Страница 6 из 161
Императрица улыбнулась и сказала через плечо вахмистру:
– Видно, не судьба, сударь, вашему жеребцу расставаться с моей кобылой. Как ваша фамилия?
– Потёмкин, ваше величество, – отвечал он, гарцуя на непокорном жеребце.
Екатерина взмахнула шпагой – раздалась команда:
– Смирно! Фронт готовьсь! Скорым шагом прямо! Марш!..
Запели флейты, рассыпалась барабанная дробь, заиграла музыка. Войска двинулись за императрицей.
И новое царствование началось…
Действительность стала походить на сон, когда она сумела взрастить в его душе честолюбие и гордость. «Надо учиться», – говорила императрица. И Потёмкин дни и ночи проводил за книгами. Исключённый из университета «за нехождение», хотя он и был одним из лучших студентов, он теперь поражал окружающих своими знаниями. «Надо доказать, что ты храбр», – сказала она как-то после вечернего кушания, играя с собачкой Фифи и кидая ей бисквиты. Потёмкин бросился «волонтиром» в Турецкую кампанию и под Хотином простоял на вершине холма под неприятельскими пулями до тех пор, пока адъютанты, решив, что он повредился в уме, насильно не стащили его вниз.
«Храбрости одной мало, – писал бес в юбке, – воинские подвиги гистория ценит лишь по урону, неприятелю нанесённому».
Он отличился при Фокшанах, Ларге, Кагуле, Ольте, сжёг Цыбры.
Но бесу этого было мало. Она знала, что у неё есть Румянцев, Суворов, Кутузов, Михельсон.
«Нет великих, громких дел – нет мужей государственных», – нежным голосом вздыхала она, беря тонкими пальцами щепотку бобкового[11] табаку из крошечной бриллиантовой с финифтью табакерки. Он стал работать так, что секретари падали в обморок от переутомления, лошади валились под фельдъегерями и адъютантами, губернаторы не спали неделями, сотни тысяч людей переселялись с одного места на другое. В безводных степях возникали города, появлялись гавани на морях, родился Черноморский флот. И возник «греческий прожект». Для его осуществления нужно было овладеть Крымом, истребить кочевые племена на юге, ликвидировать Запорожскую Сечь, проникнуть на Балканы, уничтожить Турцию и возложить корону нового византийского императора на голову одного из внуков Екатерины. Регентом при юном византийском императоре должен был быть он – Потёмкин.
Князь провёл рукой по лицу. Редкие капли уныло падали в лужу перед окном. Осыпавшиеся, сморщенные, пожелтевшие цветы на клумбах печально склонили головы.
Чувство невозвратимой потери и страшной внутренней пустоты охватило его. Он стукнул ногой два раза.
В дверях показалось чьё-то испуганное лицо.
– Вина, свечей…
И вот теперь, когда он был на пороге осуществления своей мечты, оборвалась та тонкая нить, которая соединяет одного человека с сердцем другого.
Однажды это уже было, когда Румянцев привёз из Киевской духовной академии Завадовского, этого жалкого бурсака. Она приблизила его к себе, сделала богатейшим человеком, но приехал он, Потёмкин, и всё кончилось. Она даже дала князю возможность посмеяться над Завадовским: его назначили председателем комиссии по сокращению канцелярского делопроизводства, а потом поручили наблюдать за постройкой Исаакиевского собора.
Но теперь…
Князь пил бокал за бокалом и трезвел всё больше. Мысли становились ясными, он начинал понимать причину, и в голове его смутно нарождалось решение.
Екатерина не могла жить одна, а к нему она охладела. Он добился своего – она сделала его, Потёмкина, великим, «князем тьмы», как писали за границей, и он стал ей неудобен…
Итак, нужен был подставной человек – «фигура». Князь зашагал из угла в угол по огромному кабинету, в котором всё было вверх дном.
В тишине очень чётко английские часы пробили пять певучих ударов. Наступило сменное время для адъютантов.
Дверь полуоткрылась. В неё просунулась красивая голова поручика Александра Матвеевича Дмитриева-Мамонова.
Князь уставил на него мутные глаза, приподнял брови – поручик был очень хорош: голубые глаза, розовое «фарфоровое лицо», соколиные брови, фигура рослая, сильная.
– Поди сюда, – хрипло сказал Потёмкин.
