Страница 100 из 161
И осторожно, на цыпочках, держа поднос перед своим мясистым носом, стараясь, чтобы фарфор, стоящий на подносе, не загремел, генерал пробрался в соседнюю комнату, поставил ношу на стол, поджёг спирт под золотым кофейником и ещё осторожнее и тише стал красться к двери, ведущей в спальню фаворита, за которой царила полная тишина и мрак благодаря тяжёлым опущенным занавесям и портьерам.
– Аккуратен наш генерал! – насмешливо улыбаясь, заметил Державин Эмину.
– Чего хотеть от Кутайсовых? Дед его за нос держал государя, бороду брил и в знать попал. Этот тоже берётся за что попало, лишь бы не пропасть… Ха-ха-ха! Каков каламбур!..
– Тише, – отозвался серьёзный, невозмутимый Козицкий. – Кажется, проснулся… Да, звонок… Вон и камердинер прошёл… И генерал наш проследовал с кофеем…
– Слава Богу, значит, всё обстоит благополучно! – торопливо заметил Державин.
Действительно, Зубов проснулся. Первый его взгляд упал на толстое, глупое и преданное лицо Кутайсова…
– Вы? Ну, идите… Несите.
И, протянув руку, вторично дёрнул сонетку.
Но, предупреждая камердинера, который немедленно явился на звонок, Кутайсов уже откинул занавеси у одного окна, и весёлый майский день ворвался с лучами солнца в высокую, роскошно убранную опочивальню женственно-изнеженного фаворита.
Поставя свой кофе на столик у кровати, Кутайсов отвесил вновь поклон и заговорил:
– С добрым утром, с весёлым пробуждением, милостивец… Кофеёк готов… Без лести скажу: нынче, как никогда, удался на славу… А сливочки… кренделёчки… Мм-м… Сам приглядел за пирожником… Кушай на здоровье, ваше сиятельство!..
– Благодарствуй…
Зубов небрежно протянул руку своему угоднику.
Тот в порыве рабской преданности взял обеими руками пальцы Зубова, слегка пожал и, неожиданно заметив, что колено фаворита обнажилось из-под покрывала, осторожно нагнулся, коснулся губами открытого места и покрыл его одеялом, бормоча:
– Озябнуть изволят ножки твои, милостивец… Беречь, чай, их надо… ножки-то…
Зубов, привыкший ко всяким формам угодливости, всё-таки смутился и, быстро укрывшись поплотнее, сказал:
– Что ты, государь мой… Не женщина я, чтобы подобные ласки… Верю, что от сердца. Да лучше не надо…
– Не буду, не стану, милостивец… Не стерпел… Когда ножку увидел, ту самую… твою… Хе-хе-хе… Сердце взыграло. Все мы – рабы нашей государыни-матушки. Ничего не пожалеем для неё. Вот я и… Не взыщи, милостивец… Пей… На здоровьице. Горячо ли? Хорошо? И ладно… А я пойду… Только… словечко вот ещё…
– Что такое? Говори…
– Да слыхал я: принца немецкого сменить думает государыня. Благодетель наш, князь Николай Иваныч, братца на его место ладит… Генерала Салтыкова… Должно полагать, и вакансий при том немало откроется… Так уж попомни меня, слугу своего верного… И племянничка, Серёжку… Знаешь, чай, его. Оба мы тебе готовы усердствовать… Так уж ты…
– Хорошо, хорошо. Если только перемена будет, я буду помнить… А много народу там ждёт? Из чужих?
– Полны горницы… Лизоблюдишки набежали… Лишь бы беспокоить тебя, благодетеля! Того не понимают, что мужей таких в их деятельности государственной излишними заботами утруждать нельзя и докучать им не подобает. Дух чтобы бодрый у милостивеца был, чтобы он мог угодить матушке-государыне чем Бог послал… Хе-хе-хе… Ну, я тоже докучать не стану… Уж сам попомнишь просьбишку…
– Да, да, буду помнить. Скажи там, чтобы отказали всем, и не принимаю сегодня… Что-то не по себе мне…
– Здоров ли, ангел мой? Лекаря бы… А то бы…
– Здоров, здоров я! Ступай, скажи…
С низкими поклонами вышел Кутайсов.
