Страница 102 из 161
Наконец прискакал посланный гонец, за ним явились Архаров, и Рылеев:
– Успокойтесь, ваше величество. Врагов не видно… Это несчастье вышло небольшое. Видно, уж Господь попустил… В лаборатории, на артиллерийском дворе, огонь заронил кто-то… До пятисот бомб снаряжённых взорвало на воздух.
– А погреба? Порох там…
– Всё цело, государыня… И не убило никого. Один солдат сгорел. Видно, он трубкой огонь и заронил… Покарал его Бог… Всё цело. Стёкла повыбило… Дело пустое…
– Ну, слава Богу. Не попустил Господь. Что ещё там?
Бурей ворвался второй гонец:
– Бог милости послал, ваше величество! Прощенья просит принц. Не понял он боя… Напрасно потревожил своим донесением… Отбиты шведы. Флот наш под защитой своих батарей у Сескари стоит… Вот тут всё писано…
Офицер-моряк, полумёртвый от быстрой езды и волнения, подал пакет Екатерине.
Все вздохнули свободней.
Но после этого страха несколько дней были больны и государыня, и Зубов, и многие при дворе.
В близлежащих дачах запрещено было из пушек стрелять, как это случалось в торжественные дни. Фейерверков пускать нельзя было. Каждый выстрел или звук, похожий на орудийные залпы, слишком путал обитателей столицы и её дворцов.
На другой же день после канонады, так напугавшей столицу, пришли совсем добрые вести: Крузе соединился с флотом, стоящим в сорока верстах от Петербурга, в Сескари, а шведы очутились запертыми в шхерах близ Выборга и со дня на день могли ожидать полного разгрома.
Оправясь немного от своего нездоровья, Екатерина решила сама осмотреть флот и повидать своих храбрых моряков, отряды гвардии, которые так отважно делали своё дело.
Ранним июньским утром выехали из Царского Села открытые экипажи.
В первом сидела императрица, графиня Анна Петровна Протасова и Зубов.
Во втором – графы Ангальт и Безбородко с графом Валентином Платоновичем Мусиным-Пушкиным. В третьем экипаже ехали две дежурные фрейлины и одна из сестёр Алексеевых.
В Петергофе, куда направлялись экипажи, стояла наготове яхта, которая должна была отвезти государыню в Кронштадт. Там теперь стояли оба соединённые флота: адмирала Крузе и тот, который был у Сескари, не считая гребных судов флотилии принца Нассау.
Гладкая дорога, хорошее утро, счастливо миновавшая опасность – всё это располагало к бодрому, радостному настроению. И все спутники выглядели очень хорошо и весело.
– Видно, вместе с маем кончена наша маета, – заметила государыня, при случае любившая покаламбурить. – Шведы своими пушками заставили у меня в столице стёкла дрожать. Теперь пусть сами попляшут на воде без выходу… Говорят, все пути им принц своими лодочками отрезал… Боятся они этой флотилии после прошлогодней бани…
– А я слыхал, отозвался Зубов, – что принцем большие ошибки и тогда были допущены. Недаром в заграничных газетах шведский король такой обидной реляцией для нашего оружия свет удивил… Отвечать на всё можно. Не так уж ветрен король, чтобы зря писать. А теперь толкуют… я и от графа Салтыкова, и от иных слышал, совсем не дельно блокаду устроил принц. Генерал Салтыков берётся до последнего брёвнышка шведского весь их флот захватить, если бы ему поручили дело…
– То-то и есть, что он берётся, да ему не даётся. Можно ли принца обижать после всех удач его? И что за охота у моих генералов именно за те дела браться, на которых уже другие сидят? Как будто чего иного найти нельзя, если отличиться воистину охота моим генералам?.. Господи! Да будь я мужчиной… Уж сколько раз сказывала… Не стала бы под других подрываться… Сама бы столько отыскала подвигов для себя… Не слушай ты их, друг мой… Я знаю, ты считаешь себя обязанным графу Николаю Иванычу. Да и то помни: не без личных выгод он принял тебя под своё попечение. У каждого свой расчёт… А мне уж позволь самой думать, кто куда лучше подходит… Сколько лет этим делом занята была. Приловчилась, генерал. Верьте вы мне!
