Страница 24 из 38
Лежа на койке среди подушек, Макс то и дело погружался в дремоту. Он вспоминал каждую упущенную возможность, каждое неправильное суждение, даже каждую лишнюю порцию выпивки. Корабль-призрак с сотнями затемненных кают стал его вселенной. Лишь иногда он думал о Вэлери Четфорд.
Впоследствии Макс не мог вспомнить, когда впервые начал подозревать ее.
Ему казалось, что это началось со случайного замечания Джерома Кенуорти в понедельник утром, когда погода уже портилась, и перед тем, как Кенуорти (подобно почти всем остальным) поспешил уединиться в своей каюте. Макс, Кенуорти, доктор Арчер и Латроп пытались играть в шаффл-борд[27] на шлюпочной палубе. Кенуорти процитировал слова Вэлери, что следует воздавать дьяволу должное – Гитлер обладает блестящим умом, поэтому трудно порицать немцев за то, что они обожают его.
Конечно, крошечный эпизод ровным счетом ничего не значил. Макс забыл о нем до первых приступов морской болезни в ночь с понедельника на вторник. С помощью недавних замечаний сэра Генри Мерривейла его подсознание начало работать, и он живо представил себе Вэлери Четфорд марширующей в толпе женщин с повязкой со свастикой на руке.
Проснулся Макс в жару, ибо в следующем сне ему привиделись Вэлери без повязки и без чего бы то ни было и он сам, пытающийся обнять ее.
Ум подсказывал Максу, что это эхо разговора в офисе эконома, когда они обсуждали легенды о людях, совершающих убийства в голом виде. Но смутные проявления инстинктов говорили, что девушка сильно привлекает его, поэтому он старается внушить себе, будто она ему антипатична. Образ Вэлери со свастикой преследовал его весь вторник.
В среду утром, когда море начало успокаиваться, Макс встал с койки, с удивлением обнаружив, что чувствует себя совсем недурно, если не считать ощущения пустоты и слабости. Он даже пел в ванной. После завтрака оптимизма убавилось, хотя он предусмотрительно ограничился тостом и кофе.
Но теперь его мысли вернулись к убийству. Два дня «Эдвардик» был мертвым кораблем, но теперь он ожил, и вместе с ним ожили подозрения Макса насчет Вэлери Четфорд – не обязательно в убийстве, но, безусловно, в каких-то сомнительных делах. Конечно, нельзя заподозрить девушку только потому, что она приснилась вам со свастикой на рукаве. Но имелись и несомненные факты. К примеру, ее заявление эконому, что она является кузиной Кенуорти и находилась с ним в его каюте от без четверти десять до десяти в среду вечером, было явной ложью, хотя сам Кенуорти это подтвердил.
Девушка была первой, кого Макс увидел, поднявшись на палубу незадолго до полудня. Он обнаружил ее на корме палубы «А», где на крышках люков были навалены мешки с песком и стояло несколько шезлонгов. На ней было светло-коричневое пальто с поднятым воротником; ветер трепал ее вьющиеся волосы. Она стояла спиной к нему, глядя на белый зигзаг кильватера.
– Доброе утро, – поздоровался Макс и, повинуясь идиотскому импульсу, добавил: – Хайль Гитлер!
Слова четко прозвучали в холодном утреннем воздухе. Пару секунд Вэлери не шевелилась, потом повернулась.
– Доброе утро, – ответила она сквозь сжатые губы. – Это ваше представление о шутке?
Макс уже жалел о своих словах. Выглядело так, будто он сам вел изменнические речи.
– Похоже, – заметил Макс, – при каждой нашей встрече вы намерены спрашивать меня о том, как я понимаю шутки.
– Если бы мы не встретились… – многозначительным тоном начала Вэлери.
Ее привлекательность было трудно отрицать, хотя ее здорово подпортила морская болезнь. Под глазами темнели тени, а поза, несмотря на попытки казаться высокомерной, выдавала внутреннее напряжение.
– Вам не кажется, что теперь, когда вы обзавелись кузеном, вы можете позволить себе расслабиться?
– Вы намекаете, что Джером не мой кузен?
– По крайней мере, вы не были в его каюте от без четверти десять до десяти вечера в среду.
– Откуда вы знаете, где я тогда была, мистер Мэттьюз? Вы не видели меня до двух часов ночи.
Макс осознал, что это чистая правда.