Зубов с помощью камердинера набросил на себя меховой халат и перешёл во вторую комнату, где тоже горел камин, сел около него на низеньком кресле, ноги протянул на мягкую скамеечку. Взяв пилку, стал точить розовые ногти и приказал камердинеру:
– Кто тут рядом? Своих зови. А чужих не принимаю.
Кивнув довольно приветливо на низкие поклоны троих вошедших, Зубов обратился прежде всего к Козицкому:
– Ну, что там у тебя?
Тот подал несколько бумаг из портфеля.
Зубов взял, поглядел, выбрал одну и стал читать, положив остальные на стол, рядом. Довольная улыбка показалась на его изнеженном, ещё розоватом от сна лице.
– Прекрасно… Неужели это так? Это я могу сделать. Всё в моих руках. Только чтобы потом от условия не отступил купчишка… А то знаешь: тонет, топор сулит…
– Быть тому невозможно, ваше превосходительство. Он есть в наших руках, так и останется. Откупное дело такое, что всегда можно прореху найти, если даже не новую продрать… Тут всё верно.
– Тогда я исполняю. Напиши записку. Я отцу в Сенат сам перешлю… Тяжба на исходе. Теперь самое время… А тут?
Он взял остальные бумаги, снова проглядел их.
– Хорошо. Пусть полежат. Я сегодня скажу тебе. Ещё потолковать тут надо… С Вяземским или с братом Дмитрием. Он сам тестю передаст. Ты иди, записку отцу напиши. Вот, бери докладную. А что сам Логинов?
– Ждёт, как мы тут порешим.
– Пусть ждёт… Ну, у вас что нового, государи мои? Ты с чем это, Гавриил Романыч? Пакет подозрительный… Знаешь, на Новый год были мы с государыней в пансионе благородных девиц, что на Смольном дворе… И вздумалось этим козочкам… цыпинькам мне сюрприз поднести… Вижу, несут две мамочки… Ничего уже, с грудочкой… Из старших, видно. Приседают и подают… Разворачиваю – атласу белого кусок, цветочками зашит… И стихи на нём вышиты же, весьма изрядные. Вон там лежат, на столе. На французском диалекте. Весьма изрядные… Кто только им стряпал? Ха-ха-ха… После всю ночь об этих пупочках думалось… Сами бы они себя поднесли. Я бы не прочь был… Ха-ха-ха!.. А то стихи… Вот и у тебя вид сходный теперь… Ну, показывай…
– Угадал, милостивец, ваше превосходительство. Стишки сложились. Не мудрёные, да от сердца. Уж не посетуй… Прочесть не изволишь ли?
– Как не изволить? Читай, голубчик… Да что ты стоишь? Садись… Какие там у тебя ещё стихи? Ода? Государыне небось? Хитрец льстивый… Она и то довольна твоими стихами. Говорила, думает в свою службу тебя повернуть… К ней, да?
– Не так, ваше превосходительство… Теперь ошиблись. Слушать извольте. Загадка небольшая. Решить не пожелаете ль?
– Загадка? В стихах? Занятно. Слушаю… Слушай, Эмин. Ты сам мастер. Судить можешь.
– Где уж нам судить таких больших стихотворцев, – завистливо, покусывая губы, отозвался менее догадливый на этот раз приживальщик. – Будем хлопать… ушами, коли руками почему-либо не придётся.
Тонкая ирония не была оценена. Зубов снова обратился к Державину:
– Загадывай свою загадку, почтенный пиит.
– Служу вам, государь мой.
Откашлявшись, приосанясь на стуле, где он сидел на самом краешке, но довольно твёрдо, Державин стал декламировать с пафосом, обычным для той поры: