Страница 26 из 161
Радищев взял один из пистолетов в руку:
– Не угодно ли, господин полковник, я дворянин, кавалер и имею чин коллежского советника… Фамилия моя – Радищев…
Полковник бледнел всё более, с каждой минутой теряя свой воинственный вид. Это был один из тех придворных гусар, которые умирали только в постели от глубокой старости и получали ранения разве от неудачно разбитых бутылок шампанского. И теперь он вовсе не собирался окончить жизнь во дворе дрянной почтовой станции от пули сумасшедшего проезжего дворянина. Весь гнев его обратился на драгуна.
– Пошёл вон, дурак! – заорал полковник фельдъегерю таким голосом, что статский генерал вскочил со своей койки, вероятно думая, что это относится к нему, а девочка в люльке громко заплакала.
– Извините, сударь, – обратился он к Радищеву, – но я вовсе не намеревался задевать чести вашей. Что же касается меня, то жизнь моя принадлежит отечеству…
И он с достоинством повернулся и ретировался в чистую половину.
Радищев посмотрел ему вслед, усмехнулся, бросил пистолет на стол, потом обернулся к слуге:
– Убери и постели на лавке… – И, не раздеваясь, прилёг, завернувшись в плащ.
Вся империя была приведена в движение приготовлениями к путешествию императрицы. Двор, виднейшие вельможи, иностранные послы – все готовились к отъезду из столицы. По всему пути строились или восстанавливались дорожные дворцы, сгонялись лошади на почтовые станции, губернаторы, предводители дворянства и архиепископы проводили ночи за составлением приветственных речей. Потёмкин нервничал, уговаривал императрицу отложить поездку – не убедил и, рассерженный, уехал в Тавриду.
Слухи о предстоящем путешествии облетели Европу, однако дела от этого шли не лучше. Отношения с Турцией ухудшались с каждым днём. Швеция явно готовилась к войне. Пруссия была враждебна, Англия поддерживала турок и шведов деньгами, толкая их на войну и убеждая в слабости России. Одна лишь Австрия да слабая, раздираемая внутренними смутами Польша были союзниками Екатерины. Внутри империи всё было неустойчиво – крестьянство глухо волновалось, финансы пришли в расстройство, присутственные места работали плохо. Никто, даже сама Екатерина, не знал, приведёт ли война к взрыву патриотизма и обновлению страны или, наоборот, будет способствовать новым волнениям и развалу империи. Враги светлейшего доказывали, что вновь приобретённые области юга – Новороссия и Крым – пожрали огромные суммы и будут источниками новых крестьянских волнений, поскольку там только что введено крепостное право. Другие говорили, что переселяемые в эти места крепостные мрут как мухи, когда-то цветущий край разорён, новые города Херсон и Екатеринослав строятся на болотах, а Потёмкин и правитель его канцелярии Попов рекрутские наборы со всеми их семьями покрали и перевели в свои вотчины.
Иностранные послы видели в этой поездке, во время которой Екатерина должна была встретиться с императором австрийским и королём польским, подготовку к новой войне с Турцией и желание императрицы лично убедиться в том, что эти пограничные области и впервые создаваемый Черноморский флот готовы к будущей кампании.
Сама Екатерина находилась в нерешительности: она не была уверена в том, что эта поездка может поднять её авторитет в Европе и насколько слухи о злоупотреблениях светлейшего и его ставленников справедливы.
Потёмкин после обычной меланхолии взялся за дело с той энергией, на которую только он один был способен. Он замыслил превратить поездку императрицы в грандиозное представление. Театром для него должны были служить Украина, Новороссия и Крым.
Каждый губернатор получил точное расписание того, что он должен был делать.
«По обеим сторонам дороги следует вырубать леса и возжигать невиданные костры: дабы оное шествие следовало промежду естественной иллюминации. Позади костров выстраивать девок – приятной натуры и собой видных, в наилучших одеждах, с венками на головах и с цветами в руках. Оные цветы метать купно под карету ея величества. Жителям ожидать высочайшего проезда в праздничных нарядах. Дома в городах и селениях чисто выбелить, украсить гирляндами, из окон наружу вывесить украинские вышивные плахты и ковры.
