Страница 13 из 52
– Что я сказал?
– Не беспокойтесь. Никто из этих людей не говорит по-английски. Только одна я. Со мной ваши секреты в безопасности. Обычно Дэтт все продумывает, но он был смущен, когда вы залепетали по-английски. Я переводила.
Так вот почему я слышал, как она все повторяла дважды.
– Что я сказал?
– Успокойтесь. Меня это не интересует, но Дэтт остался удовлетворен.
Я хотел кое-что выяснить:
– Не думайте, что я не ценю вашего поступка, но почему вы сделали это для меня?
– Я ненавижу Дэтта. Я бы никогда не стала ему помогать, и, кроме того, именно я привезла вас в его дом, а потому чувствовала себя ответственной.
– И?..
– Если бы я рассказала ему то, что вы на самом деле говорили, он, несомненно, ввел бы вам амфетамин, чтобы узнать еще больше. Амфетамин – ужасная вещь, он очень опасен. Мне бы не доставило удовольствия видеть вас под действием амфетамина.
– Спасибо, – сказал я, потом придвинулся к ней и взял за руку, а она легла рядом со мной на кровать – без всякого кокетства, без ужимок. Это был скорее дружеский, чем сексуальный акт.
Она закурила и передала мне пачку и спички.
– Зажгите сами, вам полезно чем-нибудь занять руки.
– Что я рассказал? – небрежно спросил я. – Что я сказал такого, что вы не перевели Дэтту на французский?
– Ничего, – немедленно ответила Мария. – Ничего – и не потому, что вы ничего не сказали, но потому, что я ничего не слышала. Поняли? Меня не интересует, что вы такое, как вы зарабатываете себе на жизнь. Если вы делаете что-то незаконное или опасное, это ваше дело. В настоящий момент я чувствую некоторую ответственность за вас, но это ощущение уже почти прошло. Завтра вы можете начать лгать, и, уверена, прекрасно справитесь.
– Значит, от ворот поворот?
Она повернулась ко мне:
– Нет.
Потом наклонилась и поцеловала меня.
– Вы чудесно пахнете, – сказал я. – Что вы такое употребляете?
– «Агонию», – ответила Мария. – Духи дорогие, но почти нет людей, которым бы не нравился их запах.
Я попытался понять, не разыгрывает ли она меня, но не смог. Она была не из тех девушек, которые улыбкой помогают вам решить загадку.
Она встала с постели и оправила платье на бедрах.
– Вам нравится это платье?
– Великолепное, – ответил я.
– Какая одежда вам нравится на женщинах?
– Передники, – ответил я. – С жирными следами пальцев, остающимися после приготовления горячих блюд.
– Да, представляю, – кивнула она, гася свою сигарету. – Я помогу вам, если нужна помощь, но не просите слишком многого и помните, что я связана с теми людьми, что у меня только один паспорт, и тот французский.
Я подумал, не было ли это намеком на то, что я сказал под влиянием наркотика, но не стал ничего говорить.
Она взглянула на наручные часы.
– Уже очень поздно, – сказала она и, как бы поддразнивая, посмотрела на меня. – Здесь только одна кровать, и мне нужно выспаться.
Не закурить ли сигарету, подумал я, но потом положил пачку на столик возле кровати и подвинулся.
– Разделим постель, – пригласил я, – но сон не могу гарантировать.
– Не разыгрывайте любовника-мальчишку в духе Жана-Поля, это не ваш стиль, – сказала она, снимая свое хлопчатобумажное платье через голову.
– Каков же мой стиль? – Я почувствовал раздражение.
– Удержать меня утром, – ответила она и выключила свет, оставив включенным только радио.
Глава 10
Я остался в квартире Марии, но на следующий день после обеда Мария отправилась ко мне, чтобы покормить Джоя. Она вернулась до того, как начался ливень, вернулась, согревая дыханием руки и жалуясь на холод.
– Поменяли ли вы воду, положили ли ему рыбную косточку? – спросил я.
– Да.
– Это полезно для его клюва.
– Знаю, – кивнула она, стоя у окна и глядя на быстро темнеющие бульвары. – Это примитивно. – Она неотрывно смотрела в окно. – Небо темнеет, и ветер начинает поднимать шляпы, ящики и в конце концов крышки мусорных баков, и вы начинаете думать, что именно так наступит конец света.
– Мне кажется, у политиков другие планы насчет конца света, – хмыкнул я.