– Вы сказали мне…
– О нет, мистер Мэттьюз! Я не могла ничего вам сказать, так как тогда вас не видела. И вы не опровергли мое заявление капитану и эконому.
Как и всякий мужчина, Макс иногда испытывал желание перекинуть слишком бойкую на язык особу женского пола через колено и отхлестать ее ремнем. Но еще никогда это чувство не было таким сильным, как теперь. Больше всего его бесила мысль, что Вэлери, возможно, делает тайну из ничего. Она одерживала победу, но испортила впечатление, спросив:
– Почему вы произнесли «Хайль Гитлер»?!
– Вы, кажется, считаете, что он достоин приветствий.
– Я не думаю ничего подобного, мистер Мэттьюз. Но мне кажется глупым недооценивать противника и считать его всего лишь забавным маленьким человечком с усами.
– Согласен. Но сомневаюсь, что кто-нибудь во Франции или в Англии его недооценивает.
– И, – покраснев, добавила Вэлери, – если немцы начнут воевать по-настоящему, мы быстро почувствуем, что это не так.
Макс оставался невозмутимым.
– Как вам будет угодно. Мы, так сказать, на английской территории, и вы можете говорить что хотите и когда хотите. Почему бы вам не кричать «Хайль Гитлер!»? Или не влезть на мачту и не запеть «Хорста Весселя»? На борту судна с боеприпасами это вызвало бы большой энтузиазм.
Вэлери сердито уставилась на него.
– Сейчас я скажу то, что хочу! – крикнула она. – Я скажу, что вы…
Их прервал спокойный, тягучий голос Латропа. Двери и два иллюминатора курительной, выходящие на корму, были открыты. Голова Латропа появилась в одном из иллюминаторов.
– Ш-ш! Ради бога, не забывайте, где вы находитесь! – Голова исчезла, а ее обладатель вышел на палубу. – Только что выпил полпинты шампанского, – продолжал он, сунув руки в карманы пальто, полы которого вместе с его седыми волосами развевал ветер. – То, что мы сорок лет назад называли «мальчиком». Нет ничего лучшего для набитого камнями желудка. – Латроп подмигнул Вэлери. – Мой вам профессиональный совет: не кричите здесь «Хайль Гитлер!», иначе, несмотря на свободу слова, вас выпорют линем. И я скажу вам, в чем ваша беда, молодая леди. Вы слишком серьезны.
– Все самое лучшее в жизни серьезно, – отозвалась Вэлери.
– Зависит от того, как на это смотреть. Очевидно, вы имеете в виду, что все самое серьезное в жизни – лучшее. Но это тоже неверно, молодая леди. Вам нужно расслабиться. Давайте поднимемся на шлюпочную палубу и сыграем в теннис или шаффл-борд.
– Я не желаю играть в шаффл-борд с… с этой гремучей змеей!
– Вы имеете в виду этого парня? – без особого удивления осведомился Латроп, ткнув большим пальцем в сторону Макса. – С ним все в порядке, хотя у него нет алиби. Ладно, пошли.
– Полагаю, вы скажете, что выпивка не является серьезной вещью, – усмехнулась Вэлери.
– Очевидно, мисс Четфорд собирается прочитать нам проповедь об умеренности, – заметил Макс. – И, говоря об алиби…
Вэлери густо покраснела. Неприятную паузу нарушил Латроп:
– Я собираюсь помирить вас двоих, даже если это станет последним поступком в моей жизни. – Он схватил обоих за руки. – Вам нужны физические упражнения. Не спорьте! Пошли со мной.
На шлюпочной палубе ветер дул в полную силу, брызгая в глаза соленой влагой и заставляя сильнее ощущать качку. На обширном свободном пространстве кормы в сторону от закамуфлированных бомбардировщиков находились две сетки для палубного тенниса и участок для шаффл-борда. Вдоль правого и левого борта тянулись скамейки. На краю одной из них в одиночестве сидел сэр Генри Мерривейл. Его ноги в огромных башмаках были широко расставлены, а твидовая шляпа сдвинута за уши. В шести футах от него на деревянной подставке торчал колышек, на который он пытался набросить метательные кольца. Полностью поглощенный этим занятием, Г.М. что-то злобно бормотал, попутно комментируя каждый бросок и не обращая ни на кого внимания, словно находился на другой планете.
27
Шаффл-борд – игра, участники которой толкают длинным кием деревянные или пластмассовые диски к участкам на полу или палубе, отмеченным цифрами.