На чахлые поля или пустыри гнать овец, лошадей и рогатый скот. Пастухам в полагающейся по их должности одежде с приятностью пасти оные и купно играть на свирелях ласкательные мелодии. По проезде шествия кратчайшими дорогами гнать скот впереди оного, дабы предстать перед ним в новом месте.
Далее, в местах, расположенных на дальних пригорках и холмах, посреди зелени расставлять декорации, искусно сделанные и от естества неотличимые, с изображением изб, церквей и барских домов. Оные в действительности должны представить сии места таковыми, каковыми они будут впоследствии».
И вот великое представление началось.
Впереди на сутки раньше следования императрицы шли бесконечные обозы с продовольствием, живностью, посудой, багажом и даже мебелью. Всё это осаживалось в местах, назначенных для стоянок и ночлегов в специально оборудованных домах и выстроенных дворцах. Три тысячи человек выдрессированной челяди принимались за лихорадочную работу только для того, чтобы через несколько часов или суток тронуться дальше и начать всё сначала.
Само шествие двигалось среди иллюминаций, бесконечной толпы, стоящего по обеим сторонам дороги празднично разодетого народа и потока цветов, осыпавшего лошадей и карету Екатерины. Города встречали императрицу колокольным звоном, торжественными речами, сказочными балами, фейерверками и маскарадами.
Образцом красноречия на эти случаи была признана речь архиепископа Георгия Конисского: «Пускай учёные мыслят, что земля вокруг солнца вращается. Наше солнце само вокруг нас ходит».
Екатерина была довольна и, указывая иностранным послам на нарядные толпы, разукрашенные весёлые здания в городах и нескончаемые гурты скота, пасшегося всюду, куда только ни попадал взгляд, говорила:
– Вот вам и прославленное безлюдие сих якобы необитаемых мест…
Так доехали до Киева. Киев встретил царицу торжественно, но без всякой декоративной помпы. Киев подчинён был фельдмаршалу Румянцеву-Задунайскому.
Екатерина обиделась и поручила Дмитриеву-Мамонову намекнуть фельдмаршалу, что она ожидала лучшего приёма.
Румянцев-Задунайский, гигантский мужчина с резкими чертами лица, как будто вырубленного топором, голосом, который оглушал лошадей на парадах, рявкнул бывшему поручику в ответ:
– Я фельдмаршал российской армии, а не декоратор, и приучен брать неприятельские города, а не украшать оные цветами и плахтами!
Екатерина, выслушав дерзкий ответ фельдмаршала, поджала губы, но потом махнула рукой на ворчливого старика и, переодевшись в роскошное платье в «русском стиле», поехала на бал, который ей устраивали дворяне города.
…Когда Радищев подъезжал к следующей станции, он услышал отдалённый топот многих коней, оглянулся и увидел огромное облако пыли, поднимавшееся вдали. Оно приближалось, как будто гонимое вихрем.
Ямщик его испуганно зачмокал на тощую тройку почтовых лошадей и съехал с дороги в поле.
Через несколько минут мимо них промчался отряд конных драгун с офицером во главе. За ними летела карета, запряжённая цугом сказочной красоты вороных коней.
В карете полулежал на подушках великий канцлер. На мгновение мелькнули его голова без парика и огромный живот.
За каретой мчались конные ординарцы, за ними десятки других экипажей и повозок, за повозками новый отряд драгун в касках с чёрными султанами.
Долго ещё стояла пыль над шляхом, и когда Радищев приплёлся на своих убогих лошадях на станцию, он увидел, что там все ещё находились в волнении, хотя Безбородко и в голову бы не могло прийти остановиться на таком захудалом дворе.
Смотритель стоял на крыльце в выцветшем старом мундире, глядя вдаль. Его жена, пожилая женщина в синей робе, держала покрытое полотенцем блюдо в руках, на котором лежал румяный хлеб и стояла маленькая солонка с солью. Помещики ближайших к станции мест, одетые в разнообразные кафтаны и камзолы, продолжали кто стоять тут же, а кто усаживаться в свои дормезы для отъезда домой.