Одержимый

– Мамочка?

Паника застлала ему зрение. Пол закачался, комната заходила ходуном, будто от землетрясения. Он обхватил мать руками, попытался сдвинуть ее, поднять, но она была жесткой, как мясная туша из морозильной камеры.

Он закричал, обращаясь к ней, судорожным движением подобрал с пола пустую пачку из-под таблеток, хотел прочесть название, но у него все расплывалось перед глазами. Он схватил бутылку, но и на ней не смог ничего разобрать. Он бросился к телефону, споткнулся, смахнул с аппарата трубку и наконец набрал 999.

– Скорую помощь! – выдохнул он, назвал скороговоркой адрес и номер телефона, затем, глотая слова и всхлипывая, добавил: – Пожалуйста, моя мать Глория Ламарк, актриса! Глория Ламарк! Глория Ламарк! Пожалуйста, скорее! Она отравилась!

Трубка выпала у него из рук, ударилась о ковер, подскочила и повисла на витом проводе.

Девушка-оператор на другом конце линии продолжала говорить:

– Машина скорой помощи уже в пути. Сэр, пожалуйста, оставайтесь на линии. У нее есть пульс? Дыхание нормальное? Что она приняла? Как давно? Она лежит на спине? Пожалуйста, положите ее на бок. Вы не знаете, были ли таблетки приняты вместе с алкоголем? Скорая помощь находится в пути с того момента, как вы позвонили. Сэр, вы можете собрать упаковки таблеток, которые, как вы думаете, он приняла, и показать их врачам? Удостоверьтесь, что у нее свободны дыхательные пути.

Он обнимал мать за шею, прижимал к себе, всхлипывал, глотал слезы. У нее не было ни пульса, ни дыхания. Она была мертва уже несколько часов. Вслушавшись в голос оператора службы скорой помощи – далекое невнятное бормотание, – он в ярости схватил болтающуюся трубку:

– Я ходил в медицинскую школу, ты, глупая сука! – и, швырнув трубку, снова приник к матери: – Мамочка, пожалуйста, прекрати. Не уходи! Ты обещала, что никогда не уйдешь. Вернись, пожалуйста, вернись. Ты не можешь уйти.

Он прижался губами к ее рту, попытался раскрыть его поцелуем – но он оставался сжатым, плотно сжатым. Закрытым.

Она выбросила ключ.

1

Она улыбалась Майклу через широкий четырехугольник звуконепроницаемого стекла, который отделял крохотную радиостудию от крохотной аппаратной.

Ее звали Аманда Кэпстик. Она работала продюсером в независимой телекомпании, которая снимала документальный фильм про психиатрию. Двадцать девять лет, светлые волосы до плеч, проникающая в душу улыбка. И самоуверенность, пропорциональная красоте лица.

Аманда была первой женщиной, на которую Майкл Теннент взглянул дважды с тех пор, как умерла его жена Кэти.

И он знал почему: она чем-то напоминала Кэти, хотя на самом деле очень от нее отличалась. Кэти была стройной классической красавицей, и в ней было пять футов девять дюймов. Аманда на добрых шесть дюймов ниже, и у нее более мальчишеская фигура. И все же, когда она позвонила и попросила уделить ей полчаса времени и на следующий день вошла в его кабинет – это было ровно три недели назад, – в нем снова зажглась та искра, которая, как он думал, погасла навсегда.

Кэти умела его рассмешить – та Кэти, которую он хотел оставить в памяти. И Аманда, похоже, тоже. По крайней мере, она заставила его улыбнуться. Он попытался не думать об Аманде Кэпстик и сосредоточиться на телефонном собеседнике, но не смог. Раз в неделю он вел часовую радиопередачу, в которой отвечал на вопросы звонящих ему людей. Он всегда делал все возможное для своих слушателей – но не сегодня. Сегодня он старался для Аманды Кэпстик, которая следила за ним из-за звуконепроницаемого окна. На ней был хлопчатобумажный костюм и белая блузка, на запястье – стильные часы.

Сегодня она была его публикой. Он не переставал думать о ней все эти три недели, хотя и видел ее всего один раз. И только благодаря ее присутствию он забыл, пусть только на короткое время, тот кошмар, который начался с телефонного звонка одного из помощников коронера Вестминстера.

