БЕЗЫМЯННЫЙ

Самуэль Беккет

БЕЗЫМЯННЫЙ[1]

Где сейчас? Кто сейчас? Когда сейчас? Вопросов не задавать. Я, предположим, я. Ничего не предполагать. Вопросы, гипотезы, назовем их так. Только не останавливаться, двигаться дальше, назовем это движением, назовем это движением дальше. Может быть, однажды, однажды проходит, однажды я задержался, просто задержался, где-то задержался, вместо того чтобы уйти, как делал всегда, уйти и провести ночь, как можно дальше, далеко это не было. Вероятно, с этого и началось. Кажется, что просто отдыхаешь, чтобы лучше действовать потом или без всякой причины, и вдруг замечаешь, что силы тебя оставили и ты не в состоянии ничего сделать. Неважно, как все случилось. Все, предположим, все, не зная что. Возможно, я опять принялся, наконец, за прежнее. Но я ничего не делал. Кажется, я говорю, не я говорю, о себе, не о себе. Начнем с нескольких общих замечаний. Что мне делать, что я сделаю, что следует делать в моем положении? Прибегнуть к апориям? Или воспользоваться утверждениями и отрицаниями, теряющими смысл в момент произнесения, раньше или позже? Говоря вообще. Должны быть и другие средства, иначе все окажется безнадежным. Но все и так безнадежно. И прежде чем продолжать, продолжать куда бы то ни было, я заявляю, что упомянул об апориях, не зная, что это значит. Неужели надо не отдавать себе отчета для того, чтобы добиться результата? Не знаю. Все иначе, когда говоришь «да» и «нет», «да» и «нет» вернутся ко мне по мере продвижения, а сейчас я, как птичка, капну сверху на все «да» и на все «нет» без исключения. Фактом кажется то, если в моем положении можно говорить о фактах, что я не только собираюсь говорить о предметах мне неизвестных, но также и то, что еще интереснее, но также и то, что я, что, на мой взгляд, еще интереснее, что я должен буду, не помню что, да и не важно. При этом я вынужден говорить. Молчать я не буду. Никогда.

Одинок я не буду, вначале. Я, конечно же, одинок. Одинок. Преждевременно сказано. Но говорить надо преждевременно. Только откуда берется уверенность, в таких потемках? У меня будет общество. Вначале. Несколько кукол. Потом я их разбросаю, развею по ветру, если сумею. И вещи. Какое отношение к вещам следует признать правильным? И, прежде всего, нужны ли они? Вот в чем вопрос. Но у меня есть иллюзии на этот счет, вещи должны понадобиться, и самое лучшее в связи с этим – ничего не решать наперед, если вещь по той или иной причине появится, ее необходимо принять во внимание. Где есть люди, там, как говорится, есть и вещи. Означает ли это, что, принимая людей, следует принимать и вещи? Время покажет. Самое главное, не знаю почему, не иметь системы. Люди с вещами, люди без вещей, вещи без людей, какая разница, я льщу себя надеждой, что мне не понадобится много времени, когда я решусь выбросить их, развеять по ветру. Не представляю, как это удастся. Лучше бы не начинать, но начать я должен. Иными словами, я должен продолжать. Возможно, все кончится тем, что я задохнусь в толпе. Бесконечные приходы и уходы, толкотня, суета распродажи. Нет, это не грозит. Не это грозит.

