Любовь и Тьма

Именно Франсиско съездил за телом и взял на себя заботы о похоронах брата. Пока он занимался мучительной бюрократией оформления смерти, перед его глазами стоял Хавьер, такой, каким он увидел его на операционном столе Медицинского института брат лежал под холодным освещением ламп дневного света Франсиско попытался разобраться в причинах жестокого конца и смириться с мыслью, что в этом мире уже не будет товарища всей его жизни, друга, защитника Вспомнил поучения отца работа — источник гордости. Даже во время отпуска у них не было выходных дней. Даже праздничные дни в семействе Леалей проходили с пользой. Бывало, семья переживала трудные времена, но им даже в голову не приходила мысль принять чью-то милостыню, пусть даже от тех, кому они помогали раньше. Хавьер не видел выхода из тупика ему оставалось только рассчитывать на помощь отца и братьев, и тогда он предпочел молча уйти. Нахлынули далекие воспоминания, когда старший брат был справедливым, как отец, и чувствительным, как мать. Так росли три брата Леаля; всегда вместе, всегда готовые прийти друг другу на помощь, трое против всего мира, — свой клан, пользующийся уважением во дворе колледжа поскольку каждого защищали двое других братьев и любому обидчику немедленно воздавалось должное. Самым сильным и крепким был средний брат — Хосе, но из-за смелости и ловкости больше всего боялись Хавьера Отрочество оказалось у него бурным, позднее он влюбился в первую завладевшую его вниманием женщину. Женился на ней и был верен ей до той фатальной ночи. Он оправдывал свою фамилию: Леаль, то есть лояльный, — лояльный по отношению к жене, семье, друзьям. Он любил работу биолога и думал посвятить себя преподавательской деятельности, но обстоятельства привели его в коммерческую лабораторию; там он за короткое время добился высоких достижений, поскольку кроме плодотворного воображения обладал чувством ответственности, что позволяло ему продвигаться вперед в самых дерзких научных проектах. Однако эти его качества ему не помогли, когда Хунта составляла списки неугодных. В глазах новых властей его деятельность в профсоюзе рассматривалась как позорное пятно. Сначала за ним следили, потом стали прибегать к враждебным выпадам и в конце концов уволили. Оставшись без работы и потеряв надежду ее найти, он стал меняться к худшему. Измотанный бессонницей ночью, а днем — постоянными унижениями, он ходил бледный и осунувшийся. Стучался во множество дверей, обивал пороги бесконечных приемных, приходил по объявлениям в газетах, но его снова и снова настигала безнадежность. Он стал терять достоинство. Был готов на любое предложение, даже за мизерную плату, — настолько ему нужно было чувствовать себя полезным. Безработный, он оказался за бортом, — безымянное существо, забытое всеми: ведь он ничего не производил, а именно это было мерилом ценности человека в мире, где ему выпало жить. В последние месяцы он уже распрощался с мечтаниями, отказался от своих целей и, наконец, причислил себя к изгоям общества Сыновья не понимали причины его постоянно плохого настроения и подавленности: они тоже искали работу, мыли автомобили, грузили на рынке мешки, брались за любое дело, чтобы принести хоть какие-то деньги в семейный бюджет. В тот день, когда младший сын положил на кухонный стол несколько монет, заработанных за выгул собак богачей, Хавьер Леаль сжался в комок, как загнанный зверь. С тех пор он никому не смотрел в глаза и погрузился в бездну отчаяния. Ему не хотелось даже одеваться; зачастую большую часть дня он проводил в кровати. Он начал выпивать, и у него стали дрожать руки, а чувство вины из-за потраченных денег еще более усугубилось: они ведь так нужны семье. По субботам, чтобы совсем не расстраивать близких, он с усилием приводил себя в порядок и являлся к родителям чистым и опрятным, но скрыть в глазах отчаяние не мог. Отношения с женой испортились: в таких обстоятельствах любовь устает. Ему нужны были слова утешения, но любой намек на жалость приводил его в бешенство. Вначале жена не верила, что нельзя найти хоть какую-нибудь работу, но, узнав о тысячах безработных, умолкла и пошла работать в две смены. Усталость последних месяцев иссушила ее молодость и красоту, которую она считала своим единственным достоянием, но на жалобы времени не оставалось: она крутилась изо всех сил, чтобы дети не голодали, а муж не чувствовал себя беспомощным. Она не могла помешать Хавьеру замкнуться в своем одиночестве. Апатия, как путы, сковала его и, вытеснив из памяти ощущение действительности, подорвала силы и лишила самоуважения. Он пал в собственных глазах. Он стал похож на привидение. Видя, как распадается семейный очаг и гаснет огонь любви в глазах жены, он перестал чувствовать себя мужчиной. В какой-то момент, который семья просмотрела, — видимо, потому, что была слишком близко, — воля его была сломлена окончательно. Он отказался от жизни и решил забыться в смерти.

