Право на возвращение

- Да, - отрывисто произнес Карпухин. - Все. Подряд. Если можно.

- Я пришел... да, он говорит, что приехал к школе на своей машине... поставил на соседней улице, сделал отметку в рабочем блокноте, мол, в такое-то время начал проверку... судья просит уточнить... семь часов сорок две минуты... подошел к школе со стороны забора, который выходит на пустырь, оттуда хорошо видны ворота, где стоял охранник... проверяемый... и школьный двор тоже отлично просматривался... много детей входило... охранник... Гинзбург... все делал, в принципе, правильно, но не у всех родителей проверял сумки, наверно, знал в лицо, но все равно это нарушение, и я... в смысле Баренштейн... отметил в блокноте. В восемь ноль три... вообще-то я собирался наблюдать до звонка, до десяти минут девятого, а потом подойти к Гинзбургу и обсудить... но в это время... в восемь ноль три, да... к воротам подошел молодой парень с чемоданчиком, с такими сейчас никто и не ходит, я... ну, то есть Бернштейн, сразу обратил на это внимание... и сам этот парень был... похож на араба... смуглый, с усами, и шел мимо Гинзбурга так нагло... кажется, кивнул, но точно сказать не могу... не может. Мне это очень не понравилось, и дальше я действовал согласно инструкции о пресечении террористических актов. Побежал к воротам, чтобы догнать... потому что Гинзбург действовал как-то неторопливо, а парень бежал ко входу в школу, там стояли дети... Я не успел добежать до ворот, когда охранник выстрелил, я этого выстрела не видел, но тут же повернулся и подошел к забору... Парень уже половину пути до входа пробежал, и то, что он убегал, и то, что охранник выстрелил в воздух, и чемодан, который парень вдруг прижал к груди, и вообще весь его вид... В общем, думать тут нечего было... я... Баренштейн, то есть... достал пистолет и выстрелил на поражение, потому что охранник уже дважды стрелял в воздух. Парень бежал, и я выстрелил второй раз, тогда он упал, чемодан, слава Богу, отлетел в сторону, взрыва не произошло, я подумал: хорошо, что все закончилось благополучно.

- Благополучно... - пробормотал Карпухин. - Черт его дери, почему же он...

- Подождите, - отмахнулся Анисимов. - Вот судья как раз этот вопрос задает: что он делал после того, как... Он говорит... Я, говорит, остановился и стал смотреть. Ну, все подбежали, кто-то из учителей обнимал охранника, герой, мол... Все решили, что он террориста и убил - видели, как стрелял, но никто не видел, что не попал. И я... в общем, Баренштейн решил не высовываться, славы, мол, мне не нужно, и если все думают, что охранник герой, пусть так и будет. Я... то есть, Баренштейн, сделал в блокноте запись, что, мол, произвел два выстрела в террориста, действия охранника тоже записал, гнать из охраны таких надо, но пусть решение принимает начальство... Ройтман, то есть. Нашел в траве одну гильзу, вторую не нашел... И ушел, чтобы доложить. Все.

- Все? - поразился Карпухин. - Что - все? Убил человека и спокойно уехал?

- Александр Никитич, - Анисимов положил ладонь на руку Карпухина, - он в то время был уверен, что убил террориста. И не хотел видеть свои фотографии в газетах. Скромный такой, да. Вернулся в фирму, представил отчет, в это время по радио передали первую информацию. Что, мол, школьный сторож по ошибке застрелил электрика.

- Ну! - воскликнул Карпухин так громко, что судья Амитай подняла на него недобрый взгляд и покачала головой. - Ну, - произнес он тише, - так какого хрена этот чертов... не пошел сразу в полицию?

- Сейчас... Судья вызвала Ройтмана, видите? Именно этот вопрос она ему и задает. А он говорит... Ему и в голову не пришло, что у охранника могут быть неприятности. Он не знал, что они были знакомы - охранник и этот электрик. И что дело примет такой оборот... А когда передали, что Гинзбург арестован... Ну, он предпочел не вмешиваться, и Баренштейна предупредил, чтобы тот сидел тихо. Полиция в фирму, конечно, приходила, но интересовалась формальными сведениями о работе Гинзбурга, и на все вопросы он ответил точно, можете, мол, проверить по протоколу. А работника своего и фирму подставлять не хотел. И опять говорит: был уверен, что Гинзбурга выпустят, потому что действовал тот по инструкции правильно, хотя в террориста так и не выстрелил...

