Загадка неоконченной рукописи

Наконец, он свернул последнюю вырезку, засунул коробку обратно под скат крыши и направился к ней, и, пока он подходил, ее страх рос, рос и рос. Но в его глазах не было ни отвращения, ни ненависти. В них была печаль, но еще в них была нежность. Она понимала, что это чудо, но любовь, в которой она так отчаянно нуждалась, никуда не делась.

Опустившись на колени, он притянул ее к себе. Он зарылся лицом в ее волосы, и в его дыхании она узнала ту же горечь, что только что испытывала сама. Через некоторое время он отстранился и сел на корточки. Он целовал ее руки, прижимал их к своей груди и не говорил ни слова, что на самом деле и было больше всего нужно Дженни в этот момент. Теперь она должна была говорить. То, что она столько лет хранила в себе, начало прорываться наружу.

– Мы с матерью никогда не ладили. Мы были очень похожи внешне, если не считать разницы в возрасте, даже когда я только родилась и у меня еще толком не было волос на голове, я была похожа на нее. Ее звали Мэри-Бет Джун Клайд, а меня назвали Мэри-Бет Дженнифер Клайд. Она потом рассказала мне, что так захотел отец. Он пытался сделать ее счастливой, только у него ничего не получалось, не могло получиться, потому что я не была Этаном. Он родился на два года раньше меня, но умер совсем маленьким, ему еще года не было. Она хотела, чтобы я заменила ей его, но я не могла, поэтому она ненавидела и меня, и моего отца.

– А его за что?

– За то, что он любил меня, а значит, предал Этана. – Дженни содрогнулась. – Мерзко, как мерзко.

– Что? Твоя мать?

– Все! – Ладонь Дженни ощущала удары сердца Пита. Это успокаивало, умиротворяло, давало надежду. И силы, чтобы вернуться в кошмар прошлого. – Она ненавидела меня, потому что он думал обо мне, а не об Этане, но ведь Этан умер, только она не хотела смириться с этим. И когда Дарден не смог больше выносить ее нытья и перенес свои чувства на меня, она окончательно обезумела.

– Ты была пешкой в их игре.

– Да, все так и говорили, адвокаты, социальные работники, полицейские. Они говорили, что я ни в чем не виновата, и все время сокрушались, но это не им задавали все эти вопросы. Это не они мучились, пытаясь честно отвечать на них. Это я должна была снова и снова рассказывать им одно и то же.

– Хочешь сделать это в последний раз?

Она сделала это. Для Пита. Он не сбежал от нее прочь, а был все так же рядом, говорил, что любит ее, наклонялся к ней близко-близко, держал ее за руку, успокаивал ее, и как же хорошо было говорить после такой долгой, тяжелой тишины, впервые поделиться с кем-то. Ей казалось, что с каждым произнесенным словом с ее груди падает какая-то часть груза.

– Однажды мать пришла в бешенство от того, что я забыла купить ей таблетки по дороге из школы. Это было снотворное. Она не могла обойтись без него ни одной ночи. Я сказала, что сейчас же схожу за ними, но она сказала, что они нужны ей в данный момент, и что я дура и эгоистка, и что я ведьма и околдовала Дардена. И начала меня бить.

– Тростью.

Дженни застонала и кивнула.

– И что ты сделала?

Она сильнее прижала ладонь к его груди. Даже сейчас, когда она была спокойнее и смелее, чем когда-либо, и испытывала такое облегчение от слов, это воспоминание давалось ей с трудом. Она дрожала всем телом. Но сердце Пита билось так же ровно, а руки убеждали в том, что он все понимает. Неожиданно ей показалось, что он открыл дверь и какая-то сила с той стороны вытягивает из нее слова.

– Я отступала и пыталась отбиваться, но от такой палки трудно отбиться голыми руками. Я пыталась убежать, но она погналась за мной, а потом я оказалась на полу, и за моей спиной была стена. А она все продолжала вопить и колотить меня этой штукой, и какая-то часть меня понимала, что я это заслужила…

– Ты не заслужила этого.

Дженни попыталась проглотить стоящий в горле ком.

– Я была не тем, что она хотела.

– Ты в этом не виновата.

– Но я сделала все еще хуже.

– Как?

– Разрешив моему отцу любить меня.

