Страница 140 из 161
– Во всём, ваше величество. Самою жизнью готов доказать, как много предан вам и готов выполнить священную волю вашу…
– Проще давай говорить, Александр. Так как же? От матери что-либо слыхал?
– Нет…
– И ни от отца?..
– Нет, милая бабушка…
– Вот! Значит, сумела промолчать хотя перед ним… И за то спасибо. Узнай он, не удержался бы… схватился бы уж с тобой… Да и мне покоя не дал бы… особливо, видя, что в гроб глядит старуха… мать родная…
– Ваше величество… бабушка, милая…
– Успокойся. Будь мужчиной. Слушай, что хочу сказать. Время всему на свете. Ты знаешь, как ни крепка я… но шестьдесят семь лет живёт на свете это старое тело… Покоя просит… Вон слыхала я, ты сам мечтал порою уйти от трона, от меня, ото всех… Честным гражданином в тиши, в безвестности вкушать покой приватной, счастливой жизни… Не смущайся, дитя… Это – прекрасные, высокие мечты… Скажу тебе одному: и я не раз мечтала о том же… Но не делилась ни с кем этими чистыми и детскими, неразумными грёзами. Да, неразумными. Ты и я иначе должны мечтать, стоя на той высоте, куда определила нас судьба. Другим дать счастье – вот то, о чём имеем право мы мечтать с тобою… Другим, многим миллионам людей даровать мир и покой, хотя бы ценою своей жизни и своего счастья, – вот долг наш!.. И так я старалась воспитать тебя… чтобы вручить тебе державу, знать, что моя Россия счастлива под твоим правлением…
– Государыня, ваше величество…
– Постой, дай договорить. Наверное, ты слышал, сам видишь, понимаешь, кого я готовлю в преемники себе… Я не хочу ставить сына в противники отцу… повторяю, не судья ты ему… Но отвечай, как перед Богом: думаешь ли, что мой народ, твой народ, будет счастлив под скипетром моего сына? Молчишь, опускаешь взгляд. Довольно мне и такого ответа…
– Но, ваше величество, дорогая бабушка, позвольте мне…
– Нет ещё, погоди. Дай досказать. Я пыталась столковаться с твоей матушкой, с великой княгиней. Пока ещё сын мой не у власти, она имеет влияние на отца… и большое, знаю… Но он хитёр. Это всё до поры, пока сила не в его руках. Тогда всё пропадёт. И теперь уж нет порою удержу моему сыну… А тогда… Я стараюсь не думать… Мне жаль тех, кто столько лет жил спокойно под моей державой… Мне жаль его… – негромко договорила Екатерина; словно видя перед собою что-то очень печальное.
Вздрогнул и Александр, словно услышал зловещее предостережение.
– Видишь ли, – снова живее заговорила государыня, – отчасти и не худо было бы для тебя, если узнают люди, каков на деле будет мой сын повелителем… Но не надо делать таких тяжёлых опытов… и опасных для многих. Вот почему я решилась на последнее. Не волнуйся, мой друг. Там на столе лежит пакет. Дай его сюда. Этот самый. Сейчас я очень слаба. Нельзя скрывать от тебя того, чего не знают пока и не должны знать другие: жить мне осталось очень мало. Только потому я и решаюсь подвергнуть тяжёлому испытанию твою кроткую душу… Возьми, прочитай один, что там найдёшь. Копии некоторых важных бумаг. Моё распоряжение посмертное. Подписано, как увидишь, сильнейшими моими друзьями и сотрудниками, особенно с военной стороны: Суворов, Румянцев согласились со мною… И тут же пояснение общее. Но прошу, приказываю тебе: ни с кем не делись тайной. Особливо не говори отцу, чтобы не вышло для меня лишних забот, докук и неприятности. Видишь, я и так слишком слаба… Пожалей свою бабушку… Обещаешь?
– Ваше величество, приказывайте. Всю кровь пролью для исполнения вашей воли.
– Благодарю. Верю. Трудно мне сейчас говорить, но я должна ещё… Не будь вокруг отца таких дурных людей, таких грубых… Этот Кутайсов, Аракчеев-глупец, на обезьяну более похожий…
– Он очень плохой, низкий и жестокий человек, ваше величество. Его можно опасаться уже ради одного того, как умеет этот проныра направлять волю батюшки.
