И проиграли бой

— Отлично, — радовался Мак. — Говорят, что от толпы проку мало. А я тебе так скажу: если толпа знает, чего хочет, она не хуже обученных солдат действует, только с большей выдумкой. Так, ну разнесут они баррикаду, а дальше? Ведь они не враз угомонятся, им еще что-нибудь сотворить захочется. А про зверя ты хорошо сказал. Именно: огромный зверь. И он совсем не схож с каждым, кто составляет его силу, да и силы у него больше, чем у всех людей, вместе взятых. И запросы у него совсем иные, чем у людей. Док насчет этого верно говорил. Не угадать, что зверь натворит.

— Пока что разнесет баррикаду.

— Да я не о том. Зверю на баррикаду наплевать. А вот что ему нужно — сам не знаю. Беда всяких там социологов в том, что они изучают народ как группу людей, а это совсем не так. Народ — это тот же самый зверь. И людского в нем не больше, чем в собаке. Д жим, здорово, когда нам удается обратить этого зверя на доброе дело, но мы так мало знаем. Разойдется зверюга — неизвестно, что натворит. — Лицо у Мака разгорелось, но угадывался за радостным волнением страх.

— Тише! Никак наши возвращаются. — Джим подбежал к выходу. Как переменились! Словно бы и не вместе, а вразнобой идут.

Мак подошел. Дорога была запружена людьми. Вот из потока выбрался Лондон и припустил к Маку с Джимом.

— Назад! В палатку! — орал он на ходу.

— С чего бы это? — недоуменно спросил Джим. Но Мак затолкал его в палатку, развязал бечевку и опустил полог.

— Ему лучше знать. Сиди спокойно и жди. Он сам все уладит. Что бы ни случилось, сиди и носа не высовывай.

Ураганным ливнем прошуршали по земле шаги сотен ног, прогромыхали голоса. На брезентовой стене обозначилась квадратная тень-то был Лондон, — и знакомый голос прокричал:

— Спокойнее, ребята, спокойнее!

— Мы ему покажем, кто струсил!

И снова голос Лондона.

— Вас отругали — вот вы и злобитесь. И мой друг здесь ни при чем. А сейчас вы поработали на славу. А мой друг — он друг и вам. Он же день и ночь ради вас старался, намаялся.

Судя по всему, настроение толпы менялось, напор на Лондона ослабел, растворился в разрозненных криках.

— Все ясно, Лондон!

— Но ведь он обозвал нас трусами!

Мак, наконец, перевел дух.

— Ну, Джим, пронесло, чудом пронесло.

Квадратная тень на палаточной стене не шелохнулась, а беспокойные выкрики стали удаляться, озлобленность таяла.

Лондон, однако, не закончил разговор.

— Ну, а если кто из вас думает, что я персики лопаю, зайдите да посмотрите.

— Да что ты, Лондон. У нас и в мыслях такого не было.

— Это все Бэрк придумал, чтоб ему пусто было.

— Он давно против тебя, Лондон, народ подговаривает. Сам слышал.

— Что ж, давайте расходиться, ребята. Меня дела ждут.

Голоса стихли, толпа, очевидно, разошлась, и лишь тогда Лондон откинул полог и устало вошел в палатку.

— Спасибо, — сказал Мак. — Мы на волосок от гибели были. Ты даже и не представляешь, Лондон. А здорово ты их утихомирил. Ох, как здорово.

— Да я и сам испугался, — признался Лондон. — Небось, презирать меня за это не станешь. На обратном пути и меня что-то так разобрало, сам бы тебя придушил, — он ухмыльнулся. — Даже не знаю почему.

— Да и они не знают, — вздохнул Мак. — Так уж мир устроен. Ну, а теперь рассказывай, что на дороге произошло.

— Мы их в лепешку раскатали! И следа от них не осталось. Пробовали нас газом отравить, конечно, кое-кто из ребят закашлялся, слезы из глаз. И все равно им ни за что было нас не одолеть. Как они драпали! А остальных наши буквально втоптали в землю. Ребята удержу не знали.

— В вас стреляли?

— Да они и ружей вскинуть не успели — мы уж у них под носом. Пальнули поверх голов, чтоб попугать, а мы, знай себе, вперед прем. Легавым тоже не очень охота по людям стрелять. Мы накатили, смяли их, баррикаду в щепки.

— Машины с собой брали?

— Целых восемь штук. На них наши самые отчаянные парни ехали.

— Убили кого из легавых? — сурово спросил Мак.