Мэлон. Он там. От его предсмертной живости осталось совсем немного. Он появляется передо мной через равные промежутки времени, или, не исключено, это я появляюсь перед ним. Нет, однажды замерев, я больше не двигаюсь. Он проходит передо мной, неподвижный. Но по поводу Мэлона долгих разговоров не будет, особых надежд он больше не подает. Лично мне он надоел. Как-то, наблюдая за ним, я подумал, есть ли у нас тени. Сказать что-либо с уверенностью нельзя. Он проходит близко от меня, всего в нескольких шагах, медленно, всегда в одну и ту же сторону. Я почти уверен, что это он, – меня убеждает шляпа без полей. Обеими ладонями он подпирает подбородок. Он движется молча, возможно, просто меня не видит. В ближайшие дни я его окликну. Я скажу, не знаю что, я скажу что-нибудь, я что-нибудь придумаю, когда придет время. Здесь нет времени, но я использую обычное выражение. Я вижу Мэлона от пояса и выше, ниже пояса он для меня прекращается. Туловище его вертикально, но я не знаю, на ногах он стоит или на коленях. Может быть, сидит. Я вижу его профиль. Иногда мне кажется, что передо мной Моллой. Возможно, это Моллой в шляпе Мэлона. Хотя разумнее предположить, что передо мной Мэлон в собственной шляпе. Ого, как интересно, все дело в шляпе Мэлона. Другой одежды я не вижу. Не исключено, что Моллоя нет вовсе. Да и откуда ему взяться без моего ведома? Место здесь, несомненно, бескрайнее. Свет, тусклый и прерывистый, наводит на мысль о расстоянии. По правде говоря, я верю, что здесь собрались все, начиная с Мэрфи, я верю, что здесь мы все, но до сих пор на глаза попался только Мэлон. Другая гипотеза: они были здесь, но теперь их нет. Эту гипотезу я еще рассмотрю, по-своему. Других ям здесь нет? Глубже, подо мной, примыкающих к моей? Дурацкая мания глубины. Не отведены ли нам другие места, а то, где нахожусь я с Мэлоном, лишь преддверие? Мне казалось, что с предварениями я уже покончил. Да, да, все мы здесь были и всегда будем, я знаю.

Довольно вопросов. Разве это не то место, где человек прекращает исчезать? Разве наступит такой день, когда Мэлон не пройдет больше мимо? Разве наступит такой день, когда Мэлон пройдет мимо того места, где я был? Разве наступит такой день, когда другой пройдет мимо меня, мимо того места, где я был? У меня нет соображений по этому поводу.

