Сатиры

Пока не наступит весна.

1909

Экзамен

Из всех билетов вызубрив четыре,

Со скомканной программою в руке,

Неся в душе раскаянья гири,

Я мрачно шел с учебником к реке.

Там у реки блондинка гимназистка

Мои билеты выслушать должна.

Ах, провалюсь! Ах, будет злая чистка!

Но ведь отчасти и ее вина…

Зачем о ней я должен думать вечно?

Зачем она близка мне каждый миг?

Ведь это, наконец, бесчеловечно!

Конечно, мне не до проклятых книг.

Ей хорошо: по всем — двенадцать баллов,

А у меня лишь по закону пять.

Ах, только гимназистки без скандалов

Любовь с наукой могут совмещать!

Пришел. Навстречу грозный голос Любы:

«Когда Лойола орден основал?»

А я в ответ ее жестоко в губы,

Жестоко в губы вдруг поцеловал.

«Не сметь! Нахал! Что сделал для науки

Декарт, Бэкон, Паскаль и Галилей?»

А я в ответ ее смешные руки

Расцеловал от пальцев до локтей.

«Кого освободил Пипин Короткий?

Ну, что ж? Молчишь! Не знаешь ни аза?»

А я в ответ почтительно и кротко

Поцеловал лучистые глаза.

Так два часа экзамен продолжался.

Я получил ужаснейший разнос!

Но, расставаясь с ней, не удержался

И вновь поцеловал ее взасос.

.. .. .. .. .. .. .. .. .. .

Я на экзамене дрожал как в лихорадке,

И вытащил… второй билет! Спасен!

Как я рубил! Спокойно, четко, гладко…

Иван Кузьмич был страшно поражен.

Бегом с истории, ликующий и чванный,

Летел мою любовь благодарить…

В душе горел восторг благоуханный.

Могу ли я экзамены хулить?

1910

Из Финляндии

Я удрал из столицы на несколько дней

В царство сосен, озер и камней.

На площадке вагона два раза видал,

Как студент свою даму лобзал.

Эта старая сцена сказала мне вмиг

Больше ста современнейших книг.

А в вагоне — соседка и мой vis-а-vis

Объяснялись тихонько в любви.

Чтоб свое одинокое сердце отвлечь,

Из портпледа я вытащил «Речь».

Вверх ногами я эту газету держал:

Там в углу юнкер барышню жал!

  Был на Иматре. — Так надо.

  Видел глупый водопад.

  Постоял у водопада

  И, озлясь, пошел назад.

  Мне сказала в пляске шумной

  Сумасшедшая вода:

  «Если ты больной, но умный —

  Прыгай, миленький, сюда!»

  Извините. Очень надо…

  Я приехал отдохнуть.

  А за мной из водопада

  Донеслось: «Когда-нибудь!»

Забыл на вокзале пенсне, сломал отельную лыжу.

Купил финский нож — и вчера потерял.

Брожу у лесов и вдвойне опять ненавижу

Того, кто мое легковерие грубо украл.

Я в городе жаждал лесов, озер и покоя.

Но в лесах снега глубоки, а галоши мелки.

В отеле все те же комнаты, слуги, жаркое,

И в окнах финского неба слепые белки.

Конечно, прекрасно молчание финнов и финок,

И сосен, и финских лошадок, и неба, и скал,

Но в городе я намолчался по горло, как инок,

И здесь я бури и вольного ветра искал…

  Над нетронутым компотом

  Я грущу за табльдотом:

  Все разъехались давно.

  Что мне делать — я не знаю.

  Сплю, читаю, ем, гуляю —

  Здесь — иль город: все равно.

1909

Песнь песней

Нос твой — башня ливанская,

Обращенная к Дамаску.

Царь Соломон сидел под кипарисом

И ел индюшку с рисом.

У ног его, как воплощенный миф,

Лежала Суламифь

И, высунувши розовенький кончик

Единственного в мире язычка,

Как кошечка при виде молочка,

Шептала: «Соломон мой, Соломончик!»

      «Ну, что?» промолвил царь,

      Обгладывая лапку.

      «Опять раскрыть мой ларь?

      Купить шелков на тряпки?

      Кровать из янтаря?

      Запястье из топазов?

      Скорей проси царя,

      Проси, цыпленок, сразу!»

Суламифь царя перебивает:

«О мой царь! Года пройдут, как сон —

Но тебя никто не забывает —

Ты мудрец, великий Соломон.

Ну, а я, шалунья Суламита,

С лучезарной, смуглой красотой,

Этим миром буду позабыта,

Как котенок в хижине пустой!

О мой царь! Прошу тебя сердечно:

Прикажи, чтоб медник твой Хирам

Вылил статую мою из меди вечной, —

Красоте моей нетленный храм!..»

      «Хорошо! — говорит Соломон. — Отчего же?»

      А ревнивые мысли поют на мотив:

      У Хирама уж слишком красивая рожа —

      Попозировать хочет моя Суламифь.

      Но ведь я, Соломон, мудрецом называюсь,

      И Хирама из Тира мне звать не резон…

      «Хорошо, Суламифь, хорошо, постараюсь!

      Подарит тебе статую царь Соломон… »

Царь тихонько от шалуньи

Шлет к Хираму в Тир гонца,

И в седьмое новолунье

У парадного крыльца

Соломонова дворца

Появился караван

Из тринадцати верблюдов,

И на них литое чудо —

Отвратительней верблюда

Медный, в шесть локтей, болван.

Стража, чернь и служки храма

Наседают на Хирама:

«Идол? Чей? Кому? Зачем?»

Но Хирам бесстрастно нем.

Вдруг выходит Соломон.

Смотрит: «Что это за гриф

С безобразно длинным носом?!»

Не смущаясь сим вопросом,

Медник молвит: «Суламифь».

      «Ах!» Сорвалось с нежных уст,

      И живая Суламита

      На плиту из малахита

      Опускается без чувств…

      Царь, взбесясь, уже мечом

      Замахнулся на Хирама,

      Но Хирам повел плечом:

      «Соломон, побойся срама!

      Не спьяна и не во сне

      Лил я медь, о царь сердитый,

      Вот пергамент твой ко мне

      С описаньем Суламифь:

            Нос ее — башня Ливана!

      Ланиты ее — половинки граната.

            Рот, как земля Ханаана,

      И брови, как два корабельных каната.

            Сосцы ее — юные серны,

      И груди, как две виноградные кисти,

            Глаза — золотые цистерны,

      Ресницы, как вечнозеленые листья.

            Чрево, как ворох пшеницы,

      Обрамленный гирляндою лилий,

            Бедра, как две кобылицы,

      Кобылицы в кремовом мыле…

            Кудри, как козы стадами,

      Зубы, как бритые овцы с приплодом,

            Шея, как столп со щитами,

      И пупок, как арбуз, помазанный медом!»

В свите хохот заглушенный. Улыбается Хирам.