Страница 127 из 161
Стоит тёплое бабье лето. Природа медленно умирает. Пожелтелые листья шуршат под ногой.
В такую пору у людей ярче просыпается в душе полу забытая любовь, угасающее чувство снова вспыхивает, как огонь в лампаде перед тем, как затухнуть совсем.
А лужайки, аллеи и боскеты Таврического парка, галереи, покои и глубокие оконные амбразуры самого дворца теперь, в пору увядания, замирания природы, в пору последних ясных дней, были свидетелями быстрого зарождения и яркого расцвета любви двух юных прекрасных сердец.
Солнце, лёгкая синева небес, освежённая зелень лугов, пышные цветы на клумбах, развесистые деревья в загадочных аллеях – вся природа словно замерла в одном ясном, тёплом, волнующем созвучии, помогая юной любви.
Ясные дни сменяются тихими, звёздными ночами.
Целые дни, как весенние мотыльки, носятся влюблённые по аллеям и газонам парка. А ночью – разлучаясь до утра – глядят на тёмное небо, на трепещущие, лучистые звёзды…
В воскресенье, после обеда, против обыкновения, только небольшое число самых приближенных людей, было приглашено провести остаток дня с государыней.
Мария Фёдоровна поехала навестить Павла, с которым не видалась дня два, а дочерей оставила у бабушки, под надзором бдительной «генеральши», как звали Шарлотту Карловну Ливен.
Кофе был подан в беседке, густо заросшей вьющимися растениями.
Елена побежала с фрейлинами и камер-пажами к пруду кормить лебедей.
Мужчины гуляли поодаль, чтобы дымом трубки регента не мешать государыне.
Александрина, за обедом сидевшая тихо, печально, была чем-то расстроена. Теперь она сидела с великой княгиней Елисаветой и слушала, как весёлая Варвара Николаевна Головина изображала в лицах разговор между косоглазым регентом, пыхтящим своей любимой трубкой, и изысканным Зубовым, подымающим постоянно к небу красивые тёмные глаза:
– Наш генерал говорит ему: «Этот союз укрепит мир, восстановит европейское равновесие». А швед, не вынимая трубки, бормочет: «Мир? Равновесие? Зачем же тогда нам колотить французов и делать союзы? Союзы, обыкновенно, для драки устраивать надо… И про какой союз вы говорите?..» – «Про политический, относительно коалиции и европейской лиги монархов…» – «А, да… лиги, так, лиги… Только бы без интриги… Я не люблю, когда другие интригуют…»
– Ну, что вы пустое толкуете! – смеясь, перебила её Елисавета.
– Конечно, пустое. Но вот вы смеётесь… А наша милая малютка – грустна и не улыбнётся на мою болтовню…
– Нет, я смеюсь, – улыбаясь ласково и грустно, возразила княжна, – просто нездоровится мне…
– Так, может быть, лучше бы лечь… Скажите, ваше высочество, генеральше или бабушке… Они…
– Нет, нет. Зачем их тревожить! Я знаю, это пройдёт… Вот бабушка зовёт меня… Я сейчас…
Быстро поднявшись, она подошла к государыне.
– Ах, дитя ты моё… Ну, можно ли так грустить из-за собачки… Мне генеральша сказала, что ты весь день проплакала вчера. Себя расстраиваешь, огорчаешь её и других. Ну, околела собачка. Жаль. Да можно ли так грустить? Я тебе другую, самую лучшую из своих молодых леди пришлю. Вот как глазки покраснели… Береги глаза свои молодые. Ещё много в жизни терять и плакать придётся. Вот смотри, как хорошо кругом. Гости у нас чужие. Надо весёлой, ласковой быть. И то на тебя смотрели за столом, что это, с чего печальна наша малютка. Развеселись, знаешь, как любит бабушка… Побегайте, порезвитесь… Такая ли я в ваши годы была?.. Ну, Бог с тобой, – вдруг мягко, ласково улыбнувшись, протянула руку государыня, привлекая к себе внезапно побледневшую внучку, поцеловала и оттолкнула слегка. – Иди…
Девушка почти не слышала последних слов Екатерины.
Ещё раньше, чем её чуткий слух уловил сзади, на широкой аллее шорох решительных, быстрых шагов, княжна всем телом почувствовала, что приближается король.
Заметила это и бабушка, потому и отпустила так неожиданно внучку.
Расчёт оказался верен.