– Начинается дождь. Капли огромные, словно это дождь гигантов. Представьте муравья, которого ударит… – Зазвенел телефон. – …капля, подобная этой.
Мария, поспешно закончив предложение, подняла трубку. Она взяла ее так, словно это было ружье, которое могло неожиданно выстрелить.
– Да? – Голос был полон подозрительности. – Он здесь. – Она слушала, кивала и говорила «да». – Прогулка пойдет ему на пользу… Мы будем там примерно через час. – Она повернула ко мне огорченное лицо. – Да, – сказала она опять в трубку. – Вы можете просто пошептаться с ним, и я не услышу ваших маленьких секретов, не правда ли? – Потом треск возмущенной электроники, потом Мария сказала: – Мы отправимся прямо сейчас, иначе опоздаем. – И решительно положила трубку. – Бирд, – объявила она. – Ваш соотечественник Мартин Лэнгли Бирд жаждет перемолвиться с вами словечком в кафе «Бланк».
Шум дождя напоминал шум восторженно аплодирующей толпы.
– Бирд, – объяснил я, – это человек, который был со мной в галерее искусств. Люди искусства высокого мнения о нем.
– Он мне так и сказал.
– О, он хороший человек, – продолжал я. – Бывший военно-морской офицер, который пошел в богему, что кажется несколько странным.
– Жан-Поль его любит. – Тон Марии был таким, словно это означало посвящение в рыцари.
Я влез в свое свежевыстиранное белье и сморщенный костюм. Мария нашла крошечную розовато-лиловую бритву, я побрился, миллиметр за миллиметром, и протер порезы одеколоном. Как только дождь прекратился, мы покинули квартиру Марии. Консьержка собирала комнатные растения в горшках, стоявшие на тротуаре.
– Вы не берете плащ? – спросила она Марию.
– Нет, – ответила Мария.
– Значит, вы уходите ненадолго, – сделала вывод консьержка и, поправив очки на переносице, взглянула на меня.
– Возможно, – ответила Мария и взяла меня под руку, чтобы уйти.
– Дождь пойдет снова, – крикнула вслед консьержка.
– Да, – согласилась Мария.
– Будет сильный дождь, – еще громче закричала консьержка, поднимая новый горшок и проверяя пальцем почву.
Летний дождь более чистый, чем зимний: зимний тяжело падает на гранит, а летний тихо шелестит листьями. Эта гроза налетела второпях, как неопытный любовник, и так же неожиданно прошла. Листья задумчиво опустились, и воздух сиял зелеными отражениями.
Летний дождь легко забывается, как первая любовь, ложь во благо или лесть, в нем нет ничего плохого.
Бирд и Жан-Поль уже сидели в кафе. Жан-Поль был безупречен, как подделка в витрине магазина, но Бирд выглядел взволнованным и взъерошенным. Прическа его скособочилась, почти закрыв брови, как будто он побывал вблизи взорвавшегося кипятильника.
Они выбрали места сбоку. Бирд размахивал пальцем и что-то взволнованно говорил. Жан-Поль помахал нам и прикрыл ухо ладонью. Мария засмеялась. Бирд не мог понять, не шутит ли над ним Жан-Поль, но, решив, что не шутит, продолжил говорить.
– Их беспокоит простота, – горячился Бирд. – «Обыкновенный прямоугольник!» – возмущался один из них. Как будто был критерий искусства! Успех тоже их беспокоит. Даже несмотря на то, что мои картины почти не приносят мне денег, это не мешает критикам считать их плохими и рассматривать как вызов приличиям, как будто я преднамеренно решил делать плохие работы, чтобы заслужить наказание. Вы понимаете, в них нет ни доброты, ни сочувствия, вот почему их и называют критиками. Первоначально слово «критик» означало «придирчивый дурак». Если бы в критиках было сочувствие, они бы как-нибудь его проявили.
– Как? – спросила Мария.
– Посредством живописи. В том-то и смысл живописи – в выражении любви. Искусство есть любовь, строгая критика есть ненависть. Конечно, это очевидно. Вы понимаете, критик – просто человек, который восхищается художниками, он сам хочет быть художником, но ему нет дела до картин. С другой стороны, художник восхищается картинами, но не любит художников. – Покончив с этой проблемой, Бирд махнул официанту. – Четыре больших кофе со сливками и что-нибудь к кофе, – заказал он.