— А кто его знает. Я не следил. Может, убили. Ребята прямо озверели. Их, поди, и с пулеметами не остановили бы.

— То, что надо! — обрадовался Мак. — Да если б мы могли в нужную минуту наддать жару, а сделав дело, хладнокровно притормозить, завтра утром у нас бы революция началась, а к вечеру б кончилась. Ребята что-то уж очень быстро со всем управились.

— До баррикады бегом бежали, почти милю. А уж обратно едва ползли — выдохлись. Меня аж блевать тянет. Непривычен бегать-то.

— Ясно, — кивнул Мак. — Хотя, конечно, бег тут ни при чем. Такая встряска все нутро перевернет. Небось сейчас многие завтрак стравливают.

Лондон словно только приметил Джима. Подошел, размашисто хлопнул по спине.

— Хорошую мысль мне подал. Я Бэрка-то уложил, стою, не знаю, что делать. А тут ребята окружили, чую, злоба в них так и кипит. Еще чуток, и за меня бы принялись или еще за кого. Глядь: ты там рукой машешь на дорогу. Я сразу смекнул, что делать.

Джим просиял от радости.

— Какой от меня толк с больным-то плечом. Просто пришло на ум, как Мак говорил: пролейся кровь, тогда ребят не сдержать. Помнишь, Мак?

— А как же! Правда, там у помоста, пожалуй, голова другим была бы занята. И как ты сообразил, Джим? В такой суматохе только ты и не растерялся. Ты про своего старика рассказывал: он, дескать, не ахти какой башковитый, он всю жизнь кулаками махал. Непонятно только, откуда ты научился мозгами шевелить.

— Верно, отец именно такой, — согласился Джим. — Зато у матери ум холодный, прямо в дрожь бросает.

Лондон согнул руку, изумленно посмотрел на ободранные костяшки пальцев.

— Надо ж! Ты только посмотри!

— Да, разбил до крови!

— Об этого сукиного сына Бэрка. Как он там, Джим? Я его, похоже, крепко двинул, чуть голову не снес.

— Не знаю, где он, — ответил Джим. — Кто-то его с помоста уволок.

— Надо б разузнать, — решил Лондон. — Удивительно, я и боли-то до сей минуты не чуял.

— Когда с тем зверем стакнешься, уже ничего не чуешь.

— С каким таким зверем?

— Да так, это у нас вроде присказки. А Бэрка ты верно решил отыскать. Да и проверить, какое у ребят настроение, тоже неплохо. Они небось сейчас на ногах едва стоят.

— Не верю я им больше ни на грош. Не знаешь, чего от них ждать. Слава богу, я не оказался по другую сторону баррикады.

— Слава богу, что ты оказался по другую сторону палатки, — вставил Мак. — Иначе висеть бы нам с Джимом на какой-нибудь яблоньке.

— Да, туго пришлось… — пробормотал Лондон. Он подобрал полог, поднял его, привязал бечевкой. Но светлее в палатке не стало: солнце уже миновало зенит. Лондон вышел, друзья проводили его взглядами, потом молча переглянулись. Мак упал ничком на матрац. Джим долго смотрел на него. Наконец Мак спросил:

— Ты в чем-то меня обвиняешь?

— Нет. Просто думаю: вот сейчас, кажется, мы дрались и победили, и тем не менее, как никогда, близки к поражению. Ведь мы сюда приехали, чтобы помогать. Мак. А мы только все портим!

Мак грубо бросил:

— Не слишком ли высоко нас ставишь? Не переоцениваешь ли грошовый успех? Полетит наша забастовка сейчас к чертовой матери — нам по заслугам. Ведь и по сей день столько людей верят сказке о Благородном Американском Рабочем, о его дружбе с Добрым Капиталистом. А теперь они прозрели, поняли, как капиталисты о них заботятся, как могут их в два счета, словно тараканов, из вести. А мы нашим ребятам показали, во-первых, что они могут, а во-вторых, что должны делать. И последняя стычка показала, что ребятам по силам. Видишь, каким стал Сэм после забастовки во Фриско? Так вот, и наши парни будут кое в чем на него смахивать.

— А хватит ли у них ума правильно рассудить?

— Дело не в уме, Джим. Ум здесь ни при чем. Кончится забастовка, но в душах у ребят она еще долго бушевать будет. И рассуждать ни о чем не придется, они нутром все почуют.

— Ну, а как, по-твоему, что же нас ожидает?

Мак почистил пальцем передние зубы.