Едва успела княжна повернуться и сделать шаг вперёд, как почти столкнулась с входящим под тень боскета Густавом, и из бледной вся стала пунцовой, даже вскрикнула слегка, словно от неожиданности, хотя прекрасно знала, что он тут, близко…
Оставя регента, Зубова и Штединга, с которыми шагал по аллее, слушая политические разговоры, Густав, давно поглядывавший на группу, сидящую в боскете, направился прямо туда.
Он тоже вспыхнул, когда княжна обернулась и остановилась лицом к нему в двух-трёх шагах.
– Простите, я испугал вас, княжна?..
– Нет, нисколько, сир… Я знала… то есть слышала, что вы идёте… Я хотела сказать, слышала, что кто-то подходит. Это так, случайно.
– Здоровы ли вы? Мне сегодня показалось… Правда, сейчас вы совершенно изменились. Но глаза… Вы плакали? Что случилось?
– О, нет, сир… Нет… ничего…
– Вас обидел кто-нибудь?.. Кто мог? Можно ли решиться, княжна, обидеть…
Он не досказал.
– Право, право, нет! Меня никто не обижал. Меня все любят… то есть наши. Папа и милая мама… и дорогая бабушка… Она добра, как ангел… И другие… Нет, я не от того… Правда, я немного плакала… Но если я скажу, вы будете смеяться…
Она тоже внезапно остановилась, глядя теперь в лицо юноше, чего обычно избегала, боялась.
– Я буду смеяться?! Над вами, княжна?!! Я…
– Нет, нет. Простите. Ну, так вот, я скажу. У меня была собачка. Подарок бабушки. Такая милочка… Я так любила её… Представьте, она была замечательно умная. А уж как привязалась ко мне. Вот, вы давайте ей что хотите на свете: и сахар, и косточки самые вкусные, – не возьмёт. Только от меня. Или если я скажу: «Бери, Эльзи… бери…» И служила так забавно… И пела даже под гитару… Да, Альтести и Санти её научили. Лапку подымет и лает, воет под музыку… Право… Забавная… И…
Слёзы снова блеснули на оживлённых, ясных глазах девушки, голос дрогнул.
– Вчера, представьте, она умерла…
– Как жаль, – грустно, искренно отозвался юноша-король, забывая своё постоянное величавое спокойствие и важность.
– Правда, вы жалеете? Вы добрый. Я так и знала. А вы любите собак?
– Очень. Только у меня, конечно, не такие, не левретки, не болонки… Охотничьи. Борзые, гончие. Лучшие во всём королевстве. А какие у меня доги… а медиоланы! Знаете, я могу без оружия с двумя моими псами выйти на самого злого медведя, на кабана – и останусь нетронутым… Чудные псы!..
Незаметно разговорившись, они без шляп, с открытыми головами пошли по широкой аллее, облитой тёплыми лучами солнца.
Генеральша Ливен, издали не спускавшая глаз с юной парочки, уже сделала было движение, чтобы позвать княжну, вернуть её в боскет или напомнить, что надо покрыть голову, что неловко удаляться вдвоём, с молодым гостем…
Но Екатерина тоже следила за внучкой и королём.
Осторожно, ласково она сделала движение рукой, словно желая остановить строгую воспитательницу.
– Солнце светит так ласково, ясно, но не жжёт. Не правда ли, генеральша?
– Да, верно, ваше величество. Хорошая осень!.. И эта аллея вся на виду… Вы правы, государыня. Пусть погуляют дети…
– Пусть погуляют… «Юность – весна жизни… Весна – юность года…» А если весна миновала, надо ловить последние, ясные, осенние дни…
– Государыня, для великих душ осень жизни – это вершина жизни. Великие души в пору осени живут новой, возрождённой жизнью, окружённые юными существами, которым дают жизнь и радость… Окружённые толпами людей без числа, благословляющими великое имя…
– Знаете, Шарлотта Карловна, всего могла ждать от вас, только не оды! Но тем мне дороже, что я знаю – каждое ваше слово идёт от глубины души… Я рада, если вы так говорите… Но как мила эта пара! Если они будут счастливы, буду счастлива и я… Верно, Шарлотта Карловна? В детях мы возрождаемся, когда проходит наша пора!..
На другой день состоялся бал у Павла, которым великий князь чествовал регента и его племянника, своего будущего зятя.
Конечно, оранжереи и кладовые Зимнего дворца были использованы в устройстве этого праздника. Но он имел всё-таки совершенно особый вид, носил тот же отпечаток суровой, прямолинейной дисциплины и строгости, какою отличался образ жизни наследника.