Возвращение в грядущее

— Где же Виталий Григорьевич, наш академик? — поинтересовался Бурунов.

— Дедушка, кажется, рассердился на меня. И объявил голодовку.

— Что слышу? На вас? Разве на несравненных сердятся?

— Я усомнилась в опровержении теории относительности. Сказала, что время может остановиться при световой скорости.

— Ужас! — воскликнул молодой профессор. — Весь научный мир исповедует теорию абсолютности академика Зернова, а внучка его…

— Кажется, я догадываюсь, в чем тут дело! Правда, Надька? — вмешалась Кассиопея и, понизив голос, прибавила: — Боюсь, что некий звездный штурман стоит на чьем-то пути.

— Молчите, беспощадная! — воскликнул Бурунов, деланным жестом закрывая руками уши. — Вас ошибочно назвали не тем созвездием. Есть в небе и другие…

— Какое? Ну какое? — шаловливо допытывалась Кассиопея, искрящимися глазами заглядывая в лицо Бурунова.

— Например… созвездие Змеи.

— Ах вот как! Ну подождите, я тоже могу мстить!

— Почему тоже?

— Да так уж! Просто я все насквозь вижу. У меня глаза такие. Вишневые, как вы определили!

— Видеть ими надо, что наука и чувства вещи несовместные.

Кассиопея звонко рассмеялась.

— Ты слышишь, Надька! Он, оказывается, против чувств! А все студентки… думали, что они у него на первом месте.

— На первом месте у меня, несомненно, наука.

— После созвездия Девы! — со смехом сказала Кассиопея.

— А не лучше ли нам перейти от астрономии к теории относительности? Я беспокоюсь за академика. Чем, Надя, вы задели его?

— Я беспокоилась за папу… и за спасательный звездолет, который идет ему на помощь. А при субсветовой скорости время у них может остановиться. Так нас учил в университете профессор Дьяков.

— Ах, какая вы неосторожная! Ну что можно спросить с этого старого ретрограда, который до сих пор держится за произвольный перенос координат системы отсчета наблюдателя с одного тела на другое. И даже инквизиторов, преследовавших Галилея, поверившего в систему Коперника, Дьяков объективно оправдывает, утверждая, что мы в равной степени правы, считая, что Земля движется вокруг Солнца и что Солнце всходит и заходит, кружась вокруг Земли, как полагалось считать в сверхдревние времена.

— Признаться вам, я это не слишком понимала.

— Вот это уже слова не женщины, а мужа. В смысле мужественности признания, отнюдь не вредящей вашей женственности.

— А здесь, дорогой профессор, две женщины! — лукаво вмешалась Кассиопея. — Или вы собираетесь переносить координаты внимания с одного тела на другое?

— Нет-нет! Я готов превозносить обеих в собственных координатах восхищенного наблюдателя, но при отказе от теории относительности, разумеется. Здесь я несгибаем!

— Несгибаем, как ива! — хохоча, крикнула Кассиопея и повлекла Надю к домику академика, показавшемуся за листвой деревьев.

Профессор Бурунов откровенно любовался девушками и певуче крикнул им вслед, чтобы его услышали:

— Когда божество златокудрое и звезд ночных дочь повстречались поэту и тот глаз не отвел, он ослеп!

— Тогда идите за нами, хоть ощупью, — обернувшись, сквозь смех крикнула Кассиопея.

Глава третья

ДЕСЯТАЯ ЛУНА ДЖОНА БИГБЮ

Неожиданное редко бывает приятным.

В синем небе веером протянулись облака. Они казались набранными из белых перьев, а небосвод — огромной, созданной исполинским художником картиной.

Надя помнила, как папа, будучи еще летчиком, готовясь в космонавты, говорил ей, что такие облака — к перемене погоды, и ураганные ветры вверху силятся перевернуть все в атмосфере и тянут за собой перистые хвосты.

Но здесь, на земле, был чудный день.

Надя накинула на плечи подаренный ей у метромоста халатик-тунику, и на нее оглядывались и мужчины, и женщины.

Радостная и счастливая, как в памятный день падения «московского метеорита» и встречи с Никитой Вязовым, она направлялась к водной станции, чтобы взять скутер.