- В общем, - со злостью сказал Карпухин, - за свою шкуру и репутацию боялся.

- Что происходит, Саша? - тихо спросила Руфь, наклонившись к мужу. - Я ничего не понимаю. Кто эти люди? Они за Михаила или против?

- Руфочка, - Карпухин обернулся и посмотрел жене в глаза, - погоди чуть, я все потом расскажу. Похоже, Михаилу сильно повезло... тьфу-тьфу...

- Вы слушаете? - прервал их разговор Анисимов.

- Да-да, - торопливо сказал Карпухин и, пожав тонкие пальцы Руфи, лежавшие на его плече, повернулся, чтобы увидеть, как судья читает какие-то бумаги, а полицейские отводят шаркающего в ножных кандалах Баренштейна к скамье подсудимых, где усаживают на противоположном от Гинзбурга конце, а сами не садятся, места на скамье нет, становятся рядом, не спуская глаз с задержанного.

- Судья, - сказал Анисимов, - изучает документы, которые принес Ройтман. Знаете, Александр Никитич, а ведь, пожалуй...

- Доказано, что убил не Гинзбург, а этот... Баренштейн?

- Можно считать, да, - кивнул Анисимов.

- Так чего же...

- Т-с-с... Понимаете, все теперь зависит от того, не превысил ли требований инструкции Баренштейн. В этом проблема. Если не превысил...

- Так ведь и Гинзбург...

- Нет, с Гинзбургом другое дело, он знал, что Кахалани не террорист, вы же слышали? И потому... Вот. Погодите.

Судья отложила бумаги, задумалась на минуту, задала короткий вопрос следователю и получила такой же короткий ответ, который Анисимов не стал переводить, - то ли не расслышал, то ли не счел нужным. Потом судья обратилась с вопросом к Беринсону, до сих пор так и не подавшему голоса, адвокат сидел за своим столом с таким видом, будто до всего происходящего ему нет никакого дела.

- Адвокат согласен, - сказал Анисимов и постучал пальцами по крышке скамьи.

- С чем?

- Ну... Судья спросила у обвинителя и защитника, будут ли те возражать, если суд применит к обоим задержанным одинаковую меру пресечения.

- Какую? Не может же она...

- Сейчас. Оба сказали "не возражаю".

- Беринсон... он вообще молчал все время, не знаю, для чего он тут.

- Спокойно, Александр Никитич, Амос все делал правильно, он же видел, как складывались допросы.

Судья встала и произнесла длинную фразу, глядя в сторону скамьи подсудимых, где сидевшие по разные стороны Гинзбург и Баренштейн даже взгляда не подняли, слушали с равнодушным видом, будто решалась не их судьба, а каких-то посторонних им людей.

И вдруг будто ветер ворвался в помещение, все задвигались, повставали с мест, встал и Анисимов и почему-то зааплодировал, и другие зрители стали хлопать, как на премьере. Юля, и Маша, и Игорь заторопились, побежали, а навстречу им протискивался между рядами Гинзбург, наручников на нем уже не было, руки висели, как плети, он что-то говорил, но Карпухин не слышал. Баренштейна тоже освободили и от кандалов, и от наручников, а тот улыбался неподвижной, будто приклеенной улыбкой. К нему подошел Ройтман, взял за локоть и повел прочь из зала. Карпухин удивился - неужели у этого человека нет родных, почему никто не пришел за него болеть, кроме работодателя? Какая тебе разница, - сказал он себе, - какое тебе дело до этого человека, его все равно будут судить, он убийца...

Должно быть, он произнес эти слова вслух, потому что Анисимов, начавший уже тоже пробираться к выходу, повернулся и с удивлением посмотрел на Карпухина.

- Вряд ли, - сказал Анисимов. - Вряд ли его будут судить. Впрочем, наше ли это дело?

Карпухин увидел: Руфь тоже оказалась возле Гинзбурга, окруженного родными, а Симочка стояла в стороне, ей хотелось подойти и сказать что-нибудь ободряющее, но она стеснялась. Карпухин взял дочь за руку и подвел к жене.

- Руфочка, - сказал он. - Нас оправдали?