Любовь и Тьма

Он испепелил ее взглядом, исполненным достоинства но так и остался в гордом одиночестве у камина После смерти своего главного врага он надел пару алых блестящих носков — они, казалось, сами по себе выражали всю его экзистенциалистскую философию, но не прошло и получаса, как ему пришлось их снять: слишком долго он их не надевал и теперь отвык. Тогда, чтобы скрыть этот факт, он дал клятву, что не будет носить носки до тех пор, пока не уйдет в отставку Генерал,[9] правивший железной рукой на его приемной родине.

— Вы наденете их на меня, когда я умру, — говорил он. — Хочу попасть в ад в красных носках.

Он не верил в жизнь после смерти, поэтому всякие меры предосторожности в этом плане не годились для его рыцарского темперамента Демократия в Испании не вернула ему носков, как и не заставила вернуться назад: удерживали сыновья, внуки и американские корни. Но дом так должным образом и не отремонтировали. После военного переворота[10] семью занимали другие неотложные дела Из-за своих политических взглядов профессор Леаль был включен в список неблагонадежных и был вынужден уйти на пенсию. Оставшись без работы, с небольшим пособием, оптимизма он не утратил: быстро распечатал в кухне объявления об уроках литературы и расклеил их, где только мог.

Доход от немногих учеников позволял хоть как-то сбалансировать их бюджет и давал возможность скромно жить и даже помогать Хавьеру. Старший сын мучился в тисках беспросветного безденежья: не на что было содержать жену и троих детей. Уровень жизни семьи Леаль упал, как это случилось и со многими другими семьями их круга Они отказались от абонементов на концерты, от театров, книг, пластинок и других развлечений, доставлявших им радость. Позже, когда стало ясно, что Хавьер не сможет найти работу, отец решил достроить еще пару комнат и ванную во дворе, чтобы жить всем вместе. В конце недели трое братьев клали кирпичи под руководством профессора Леаля, черпавшего свои знания из учебника по строительству, который он купил на книжном развале. Поскольку в этой области ни у кого не было никакого опыта, а в учебнике нескольких страниц не хватало, результат можно было предвидеть: после завершения строительства у сооружения оказались кривые и неровные стены, но их убожество они рассчитывали закрыть плющом. Хавьеру претила мысль жить за счет родителей: гордый характер достался ему по наследству.

— Где едят трое, хватит и восьмерым, надо только уметь быть бережливым, — сказала Хильда Если она принимала какое-либо решение, оно, как правило, обжалованию не подлежало.

— Сейчас трудные времена, сынок, мы должны помогать друг другу, — добавил профессор Леаль.

Несмотря на трудности, он был доволен жизнью и считал себя абсолютно счастливым человеком; с юных лет пожирающая его революционная страсть определила его характер и образ мыслей. Он много времени, энергии и средств тратил на распространение своих идеологических воззрений. Всех троих сыновей он воспитал в соответствии со своим учением, и с малолетства они уже были обучены работе в подпольной типографии, которая находилась на кухне, и с их помощью распространял обличительные листовки у заводских ворот, за спиной у полицейских На всех профсоюзных собраниях Хильда всегда была вместе с ними: в руках у нее мелькали неустанные спицы, а моток шерсти прятался в лежащую на коленях сумку. Пока ее муж спорил с товарищами, она, безразличная к бурным политическим дискуссиям, погружалась в свой тайный мир: вновь переживала свои воспоминания, словно вывязывая былые впечатления, и воскрешала самые сладкие ностальгические образы. Благодаря длительному и спокойному процессу отбора ей удалось вытеснить из памяти большую часть прошлых огорчений и оставить только счастливые воспоминания. Она никогда не говорила о войне, не напоминала о похороненных ею покойниках, о своем несчастном случае или долгом пути в изгнании. Знакомые относили такое избирательное свойство ее памяти за счет удара: еще в молодости ей проломили голову, — но профессор Леаль по едва заметным, понятным только ему признакам подозревал, что она помнит все. Просто она не желала вновь взваливать на себя бремя минувших утрат, поэтому и не упоминала о них, отменив их молчанием. Его жена следовала за ним по всем выпавшим на их долю дорогам, и сейчас он не мог представить своей жизни без нее. Она плечом к плечу шла с ним на уличные демонстрации. В тесном согласии они растили детей. Она помогала и другим, более нуждающимся, проводила ночи под открытом небом во время забастовок, а с утра шила одежду на заказ, когда зарплаты мужа не хватало. Одинаково преданно она шла за ним на войну или в изгнание, а когда его арестовали, носила в тюрьму горячую еду; спокойствие не покинуло ее и в тот день, когда у них описали мебель, а хорошее настроение не испортилось, когда она, дрожа от холода, спала на палубе третьего класса, на корабле, набитом беженцами. Не прекословя ему ни в чем, Хильда примирилась со всеми экстравагантностями мужа — а их у него было немало, — ибо за столько лет совместной жизни ее любовь к нему не только не уменьшилась, но выросла еще более.