Почему-то стало тепло от взгляда на старенький речной вокзал, увенчанный давно забытой корабельной мачтой, служащей ныне символом прогулочных рейсов электроходов, не загрязняющих реку.

На водной станции Надя переоделась в свой красный купальник.

По реке, как обычно, плавало множество велосипедистов, по преимуществу мальчиков и девочек. Одни из них сидели по двое, возвышаясь над забавно шлепающими по воде водяными колесами, другие, невидимые с берега, лежали в скоростных винтовых суденышках, рассчитанных на удобную работу с педалями.

На скутере, который взяла Надя, нужно было тоже лежать, работая педалями, сначала раскручивая до нескольких тысяч оборотов в минуту сверхпрочный маховик, чтобы запасти в нем достаточную энергию для скоростного движения.

Наде пришлось потрудиться для этого больше часа. Хорошо, что она приехала сюда заблаговременно и не заставит Никиту ждать!

Наконец она, действуя лишь педалями, тихо отчалила от пристани, поравнявшись с мальчиками и девочками на плавающих велосипедах, потом вышла на середину реки и тут, повернувшись на бок, чтобы в полной мере ощутить головокружительное движение, включила винт.

Скутер рванулся, оставляя за собой седые усы бурунов и перистую, как в небе, дорожку.

Надя обожала быстроту движения, в особенности на воде, когда у самых глаз быстро мчится назад водный поток, только что бывший водной гладью.

Говорят, прежде люди особенно остро воспринимали скорость не в закрытых гоночных автомобилях, а на мотоциклах, когда дорога бешено мчится под самыми ногами, а ветер выхлестывает глаза, готовый вырвать из седла. Или при горном спуске отважных.

Так и теперь у Нади захватывало дух. Наслаждение было едва ли не большим, чем при полете на дельтаплане или затяжном парашютном прыжке. Там другое, потому что земля далека!

Однако надо было смотреть в оба, чтобы не налететь на кого-нибудь впереди.

Промелькнул над головой метромост, с которого спрыгнул ее Никита (теперь она только так в мыслях называла его).

Надя сбросила скорость, развернулась, используя инерцию движения, и ее скутер выскочил носом на песок насыпанного у подножия Ленинских гор пляжа.

Надя уже давно решила, что жизненным примером для нее всегда должна служить великая Софья Ковалевская, ставшая математиком вопреки воле отца-генерала, вопреки запрету на высшее образование для женщин в России, вопреки всем традициям своего времени. И Надя постоянно сверяла свои поступки с тем, как поступила бы на ее месте Софья Ковалевская, хотя никто ей не мешал заниматься математикой (отец и дед даже помогали ей в этом), и вовсе не требовалось ей фиктивно выходить замуж, чтобы учиться в университете!..

Вот и теперь Надя почти стыдилась своего счастливого, радостного состояния, она отправлялась на свидание с любимым человеком, а не приносила в жертву науке свои чувства!

Софья Ковалевская не ради счастья вышла замуж за благородного ученого, а чтобы с его паспортом (иначе нельзя было) выехать за границу и там учиться у лучших профессоров. И Софья Ковалевская не помчалась бы в легких санках с рысаком в оглоблях и лихачом на козлах к избраннику сердца, потому что сердце ее принадлежало науке.

А она, Надя, вместо рысака выбирает себе скутер, чтобы попутно насладиться еще и скоростью (ведь по Гоголю любят русские быструю езду!). Разве похожа она на своего кумира, которая без колебаний оставила уже не фиктивного, а дорогого ее сердцу мужа и дочь, чтобы занять предложенную ей профессорскую кафедру математики в Стокгольмском университете? И когда Ковалевский, запутавшись в далеких от ученого коммерческих делах, погиб, то Софья Ковалевская нашла в ту пору в себе силы завершить сенсационную работу о вращении твердого тела вокруг точки, заслужив премию Парижской академии наук! А Надя? А Надя все свои познания математики способна посвятить лишь своей готовности ждать Никиту все четыре года, что и сообщит ему, едва его увидит!