– Видишь, ты и сам понимаешь… Не отец твой, эти хамы, изверги, людей губители овладеют царством после меня, если бы… Но поглядим, что даст Господь… Прочти, обдумай, дай мне скорее ответ. Я решила, так и знай. Но всё же хочу слышать, что сам ты скажешь. И помни: взойдя на трон, надо забыть себя, если не хочешь, чтобы проклятия покрывали твоё имя и при жизни, и по смерти! Иди с Богом, моё дитя. Да будь бодрее. Пора стать мужем, не отроком, как ты был до сих пор!.. Дай я поцелую тебя… Господь с тобою!..
Долго не решался открыть пакета и прочесть бумаги Александр, придя к себе. А прочитав, ещё дольше сидел неподвижный, бледный, переживая мучения страха и жалости за себя, за своего отца.
Потом вскочил, начал шагать по кабинету, сжимая порою голову, виски ладонями, стараясь унять обычную боль, которая сразу поднялась и мешала мыслить, даже смотреть на свет.
– Может быть, бабушка и права… Даже наверное… Отец не сумеет так ловко править людьми, как удавалось ей. Но многое дурно и в её делах. Может ли сын вступить в заговор против отца даже с самыми благими целями? Наконец, что скажут люди, что подумают другие государи? Сын лишил трона родного отца! В императрице говорит политический расчёт, государственный опыт, а то и просто желание, чтобы по её смерти дело шло по-старому. С ней спорить нельзя. Правда, смерть её очень близка… Это лицо… эти бессильные бледные руки… Но и служить добровольно таким планам мешает сердце, сыновний долг… Что делать? Кого спросить? Лагарпа уже нет… Никого нет. Пустыню создали и вокруг него, Александра… И бабушка, и отец опасаются, чтобы кто-нибудь не влиял сильно на юношу, пользуясь его податливостью… Это – больше внешняя податливость. Он так ещё мало знает жизнь и людей. Он осторожен по природе. Самолюбив. Полон возвышенных идей, завещанных удалённым «гражданином свободной Швейцарской республики» Лагарпом… Но чего он желает, он, подобно бабушке, умеет сильно желать. Пока он слаб, и приходится достигать цели окольными путями. Очень надо оберегать и собственную безопасность, и лучшие чувства души…
Как же поступить? Что делать теперь?
Вдруг молнией мелькнула простая, такая естественная мысль: «Он же мой отец… Надо ему сказать… С ним поговорить». Но и это трудно сделать без предварительных предосторожностей… Найдёт на Павла его обычный припадок раздражения… Он оскорбит, не поймёт…
Надо подготовить…
И Александр, призвав своего бывшего воспитателя, генерала Протасова, который постоянно старался сблизить отца с сыном, объяснив ему в общих чертах положение дела, задал вопрос:
– Как поступить теперь?
Прямой, старозаветный «дядька» ответил, как и ждал Александр:
– Надо обо всём доложить его высочеству, батюшке вашему.
– Я не решаюсь сразу, сам… Предупредите его высочество, прошу вас…
Старый пестун с удовольствием взялся исполнить поручение.
Закинув руки за спину, стоит перед сыном Павел.
Он бледен, глаза выкатываются от гнева из орбит. Порывистое пыхтение вместо слов вырывается из груди.
– Х-хо… Х-хо-о… Вот как! Всё решено! Я давно знал. Но не надеялся на столь прямое поношение. Всякие шиканы[212] переносить приходилось. А уж это – сверх терпения! И вы, ваше высочество, сын мой, вы слушали спокойно… И не ответствовали, как подобает моему сыну, по долгу священному, по присяге и служебному артикулу, как я доселе объявлен был наследником престола и присяга о том для всех священна, всем обязательна, сыновьям моим и паче того… А вы?..
– Ваше высочество…
– Молчать и слушать, когда говорят старшие! Не пойму, зачем мне от вас извещение последовало. Или от меня ждали похвалы и утверждения низостям, которые матушкой моей задуманы по наущению её подлых придворных льстецов и клевретов… С коими и вы, сын мой, дружбу ведёте, впрочем! Да-с, я знаю то.
– Ваше высочество, осмелюсь уверить, что нисколько дружбы и расположения к тем людям не питаю. И могут ли эти лица, как Зубов, Пассек, князь Барятинский, Мятлев либо Салтыков, которых и лакеями у себя иметь не желал бы, могут ли они искренним расположением пользоваться от честных людей, к коим и себя причисляю? Их сила теперь. И, оберегая себя, вас, государь, стараюсь не выказывать своего к ним презрения…
212
Шиканы – подвохи, притеснения.