Много лет утекло с тех пор, как в небольшой испанской деревне, затерянной среди виноградников на крутых холмах, он попросил ее руки. Хильда ответила, что она католичка и такой думает оставаться и впредь; она ничего лично не имеет против Маркса, но его портрета у изголовья не потерпит, а дети ее получат крещение, дабы не умереть нехристями и не попасть в ад. Профессор логики и литературы был пламенным коммунистом и атеистом, но в этом случае интуиция его не подвела: он понял, что ничто в жизни не изменит мнение этой розовощекой и хрупкой девушки со сверкающими глазами, — он влюбился в нее бесповоротно, поэтому следовало, по всей вероятности, заключить договор.

Сошлись на том, что брак будет церковный, — в те времена это был единственно законный способ супружества, — дети получат причастие, но пойдут учиться в светские школы; он будет давать имена сыновьям, она — дочерям, а на их могиле будет стоят не крест, а надгробная плита с надписью специального содержания, составленной мужем. Хильда приняла предложение: этот худощавый мужчина с пальцами пианиста и горячей кровью отвечал ее идеалу мужчины. Свою часть договора он выполнил с присущей ему скрупулезной честностью, но Хильда не отличалась подобной правильностью. Когда появился на свет первенец, муж был на войне,[11] а когда ему удалось вырваться на побывку, младенец уже был окрещен Хавьером — в честь деда Мать была в тяжелом состоянии, и некстати было начинать ссору. Но про себя он решил назвать его Владимиром — именем Ленина Этот номер у него не прошел: как только он называл сына этим именем, жена спрашивала его, к кому он, черт подери, обращается, а ребенок удивленно смотрел на него и не отвечал. Незадолго до следующих родов Хильда, проснувшись поутру, рассказала свой сон: будто бы она родила мальчика и должна была назвать его Хосе. Несколько недель они спорили до умопомрачения, пока не пришли к справедливому решению: назвать ребенка Хосе Ильич. Потом они бросили монетку, чтобы решить, какое имя будет в ходу; выиграла Хильда, но в этом не ее вина а вина судьбы — ей не понравилось второе имя революционного вождя.

Годами позже родился последний сын, но к тому времени профессор Леаль утратил часть своей симпатии к советским товарищам, и таким образом угроза носить имя Ульяновых миновала. В честь святого из Ассизи,[12] воспевавшего бедняков и животных, Хильда назвала его Франсиско. Может быть поэтому, а может быть потому, что он был самый младший и как две капли воды похож на отца, она относилась к нему с особой нежностью. За всепоглощающую любовь младенец отплатил матери стойким эдиповым комплексом, державшим его в своей власти до самого отрочества, когда гормональный взрыв заставил его понять, что в мире существуют и другие женщины.

9

…Генерал — Аугусто Пиночет (р. 1915). Исабель Альенде называет Пиночета диктатором.

10

…после военного переворота — государственный переворот в Чили был совершен И сентября 1973 г. (к власти пришла военная хунта во главе с генералом Пиночетом).

11

…был на войне — речь идет о гражданской войне в Испании 1936–1939 гг.

12

…святой из Ассизи — Франциск Ассизский.