Сохрани я хоть немного чувствительности, мое сердце исполнилось бы жалостью к его бороде. Борода свисает по обеим сторонам подбородка, двумя перекрученными завитками неравной длины. Неужели было время, когда и я периодически обращался? Нет, я всегда сидел здесь, на этом самом месте, положив руки на колени, всматриваясь в пространство перед собой, как ушастый филин в вольере. Из моих немигающих глаз по щекам струятся слезы. Отчего я плачу, иногда? Ничего печалящего взгляд здесь нет. Возможно, стекают не слезы, а разжиженный мозг. Во всяком случае, былое счастье не вспоминалось мне уже давно, если допустить, что память о нем все же была. Возможно, и другие телесные функции имеют здесь место, но я об этом ничего не знаю. Ничто меня не беспокоит. И все же я беспокоюсь. С тех пор, как я здесь, ничто не изменилось, но я боюсь сделать вывод, что ничто не изменится и впредь. Давайте разберемся, куда ведут такие мысли. Я нахожусь здесь с тех пор, как начал находиться, в других местах мои появления отмечены не были. Все это время, все, что здесь происходило, происходило неимоверно спокойно, в совершенном порядке, не считая нескольких явлений, смысл которых от меня ускользает. Нет, это собственный мой смысл ускользает от меня. Здесь все, нет, я так не скажу, мне так не сказать. Своим существованием я никому не обязан, эти тусклые отблески – не из тех, что освещают или сжигают. Уходя никуда, возвращаясь ниоткуда, проходит Мэлон. Мои представления о предках, о домах, где по ночам зажигают лампы, и прочее, откуда они у меня? И эти вопросы, которые я задаю сам себе? Не из любопытства. Я не умею молчать. Знать о себе мне не надо, здесь, по крайней мере, все ясно. Нет, все неясно. Но рассуждение прерываться не должно, и чтобы оно продолжалось, прибегают к неясностям, к риторике. Эти огни, смысл которых мне совершенно безразличен, что в них такого странного, такого необычного? Возможно, их беспорядочность, их неустойчивость, то внезапная яркость, хотя света от них как от пары свечей, не больше, то затухание? Мэлон появляется и исчезает с пунктуальностью часового механизма, на неизменном удалении, с неизменной скоростью, в неизменном направлении, в неизменной позе. Но игра световых отблесков воистину непредсказуема. Честно говоря, глазам менее искушенным эти огни и вовсе не видны. Но даже моим глазам, видны ли они всегда? Возможно, огни горят ровно, и колебания моей восприимчивости – единственная причина их непостоянства. Надеюсь, мне еще представится случай вернуться к этому вопросу. Но замечу, не откладывая на будущее, чтобы не забыть, что я уверен: эти огни, как и остальные подобные источники возможных осложнений, помогут мне продолжить, а возможно, и закончить. Я продолжаю, так как иного выбора не имею. На чем я остановился? Ах да, из совершенного порядка, царящего здесь, могу ли я заключить, что он неизменен и будет таковым впредь? Конечно, могу. Но сам факт постановки такого вопроса наводит меня на размышления. И тщетно убеждаю я себя, что вопрос задается с единственной целью – взбодрить медленно текущее повествование, такое блестящее объяснение уже не удовлетворяет. А вдруг я – жертва подлинной озабоченности, жажды познания, как говорится? Не знаю. Попробую иначе. Если однажды наступят перемены, как следствие принципа неорганизованности, уже наличной или предстоящей, что тогда? Тогда, возможно, все будет зависеть от природы перемен. О нет, здесь все перемены – с фатальным исходом, они немедленно вернут меня назад, в самую гущу ярмарочного веселья. Попробую иначе. Изменилось ли что-нибудь за то время, что я нахожусь здесь? Нет, честно говоря, положа руку на сердце, подождите секунду, нет, ничего, насколько мне известно. Но, как я уже сказал, место моего пребывания может быть бескрайним, а может иметь всего четыре метра в диаметре. Что одно и то же, если речь идет о его видимых пределах. Мне нравится думать, что я занимаю центр, хотя это весьма сомнительно. В некотором смысле мне было бы выгоднее находиться на окружности, так как взгляд мой неизменно устремлен в одну сторону. Но я, конечно же, не на окружности, ибо из нахождения на окружности следовало бы, что Мэлон, вращающийся вокруг меня, появляется при каждом обороте из-за какого-то укрытия, что вопиюще невозможно. Но вращается ли он в действительности, не продвигается ли он передо мной по прямой? Нет, он кружит, я чувствую это, вокруг меня, как планета вокруг Солнца. И если бы он производил во время движения шум, я слышал бы его последовательно, справа от меня, за своей спиной, слева от меня, до того, как увидеть его снова. Но он шума не производит, ибо я не глухой, в этом я уверен, ну, пусть не совсем, пусть наполовину. Во всяком случае, от центра до окружности еще далеко, и не исключено, что я нахожусь где-то посередине. Равно возможно и то, отрицать этого я не могу, что я тоже пребываю в вечном движении, а Мэлон меня сопровождает, как Луна сопровождает Землю. В таком случае нет никаких оснований жаловаться на неровный свет огней, это простое следствие того, что я рассматриваю их как неизменные, наблюдаемые с неподвижной точки. Все возможно, или почти все. Но лучше всего считать себя неподвижным и находящимся в центре данного места, какова бы ни была его форма и протяженность. Это мне, к тому же, всего приятнее. Одним словом, с тех пор как я здесь, никаких перемен не произошло, мерцание огоньков, скорее всего, иллюзия, всякой перемены следует остерегаться, непонятное беспокойство.

1

  Третья часть ТРИЛОГИИ:

1. Моллой   Molloy  (1951)

2. Мэлон умирает  Malone Dies  (1951)

3. Безымянный  The U