Трагедия больно, словно обухом, ударила по семейству Леалей. Хильда и профессор как-то сразу постарели, и в их доме воцарилось безмолвие. Даже крикливые птицы во дворе, казалось, умолкли. Несмотря на строгое осуждение самоубийц католической церковью, Хосе добился мессы за упокой души брата Так профессор попал в церковь во второй раз: в первый раз это случилось, когда он венчался, но тогда повод был радостный, теперь же его состояние было иным. Скрестив на груди руки и сжав губы в тонкую линию, он простоял на ногах всю службу, пошатываясь от горя. Жена истово молилась, принимая смерть сына как еще одно испытание судьбы.

Не понимая причины случившейся беды, пришедшая на похороны Ирэне чувствовала себя растерянной. Подавленная несчастьем этой семьи, ставшей для нее родной, она тихо стояла рядом с Франсиско. Она видела их только жизнерадостными, ликующими и улыбчивыми. Она не знала, что горе они переживают с достоинством, не выплескивая его наружу. Профессор, блистательно владевший родным языком, был способен выразить любые чувства, но только не это, разрывающее его душу на части. Мужчины плачут только из-за любви, говаривал он, бывало. В отличие от него, Хильда плакала по любому поводу: от умиления, смеха, от грусти, — но страдание делало ее твердой, как сталь. На похоронах ее старшего сына слез было мало.

Хавьера похоронили на только что купленном клочке земли. Похоронные ритуалы они исполнили по наитию, как придется, ибо до сегодняшнего дня о требованиях смерти они не думали. Как все, кто любит жизнь, они чувствовали себя бессмертными.

— В Испанию мы не вернемся, жена, — решил профессор Леаль, когда на могилу ложились последние комья земли. Впервые за сорок лет он согласился с тем, что его судьба теперь связана с этой страною.

Вернувшись с кладбища домой, вдова Хавьера Леаля упаковала скромные пожитки, взяла детей за руки и попрощалась. Она уезжала на юг — в провинцию, где родилась, — там жизнь была полегче, и она могла рассчитывать на помощь своих братьев. Она не хотела, чтобы на ее детей падала тень отца-самоубийцы. Убитые горем, Леали проводили невестку и внуков на вокзал: они посадили их в поезд, и тот ушел; им не верилось, что в считанные дни они потеряли и этих детей, которых помогали растить. Никакие материальные ценности не имели для них значения: будущее они всегда связывали с семьей. Никогда им и в голову не приходило, что придется стареть вдали от своих внуков.

С вокзала профессор вернулся домой и, как был, в пиджаке и траурном галстуке сел в кресло под сливовым деревом: в его глазах застыла растерянность. Он держал в руках старую логарифмическую линейку — единственную сохранившуюся в гражданскую войну и привезенную в Америку вещь. Она всегда была у него под рукой; он разрешал детям ею играть, только когда хотел их поощрить. Передвигая рамку с риской и определяя числа, все трое сыновей научились ею хорошо пользоваться. Когда достижения в области электроники позволили специалистам забыть о логарифмических линейках, профессор отказался ее заменить: образец ручной работы мастеров прошлого века, линейка представляла собой бронзовую выдвигающуюся трубу с нанесенными на нее крохотными цифрами. Теперь, сидя под деревом, профессор Леаль смотрел на возведенные собственными руками кирпичные стены дома для своего сына Хавьера и не двигался; так прошло много времени. В эту ночь Франсиско пришлось силой укладывать его в кровать, но заставить его поесть он так и не смог. На следующий день все повторилось. На третий день Хильда вытерла слезы и, собрав никогда не иссякающие силы, в который уже раз принялась бороться за своих близких.