И проиграли бой

— Всюду не поспеешь, Джим! Всего не заграбастаешь. У нас есть много такого, о чем Дан и не мечтал. Всюду не поспеешь. Вернемся днями в город, и снова так потянет какуюнибудь бучу устроить, что хоть вой. А пока рука не зажила, сиди и не рыпайся. Поселю тебя в ночлежке, там клопов и всякой живности навалом, любуйся на здоровье. Ближе, ближе к деревьям держись. А то выставился, как корова на холме.

— А хорошо здесь, — вздохнул Джим.

— Слишком уж хорошо. Того и гляди на засаду напорешься.

За деревьями уже маячил белый домик Андерсона с палисадом, пламенела герань во дворе.

— Да нет здесь никого, — повторил Джим.

— Погоди, погоди, — Мак остановился, в последний раз оглядел открытое место, вокруг дома черным квадратом пепелище; там, где был амбар, и сейчас еще чуть заметно курится едкий дымок; одиноко высится на пустыре белый водяной бак.

— Вроде никого, — решил наконец Мак. — Пойдем с черного хода.

Он попытался неслышно отворить калитку, но клацнул засов, и заскрипели петли. Шаг-другой — и они уже на крыльце, обсаженном желтым страстоцветом. Мак постучал.

— Кто там? — раздался голос из-за двери.

— Это ты, Альф?

— Я.

— Один дома?

— Один. Это кто?

— Да это я. Мак.

— Заходи. Дверь не заперта.

Они вошли в кухню. Альф лежал на узкой койке у стены. Он сильно исхудал за последние дни. Кожа на лице обвисла.

— Привет, Мак. Я уж думал, никто меня больше не навестит. Старик-то мой спозаранку уехал.

— Мы, Альф, давно уже к тебе собираемся. Идет дело на поправку?

— Все тело болит. А когда один — совсем невмоготу. Кто поджег сарай?

— Горожане из «бдительных». Ты не представляешь, Альф, как мы вам сочувствуем. Мы ж охрану выставили. Да их обманом отвлекли.

— Старик мой всю ночь успокоиться не мог. Все говорил, говорил, меня поносил через каждые пять минут. И так всю ночь напролет.

— Мы очень сочувствуем.

Альф высвободил руку из-под простыни, почесал щеку.

— Я, Мак, все одно, с вами. А старик мой хочет вас отсюда вышвырнуть. Поехал к шерифу, чтоб управу на вас найти. Говорит, вы «нарушили границы частных владений», и потому вас надо выдворить. Говорит, вот, послушал их, теперь расплачиваюсь. А мне велит убираться ко всем чертям, если я и впредь с вами буду. Ой, Мак, он так разошелся!

— Этого я и опасался, Альф. Мы знаем, что ты с нами. Но что толку еще больше досаждать старику? Была б какая польза — другое дело. А пока сделай вид, что ты на его стороне. А связь с нами будешь поддерживать. Мне просто очень жалко старика.

Альф глубоко вздохнул.

— Я хотел, да боялся, что вы меня предателем посчитаете. А раз так, конечно, скажу, что порвал с вами.

— Вот это дело! А уж в городе мы тебе такую рекомендацию дадим лучше не придумаешь. Да, чуть не забыл: док вчера вечером к тебе не наведывался?

— Нет. А что?

— Да он пошел к тебе еще до пожара и с той поры не вернулся.

— Ну и дела! Что ж с ним стряслось?

— Боюсь, беднягу похитили.

— Они вас вокруг пальца то и дело обводят.

— Не без этого. Правда, мы сегодня утром с ними чуток расквитались. Но случись твоему старику на нас нажаловаться, они завтра же нас в порошок сотрут.

— Забастовка не удалась?

— Не в этом дело. Что мы задумали, то удалось. Борьба продолжается, Альф. С отцом помирись, пусть думает что ты после всех этих пожаров угомонился. — Мак прислушался. — Никак кто-то идет, — он выбежал из кухни в комнату, выглянул в окно.

— Мой старик вернулся. Я его шаги распознаю, — сказал Альф.

Мак вернулся на кухню.

— Хотел посмотреть, нет ли с ним кого. Один. Мы, конечно, могли бы и потихонечку улизнуть. Да, пожалуй, лучше остаться и посочувствовать.

— Не стоит. Он и слушать вас не захочет. Он теперь на дух вас не переносит, — сказал Альф.

На крыльце затопали, дверь распахнулась. Андерсон замер на пороге, изумленно уставясь на гостей.