Аманда Кэпстик смотрела на психиатра. Он склонился над пультом. На голове огромные, плохо пригнанные наушники. Лицо частично скрыто микрофоном – массивным шаром из серой пенорезины, – но все равно видно, какое оно сосредоточенное и серьезное. О-о-чень серье-езное. Интересный мужчина. Его внешность сочетала в себе зрелость и мудрость, из-за которых проглядывал мальчишка, о чьем существовании, наверное, не подозревал и сам мистер Теннент. В свои сорок лет он подошел к черте, отделяющей молодость от среднего возраста. Отличный возраст.

Он и одевался соответственно этому возрасту: костюм неброского темно-синего цвета, но с модным воротником и дополненный несколько вызывающим галстуком. Его темно-каштановые волосы были гладко, с помощью геля, зачесаны назад – людей с волосами такого цвета называют шатенами. Небольшие овальные очки в черепаховой оправе, которые на некоторых смотрелись бы лишь как притязание на стильность, придавали ему вид интеллектуала и – совсем чуточку – авантюриста.

«Вы отлично впишетесь в мой фильм, доктор Теннент», – подумала Аманда. В нем чувствовались природная уверенность и рассудительность. Он вызывал невольное уважение. Но больше всего Аманде импонировали его открытость и полное отсутствие высокомерия. Слишком много врачей, и в особенности психиатров, становятся жертвами своей профессии. В какой-то момент они теряют стремление узнавать больше и, кажется, вполне удовлетворяются уже наработанным опытом.

Доктор Теннент не из таких. И еще в нем была какая-то трогательная печаль. Когда он улыбался, казалось, он преодолевает некий внутренний барьер, запрещающий ему улыбаться. Она читала его биографию и знала, что три года назад он потерял жену в автокатастрофе. Может быть, он еще переживает ее смерть.

Аманда также знала, что доктор вел свою программу для «Ток-радио» каждую среду с семи до восьми вечера. И еще в «Дейли мейл» раз в неделю появлялась его статья, посвященная психиатрии. Он был признанным специалистом по обсессивно-компульсивным психозам и психозам телесного дисморфизма – так официально называется класс заболеваний, который пресса окрестила «синдромом воображаемой уродливости». Доктор Теннент регулярно выступал в прессе и на телевидении и как специалист по психиатрии, и как эксперт на судебных разбирательствах.

Три дня в неделю у него была частная практика в больнице Шин-Парк-Хоспитал, возле Патни, оставшиеся два дня занимала работа с пациентами в Высшей медицинской школе при больнице Принцесс-Ройял-Хоспитал, где проводятся исследования в области психиатрии и где ему было пожаловано звание почетного преподавателя. Он имел репутацию филантропа, жертвовал средства на учреждение новых организаций самопомощи для страдающих различными фобиями – в особенности теми, в которых он специализировался, – и всегда был готов отказаться от гонорара за услуги, если пациент не мог добиться оплаты лечения от национальной службы здравоохранения или частной страховой компании.

Майклу никогда не удавалось комфортно расположиться в этой студии. Она пахла конюшней. В ней было или так жарко, что он покрывался потом, или так холодно, что слезились глаза. Наушники были ужасающе огромными и постоянно норовили сползти с головы. Кофе с каждой неделей становился слабее, а его запах все сильнее перебивался запахом одноразовых стаканчиков, в которых его приносили. Ему постоянно приходилось следить за собой, чтобы не уступить соблазну передвинуть какой-нибудь ползунок на пульте, не отвлекаться на качание индикаторных стрелок, не трогать микрофон и не тянуться к ряду выключателей, под которыми было от руки написано: «Не выключать!»

Обыкновенно перед радиопередачей он не слишком нервничал – он настраивался, ждал своего времени, а потом делал все возможное, чтобы помочь несчастным людям, которые не знали, куда обратиться за помощью. Но сегодня его отвлекала Аманда. И еще эта новость, крутившаяся в мозгу. Ужасная, кошмарная новость: одна из его пациенток, актриса, совершила самоубийство, и виноват в этом был он. Обычно этот час, когда он находился в эфире, пролетал в мгновение ока – теперь же стрелки часов словно остановились. У него были трудные звонки, и он, стараясь произвести впечатление на Аманду, потерял ту спонтанность и теплоту, которыми отличалось его обычное общение со слушателями.