Страница 137 из 161
– Да, ещё, матушка, я сказать не поспел раньше: дядя… регент видеть тебя просится… Нужда, говорит, какая-то. Что, не сказывал. Тебе прямо желает…
– Этот… лукавый швед косоглазый. Вот кого не люблю… Ну, а принять надо. Может, и он на пользу послужит. Трудное время пришло. Я, государыня российская, думать должна, ночи не спать… муку терпеть и недугом маяться… всё из-за мальчишки, королька… Испытывать желает Судьба. Надо покорствовать… Пустим завтра дядю перед племянником. Со всей семейкой потолкуем… Что будет? Иди с Богом.
Ушёл фаворит. Но долго ещё не засыпала повелительница.
Полулёжа на постели, глядит она прямо перед собою. Горькие старческие слёзы выкатываются из потускнелых сейчас, воспалённых глаз её.
Время ушло. Силы ушли. После стольких лет удачи и блеска – такой удар… И от кого?.. Неужели начинается расплата? За что? За невольный грех, за кровь, пролитую так жестоко, но без её повеления… Без прямого приказа… Правда, они, эти верные ей люди, там, в Ропше, угадали её невысказанные мысли, предупредили затаённые желания.
Но разве за мысли бывает возмездие? Разве карает за невольные тёмные желания грозная Судьба? Написано, правда, об этом. Но мало ли писали чего глупые люди в своих книгах? Дела вызывают отпор, влекут за собою всякие последствия. А мысли, желания? Неужели только для того Рок дал ей половину жизни, долгих тридцать пять лет процарствовать со славой, прожить так хорошо, чтобы накануне заката, в последние часы тем тяжелей был этот незаслуженный, тяжкий удар?
Может быть!
Если бы двадцать или двадцать пять лет тому назад, когда принцесса цербстская ещё прочно сидела в русской государыне Екатерине Второй, какой-нибудь заговор лишил её жизни, это было бы почти натурально: овладела случайно престолом, повеличалась на нём, и новый удачник снял с трона мимолётную повелительницу.
Но прошло славных тридцать пять лет. Екатерина Великая забыла о бледной, незначительной немецкой принцессе Софии, как не помнит прекрасная бабочка той тёмной пустой оболочки, из которой вышла, в которой долго лежала, куколкою…
И неужели должна Екатерина Великая тяжко расплатиться за невольный грех, за думу затаённую, которая трепетала в смятенной груди принцессы цербстской, силой ночного заговора воссевшей на российский престол?
Нет, не должно этого быть!..
Но это совершилось… Или ещё можно всё поправить?
Так думает Екатерина. Катятся медленно слёзы…
– Утро вечера мудренее, – повторяет она и тушит нагоревшую одинокую свечу, опускает на остывшую подушку воспалённую, усталую голову, седина которой лучше всякой пудры…
С деланной улыбкой на вытянутом лице, сверля косыми глазками императрицу, сидит перед нею герцог Зюдерманландский, регент шведского королевства, как нашкодивший мальчишка, как проворовавшийся управитель перед госпожой.
Храбрость свою в боях регент доказал во время последней шведской войны с Россией, когда благоразумно держался со своим фрегатом постоянно в резерве и первый подавал знак к отступлению.
Теперь, очевидно, в дипломатической передряге спутав всех по придворной тактике, он ошибся немного в характере племянника, вызвал взрыв раньше, чем сам того ожидал, и совсем растерялся от явно грозящей опасности.
Ему уж сообщили о планах Зубова: держать в плену дядю и короля до минуты, пока всё не будет сделано по желанию императрицы. Он не знает, что Екатерина отвергла такую грубую меру. И теперь извивается ужом, стараясь как-нибудь себя обезопасить. А может быть, кто знает: если умело повести разговор, кое-что и перепадёт, может, ему на «бедность». Двое тягаются, третьему радость! Он хорошо знает эту старую латинскую поговорку, опытный придворный интриган.
И плавно, вкрадчиво, почти вдохновенно льётся его осторожная речь.
– Я совершенно потерял голову, ваше величество! – переплетая правду с ложью, говорит опытный герцог, поглядывая и на государыню, и на Зубова, который вдали у стола сидит, как единственный свидетель этого свиданий. – Я ошеломлён… Я… Я положительно поссорился вчера с этим безумным юношей… Это не моя кровь! Это не наш. У нас в роду были отважные, безрассудно-смелые люди… Но таких не бывало. Право, теперь готов поверить всем дворцовым сплетням, какие ходили насчёт рождения моего милого племянничка… Уж можно ли его и признать мне своим…
Но тут регент вдруг осёкся.