— Какого черта заявились! — рявкнул он. — А ну, проваливайте! Я был у шерифа, теперь вам крышка. Вышвырнут вас с моей земли, чтоб и духу вашего не было! — от ярости грудь у старика тяжело вздымалась.

— Мы всего лишь хотели сочувствие вам выразить. Ваш сарай сожгли не мы, а кто-то из городских.

— Да не все ли мне равно, кто? Сарая нет, урожая нет. Впрочем, что с вами, бродягами голоштанными, об этом толковать? Разорили вы меня, считай, я без фермы остался! — на глаза старику навернулись злые слезы. — У вас, голодранцев, ни кола, ни двора. Вы и деревца не посадили, а мне каждый листочек люб и дорог. Я каждую свою яблоньку на ощупь узнаю. Вам этого не понять.

— Да, у нас ни кола, ни двора. Нам в этом всю жизнь отказывали. Хотя и мы не прочь и хозяйство завести и яблоньку посадить.

Андерсон словно и не слышал его.

— Поверил я вашим посулам, И вот — нате вам! Урожая нет, а мне скоро по закладной платить!

— А где собаки? — спросил Мак.

Руки у Андерсона прижались к бокам, во взгляде вспыхнула холодная, безжалостная ненависть. Он проговорил:

— Их будка к сараю примыкала.

Мак повернулся к Альфу и кивнул. Тот сначала недоуменно поглядел на него, потом, насупившись, сказал

— Отец верно говорит. Вам, ребята, здесь делать нечего, проваливайте, и чтоб мы вас больше не видели.

Старик Андерсон подскочил к кровати, встал рядом.

— Я б мог вас сейчас перестрелять, но пусть шериф сам этим занимается. Долго он себя ждать не заставит.

Мак тронул Джима за руку, они вышли, прикрыв за собой дверь. За калиткой даже не удосужились посмотреть по сторонам. Мак шел так быстро, что Джим с трудом поспевал за ним. Солнце уже катилось на запад, длинные тени от яблонь побежали меж рядами, в кронах поигрывал ветерок и казалось, и деревья, и земля дрожали от вол нения.

— Когда вспоминаешь, что страдают миллионы, на месте не усидишь, сказал Мак. — Ранили кого или обидели, вроде Андерсона, или видишь, как легавые еврейских девчонок задирают, и думаешь, а стоит ли вообще бороться, ради чего все это? Но как вспомнишь, что миллионы людей голодают, все на свои места враз становится. Стоит бороться, стоит! Так и мечешься: представишь одно — скиснешь, другое — воспрянешь. Бывало с тобой так, а, Джим?

— Не в такой степени. Недавно на моих глазах умирала мать. Кажется, сто лет прошло, а на деле-то — совсем ничего. Она мне и слова не сказала, смотрела, только и все го. До того ей, наверное, лихо было, что она даже от священника отказалась И в ту ночь во мне что-то сгорело. Да, мне жаль Андерсона, но, в конце концов, если я своей жизнью жертвую, почему б ему не пожертвовать сараем?

— Для людей его склада собственность дороже жизни.

— Мак, куда ты так летишь? Сбавь-ка шаг. Я вот-вот выдохнусь.

Мак пошел чуть медленнее.

— Я все думаю, с чем старик в город поехал. И тороплюсь в лагерь, пока еще не поздно. Не знаю, что у шерифа на уме, но расколоть, разобщить нас — для него огромное удовольствие.

Дальше шагали молча. Земля была черная, мягкая. Солнечные блики скользили по ним. Лишь на подходе к лагерю замедлили шаг.

— Ну, пока вроде все гладко, — сказал Мак.

Над кухней поднимался дымок.

— Куда-то все подевались, — удивился Джим.

— В палатках, отсыпаются. И нам неплохо бы прикорнуть. Может, ночью и глаз сомкнуть не удастся.

Появился Лондон, подошел.

— Все в порядке? — спросил Мак.

— Никаких перемен.

— Так вот, я прав оказался. Андерсон ездил к шерифу просить, чтоб нас выдворили.

— Что ж теперь?

— Остается ждать. Ребятам пока ничего не говори.

— Насчет этого ты, может, и прав. А вот насчет жратвы промашку дал. Все до единой фасолинки подъели. Я для вас в двух котелках немного оставил. У меня в палатке найдете.

— Как знать, может, жратва нам больше и не понадобится, — сказал Мак.

— Чего-то не возьму в толк.

— Да нас, поди, завтра здесь и не будет.

Войдя в палатку, Лондон указал на два котелка на ящике.

— Значит, думаешь, шериф все-таки попрет нас отсюда? — спросил он Мака.