Поручик подошёл, ступая мягко, и вежливо поклонился. Это был не офицерский поклон с топотом, а куртизанский[12] – грациозный и обаятельный.
Потёмкин пошарил в карманах халата, вытащил лорнет, вскинул и внимательно осмотрел поручика.
– Завтра к вечеру поедешь со мной во дворец!
Заря рассыпалась по всему небу. В комнате стало совсем светло.
Поручик был хороших кровей. Дядя его Иван Ильич Дмитриев-Мамонов состоял при царе Петре стольником,[13] служил в Преображенском полку, весьма отличился в Шведской войне и произведён в майоры гвардии. В 1719 году Пётр Великий определил его в Военную коллегию советником и поручил под своим наблюдением составлять «Воинский регламент». В Персидском походе он уже командовал отрядом гвардии, «во всех повелениях поступал с крайней ревностью и во многих случаях своим фрунтом был в употреблении». Посему Великий Пётр, не знавший, куда девать и за кого выдать замуж третью дочь царя Ивана Алексеевича – царевну Прасковью Ивановну, женил на ней бравого майора.
Приобщившись к царской фамилии, Иван Ильич быстро пошёл в гору – получил в числе первых девятнадцати кавалеров орден Александра Невского, чин сенатора и умер генерал-аншефом.
Сын Ивана Ильича, Фёдор Иванович, двоюродный брат поручика, известен был под прозвищем «дворянин-философ», ибо, дослужившись до бригадирского чина, вдруг стал задумываться над устройством Вселенной и пришёл к убеждению, что Коперник был не прав. «Земля, как и другие планеты, – заявил бригадир, – вовсе вокруг Солнца не вращается, а токмо приближается или удаляется от оного, вследствие чего и бывают перемены в погоде, году, а также и в дню, и ночь день сменяет». Так как его собственная система устройства Вселенной требовала подробного изложения, то он ушёл в отставку и удалился в своё имение, где построил обсерваторию. Первые годы ушли на критику систем Птоломея, Тихо Браге, Декарта и Коперника. Теперь, приступая к доказательствам правильности своей системы, бригадир решил построить в грандиозных масштабах плоскостную модель Вселенной.
Дом, совершенно круглой формы, около 30 сажён в диаметре, представлял Солнце. В 12 саженях от дома была устроена круглая площадка, которая изображала Меркурий; в 21 сажени от дома находилась Венера, в 30 саженях – Земля, обе по одному аршину в диаметре. Таким же манером была сооружена модель Юпитера – в две сажени в диаметре и, наконец, в 285 саженях от дома Сатурн – в две с небольшим сажени в диаметре.
Но бригадир не был богом, и устройство Вселенной даже в ограниченных размерах, но в точном соответствии с тогдашними астрономическими представлениями требовало больших расходов, к тому же как Солнце, так и планеты должны были освещаться изнутри, вращаться и двигаться по разным направлениям.
С раннего утра до поздней ночи бригадир метался в халате по имению, окружённый строителями и подрядчиками, а по ночам вместе с главным приказчиком составлял сметы. Расходы были огромные – создание одного Солнца потребовало более 1 000 душ мужского и женского пола, а приходу от планет не предвиделось никакого. Обременённый этими заботам, Фёдор Иванович Дмитриев-Мамонов забыл про своего двоюродного брата Александра Матвеевича, и поручик был предоставлен воле «случая». «Случай» этот привёл к тому, что сегодня он ехал в карете, рядом со светлейшим, во дворец, тщательно одетый, завитой и напудренный, а для чего – и сам не знал.
Светлейший, высокий, плечистый, с худым и высокомерным лицом, которое освещалось умными серыми глазами – один глаз постоянно менял своё выражение, – брезгливо поглядывал в окно кареты, которую окружали скачущие адъютанты, ординарцы и рейтары.
Это был целый поезд, и когда он остановился перед парадным подъездом Зимнего дворца, у которого стоял преображенец на часах – глаза неподвижные, усы торчком, ружьё у ноги, то часовой, увидев карету светлейшего, левой рукой, не сходя с места, ударил в колокол. И сразу во всём огромном здании все, начиная от дежурного офицера и кончая личным камердинером и доверенным императрицы Захаром Константиновичем Зотовым, узнали: светлейший следует к императрице.
11
Т.е. из бобков – плодов лаврового дерева.
12
Куртизанский – придворный.
13
Стольник – низший придворный чин.