Поглядев на эту спокойную с виду, прямо сидящую перед ним старуху, герцог вспомнил, что и про неё ходило много очень серьёзных толков ещё при жизни мужа. Что сам Пётр думал признать Павла незаконным, рождённым от Салтыкова, чтобы имелось основание лишить его наследства, развестись с женой и сделать императрицей толстую, рябую, наглую Лизу Воронцову.
Сейчас же, меняя речь, швед ударился в чувствительный тон.
Взгляд устремился на сидящую перед ним старуху, с жёлтой, дряблой кожей на лице, с красным пятном от застоя крови на щеке, с глазами, обведёнными чёрными тенями, с мешками, каких совсем ещё не было два дня назад; регент вспомнил лицо Екатерины, такое свежее, весёлое, смеющееся, почти молодое, с которым она слушала Штединга, говорящего в качестве свата от лица шведского короля…
И почти с искренним участием он заговорил:
– Сердце разрывается у меня, ваше величество Я не мальчик. Я сам – отец, и понимаю, что может перенесть любящее сердце, когда…
– Верю, верю. Что же вы хотели, собственно нам сказать, герцог? – спокойно, сидя как изваяние, прервала его излияния императрица.
– Я пришёл просить у вас защиты, государыня. Теперь, когда я прямо встал на сторону вашего величества и справедливости, этот неукротимый юноша будет моим врагом. Он не простит мне… Для него разве значит что-нибудь моя седина, моё положение, как первого в королевстве сановника, как его родного дяди? О, вы не знаете, ваше величество, каков он! Собственно, небо спасло внучку вашего величества от горьких испытаний… Быть женою человека упрямого, напичканного своей религией, как этот диван волосами… Всегда у него на первом плане какие-то основные понятия морали и чести, когда нужно думать о серьёзных вещах и жить, как все другие живут… Он, несмотря на всю свою несдержанность, самый холодный, бесчувственный, даже бесстрастный юноша, каких я знаю, каких видел за всю свою жизнь! Вот месяц он пробыл у вашего величества. А смеялся он когда-нибудь, восторгался, был чем-нибудь взволнован, раздосадован? Нет. Всегда корчил из себя короля в тронной зале. Он и спать ложился с этим видом, глупый мальчишка, влюблённый в свой сан… Думает подражать Карлу XII, а подражает плохим комедиантам из театральной пьесы… Судите же сами, ваше величество: может ли быть счастлива с таким мужем девушка нежная и очаровательная, как ваша прелестная княжна?! Вам лучше, чем другим, дано это знать…
– Благодарна за такое полное, хотя, признаюсь, немного и запоздалое описание юноши, которого я думала взять себе в зятья. Вы словно решили позолотить пилюлю… Говорят, люди меняются в браке. Но это дело другое. Что ещё скажете, герцог?
– Теперь уж последнее. Мне хотелось только выразить всю мою преданность вашему величеству. Клянусь своей жизнью, благом моей семьи: служить вашему величеству почту за высшую честь… И если я могу быть чем полезен…
– Чем же? Одним только. Но вы говорите…
– О да. Это именно выше моих сил. Я попробовал, как мог. И последствия вам известны. Я боялся, что он убьёт меня, этот бешеный сумасброд… Вот почему и решаюсь теперь же просить… Если я вынужден буду искать убежища при дворе русской императрицы… Неужели она мне откажет в этом за вину чуждую мне, за чужой грех?
– Ах, вот что? Вы даже полагаете ваше высочество?..
– О да… Если только Густав вернётся невредим к себе… Хотя, должен сознаться, только такая великая женщина, как Екатерина, может отпустить спокойно своего обидчика…
– Позвольте, вы о чём говорите? Вы начали о себе, о том…
– Что, может быть явлюсь просить убежища здесь, где находят его все гонимые добрые души. Именно, ваше величество. И даже полагаю, что сумею чем-нибудь отблагодарить за приют… Вся Финляндия ещё в брожении… Часть тут, часть там… Моё имя, моя дружба со шведским двором, родство, положение дают мне право слить в одно все земли от Выборга до Варанга-форда, до Гапарунда, до Торнео реки… И это обширное, новое Финляндское княжество под сенью российской короны могло бы на вечные времена служить надёжным оплотом земле вашего величества от всяких неожиданных вторжений с Крайнего Севера! Финляндцы – честный, надёжный, преданный народ, до конца служащий своим государям, если дадут им добровольную присягу. А они её дадут вам, государыня. Ручаюсь за это.