– Разрешив? Дженни, ты была ребенком. Детям необходима любовь. Если они не получают ее от одного из родителей, они ищут ее у другого. А где был он, когда она тебя била?

– На работе. Когда он вернулся, все вокруг было залито кровью. Он был в ужасе.

– И взял палку и ударил ее. Как говорят газеты, хватило одного удара.

Дженни вспомнила звук этого удара, и ее передернуло. Она вспомнила картину убийства, вспомнила запах и проглотила подступающую к горлу горечь.

– И теперь он возвращается домой. Она кивнула.

– Ты боишься его? Она снова кивнула.

– Тогда почему ты до сих пор здесь?

Она взглядом умоляла его понять и это тоже.

– Потому что он сделал это ради меня. Неужели ты не понимаешь? Он сделал это, чтобы я осталась на свободе. Только ничего не вышло. Он требовал, чтобы я ждала его здесь и содержала в порядке дом до его освобождения. Поэтому дом стал моей тюрьмой. Я не могла никуда уехать, потому что я была ему обязана и должна была быть наказана…

– За то, что разрешила ему? Нет, Дженни.

«Объясни, – безмолвно кричала она самой себе. – Расскажи ему все. Он не бросит тебя». Но она не могла. Пока не могла. Риск был слишком велик.

– А с другой стороны, куда бы я делась? Где я была бы в безопасности? В новостях только и говорят, что о грабежах, стрельбе и изнасилованиях. Я прожила здесь всю мою жизнь, у меня нет никаких знакомых нигде, а если бы и были, у меня нет столько денег, чтобы прожить самостоятельно, а теперь Мириам закрывает «Нит Итс», и я никак не смогу найти другую работу. Какая же я жалкая!

Он взял в ладони ее лицо, как делал всегда, только сейчас его руки и взгляд стали жесткими.

– Нет, ты не жалкая.

– Жалкая, слабая и виноватая, – зажмурилась она. – Ничего бы не было, если бы не было меня.

– Ты не просила, чтобы тебя произвели на свет. Они приняли это решение, а потом исковеркали тебе жизнь.

Руки Пита напряглись.

– Дженни, открой глаза.

Она не могла. Она боялась того, что могла увидеть.

– Открой глаза, – повторил он, но на этот раз более нежно, и его руки уже не сжимали ее лицо, а как будто баюкали его; все десять пальцев как будто говорили ей, какая она хрупкая и драгоценная и о том, что она заслуживает защиты любой ценой.

Она открыла глаза.

– Если бы ты была слабой или жалкой, ты бы не смогла пережить эти шесть лет. Тебе же было так трудно. Никто толком не помогал тебе.

– Дэн проверял, как я живу.

– Не его отец?

– Нет. Он сам. Но это было хорошо. Он мне больше нравится.

– Он хоть раз пригласил тебя пообедать? Свозил тебя на ярмарку, когда тебе нужна была новая одежда? Он держал тебя за руку, когда тебя мучили кошмары?

– Преподобный Патти часто заходил.

– Заходил. В прошедшем времени.

– Он до сих пор заходит. Просто уже не так часто.

– И, скорее всего, когда Дэн просит его об этом, да? Ладно, была еще Мириам. Она взяла тебя на работу, когда никто другой не сделал бы этого, и ты за это работала на нее не покладая рук. Она ничего не потеряла на этой сделке и, кстати, не позвала тебя с собой в Сиэтл. Нет, Дженни, никакая ты не слабая и не жалкая, а вина твоя весьма относительна. Само по себе все это выглядит достаточно плохо. Но надо смотреть на картину целиком. Тебе было всего восемнадцать, когда умерла твоя мать. Только восемнадцать.

Дженни снова вздрогнула.

– Иногда мне кажется, что это было вчера. Я вижу это перед собой, с открытыми глазами, с закрытыми, ночью, днем, как угодно, когда угодно.

– Это наследство, которое они тебе оставили. Хоть кто-нибудь попросил у тебя за это прощения?

Никто. Ни один человек.

– Не думаю, – продолжал Пит. – И теперь ты хочешь доказать мне, что после всего этого ты обязана Дардену провести здесь с ним всю оставшуюся жизнь? Если хочешь знать мое мнение, ты не обязана даже оставаться здесь до его приезда!

Она уже спорила об этом сама с собой.

– Мне кажется, я должна.