Страница 51 из 58
Здесь возможны минимум два контраргумента.
Как можно верифицировать высказывание, определяемое таким образом? Ни символ, ни правило не могут обладать истинностным значением; не поможет нам в этом случае и попытка соединить символы и правила в конъюнкцию.
Как может конъюнкция символов и правил «означать» сами правила?
Возможно, вследствие этих затруднений Шлик предложил считать имеющими значение не высказывания, а только одни предложения, то есть считать, что правила образуют не значение символов-плюс-правила, а значение только символов.
Если бы свойство «иметь значение» было свойством эмпирическим, то, конечно, нельзя было бы воспрепятствовать тому, чтобы метаязыковой предикат «иметь значение» не считали бы неточным. Иначе говоря, нельзя исключить такую ситуацию, когда часть носителей языка решает, что данное предложение объектного языка имеет значение, а другая часть решает наоборот. Это, однако, явно подрывает прежнюю амбицию сторонников верификационного критерия, считающих этот критерий средством, которое в состоянии вполне однозначно различать взаимно дополняющие друг друга множества предложений, которые имеют значение и которые не имеют значения.
С интуитивной точки зрения это свойство, конечно, не является эмпирическим. Это исключает возможность использовать критерий значения по отношению к себе самому (при этом, разумеется, речь может идти о критерии значения «высшего уровня», который, конечно, принципиально формулируется так же, как критерий значения «низшего уровня»).
Первоначальная версия верификационного критерия значения была, следовательно, мотивирована стремлением четко разграничить синтаксически правильные предложения, которые имеют значение, от таких предложений, которым значение приписать нельзя. При этом под верификацией понималась полная верификация. Требование логической возможности полной верификации было связано с проблематическим радикализмом, отстаиваемым главным образом Шликом. В дискуссии о так называемых протокольных предложениях, в ходе которой он сам отрицал роль этих предложений как отправного пункта познания, Шлик указывал на то, что основой нашего эмпирического знания являются так называемые констатации, как он называл предложения о «теперешнем восприятии». Такие предложения, как полагал М. Шлик, являются также однозначно определенно разрешимыми, как и предложения аналитического характера. На этой основе и было выдвинуто требование полной верификации, которое можно было бы сформулировать следующим образом:
Предложение Σ имеет значение тогда и только тогда, когда оно не является аналитическим предложением или противоречием, и если логически следует из непротиворечивого конечного класса предложений Ф, причем элементами этого класса предложений являются предложения наблюдения171.
Против этой версии критерия значения, основанной на требовании возможности полной верификации, высказали ряд существенных возражений К.Г.Гемпель, А.Пап, В.Штегмюллер. Новую реформированную интерпретацию верификационного критерия значения попытался дать А.Д.Айер (см. § 6.3.). Другую такую попытку совершил Карнап («Проверяемость и значение», 1937). В этой работе принцип верифицируемости трактуется не как бессмыслица, а как рекомендация по построению языка науки. В качестве рекомендации он адресован эмпиристам, естественно предпочитающим строить язык науки таким образом, чтобы в нем были невыразимы метафизические высказывания. Согласно Карнапу, эмпиристы должны избегать таких утверждений, как «все знание является эмпирическим», которые якобы сообщают что-то о мире. Они должны разъяснять, что подобные утверждения формулируют лишь определенные ограничения на употребление языка – ограничения, отсутствующие в «естественных» языках вроде немецкого. Поэтому их цель состоит в создании «идеального языка», позволяющего выразить все, что желательно эмпиристу, т. е. любыe научные и логико-математические высказывания, но исключающего метафизические утверждения как лишенные значения. Понятно, что метафизик стремится к иному идеалу; и если метафизик попытается сформулировать альтернативный эмпиризму язык, то, при условии непротиворечивости этого языка, эмпирист может и не иметь против него возражений, хотя и не пожелает им воспользоваться.
Вместе с тем в рамках общей структуры эмпиристского языка можно использовать разнообразные варианты, отличающиеся по степени точности. Для эмпириста необходимо, чтобы все «исходные предикаты» научного языка, входящие в «базисные утверждения» или «протокольные предложения», были наблюдаемыми, но в то же время у него, считает Карнап, есть выбор – включить ли в свой язык только предикаты «вещного языка» (состоящего из предикатов повседневного языка: например, «теплый», «голубой» и т. д., используемых для описания материальных объектов; согласно Карнапу, именно этот язык он имел в виду, когда утверждал, что фундаментальным языком является «язык физики») – или добавить к ним «психологические» предикаты. Во втором варианте тоже возможны альтернативы: психологические предикаты могут иметь менталистскую форму, обозначая индивидуальные состояния сознания, или они могут быть «физикалистскими» предикатами, обозначающими психологические акты (например, быть сердитым или видеть собаку), которые может наблюдать только тот, кто их испытывает, но наличие или отсутствие которых может быть подтверждено независимыми наблюдателями. Сам Карнап вслед за Поппером отдает предпочтение «вещному языку», отказываясь от своих прежних феноменалистских и физикалистских протоколов на том основании, что никакой другой язык, кроме «вещного», не может обеспечить абсолютную объективность науки. Как и следовало ожидать, некоторые позитивисты встретили его выбор с негодованием, видя в нем отход от позитивизма к реализму.
Позитивисты обычно были согласны – и это в явном виде сформулировано в ранних произведениях Шлика, – что все неисходные предикаты должны быть определены через исходные предикаты; Карнап придерживался именно этой точки зрения, когда утверждал в «Единстве науки», что все эмпирические предложения можно «перевести» в предложения, сформулированные на языке физики. В «Проверяемости и значении» он отходит и от этого строгого требования: по его мнению, эмпирист должен требовать не переводимости предложений, а лишь их сводимости с помощью «редукционных пар». К этому выводу он пришел главным образом потому, что считал невозможным определить «диспозиционные предикаты» (т.е. предикаты типа «растворимый», «видимый», «слышимый») в виде конъюнкции исходных предикатов. В то же время он считал, что эмпирист может «ввести» в свой язык предикат «растворимый» с помощью следующей пары высказываний: «если х поместить в воду в момент времени t, то если х растворим в воде, то х растворится в момент времени t» и «если х поместить в воду в момент времени t, то если х не растворим в воде, то х не растворится в момент времени t». Таким образом, мы располагаем тестом растворимости, хотя у нас нет метода перевода высказываний вида «х растворим» в высказывания, содержащие характеризующие предикаты наблюдения – х, ибо х может быть растворимым, даже если никто и никогда не помещал его в воду.
Итак, модификация верификационного критерия значения, предложенная Карнапом, имеет две характерные черты:
(1) Прежде всего в принципе отбрасывается требование полной верификации и вводятся «более умеренные» и вместе тем, конечно, нестрогие средства проверки семантической характеристики предложения: под верификацией понималось конечное и однозначно определенное установление истинности или ложности синтетического предложения. Поскольку речь идет о предложении, которое можно было бы записать с использованием квантора общности, очевидно, что полная верификация в указанном смысле часто неосуществима. Поэтому Карнап в противовес верификации и требованию полной верификации выдвигает понятие «подтверждение». Под подтверждением понимается ступенчатый процесс, который последовательно уточняет наше знание семантической характеристики. Под тестированием (testability, проверяемостью) понимается использование вполне определенного метода для установления этой характеристики.
171
В терминологии М. Шлика речь идет о классе так называемых констатаций (Konstatierungen).