– Да я и в мыслях этого не имел, ваше величество…
– И ты на меня не обижайся за прямое слово. Дело сейчас не шуточное. Не время сахарничать… Вся империя в опасности. А на мне лежит ответ за благо моей земли, всех подданных моих…
– Да я и думать не посмел бы, ваше величество…
– Смел не смел, а вижу я, как ты сейчас нахмурился… Ты бы то помнил, что вся моя жизнь с первого дня царствования посвящена одному: чтобы росло величие России. Так и удивляться нельзя, что всякое горе для неё – двойное моё горе. Всякая обида, ей нанесённая, малейшая несправедливость для меня невыносимы бывают… Не могу молчать я при таком разе. Сил больше нет всё в себе таить, притворствовать, как до сей поры не раз случалось, ради осторожности и благоразумия, по тогдашним обстоятельствам и конъюнктурам. Но чем больше таить в себе злое чувство, тем оно сильнее закипает внутри… И я решила расправиться со шведами как можно лучше. Да и туркам спуску не дать. А в таком разе не свойство и кумовство в дело идут, а люди стоящие… Будешь это помнить, мой друг, сам поймёшь, за кого можно просить, за кого не стоит и время терять.
Наступило молчание.
– А не имел ли вестей от нашего храбреца чудака, от Александра Васильича? – спросила ласково государыня, видя, что строгая отповедь сильно повлияла на её любимца, и желая направить его мысли в другую сторону.
– Как же, ваше величество. Он просит повергнуть к стопам нашей матушки-государыни его благодарность за внимание и память… И что дочку не оставляете, «Суворочку» его, как он её зовёт.
– Премилая девочка. Скоро и невеста. Вот бы брату твоему посватать… Совсем хорошая партия…
– Конечно, Николай был бы счастлив, если бы ваше величество пожелали принять участие в этом, когда настанет время…
– С удовольствием… Я не забуду… Глядите, вон видны и корабли. Какие это?
– Должно быть, береговая охрана, ваше величество… Сейчас узнаем…
В этот день императрица успела осмотреть все морские отряды у Сескари и в Кронштадте.
Поблагодари адмирала Крузе за его распорядительность и уменье, за последнюю победу, раздав ряд наград, подарив милостивым словом осчастливленный экипаж, к вечеру государыня вернулась в Петергоф.
С яхты снова пересели в коляски, и все дремали, утомлённые множеством пережитых впечатлений, когда экипажи, колыхаясь на упругих рессорах, быстро несли их назад, к тенистым садам и паркам Царского Села…
Как бы в ответ на похвалы, на ласку и награды, которыми почтила свои войска государыня, 25 июня произошла битва под Выборгом, в которой русские снова одержали решительную победу над врагом.
Снова зазвучали благодарственные молитвы в храмах столицы, и Екатерина появилась с Зубовым и своею блестящей свитой в Казанском соборе благодарить Господа за одоление над врагом…
Но с юга не было так жадно ожидаемых вестей об успехах русских войск.
Наоборот: Валериан Зубов, Суворов и некоторые другие лица, имеющие возможность писать Екатерине, словно сговорясь, извещали государыню, что светлейший по каким-то непонятным причинам затягивает кампанию, начатую очень удачно, и избегает решительных действий.
Между тем сам Потёмкин писал, что ему необходимо побывать в Петербурге, о многом лично побеседовать с императрицей.
И только её решительные, хотя и очень дружеские, письма удерживали избалованного вельможу от намерения бросить всю армию на произвол судьбы и скакать домой, за две тысячи вёрст…
А дни, недели и месяцы мелькали один за другим…
Только в декабре, после усиленных настояний императрицы, отряд Кутузова обложил Измаил, но не спешил с приступом.
2 декабря прискакал туда в своей двуколке Суворов.
Девять дней ушло на подготовления… Злые языки потом говорили, что было немало переброшено золотых и серебряных мостиков от осаждающих к осаждённым.
Как бы там ни было, 11 числа, после отчаянного штурма и упорного сопротивления, крепость была взята, и Суворов послал императрице обычное, лаконическое донесение:
«Измаил пал перед троном вашего величества».
От Потёмкина с этой радостной вестью помчался его адъютант Валериан Зубов.