Фамильные ценности

2

Кто-то схватил мою ногу через спальный мешок и начал грубо трясти. Я проснулась, смутно понимая, где нахожусь. Мысли путались. Запахи палатки, ноющие конечности… Но почему же мне так тревожно? Я же в отпуске, в кемпинге… Затем волнение переросло в страх. За стенками палатки что-то непрерывно происходило: там что-то рубили и перетаскивали.

— Выбирайся из спального мешка и давай вперед, — произнес кто-то громким шепотом.

Молния на входе в палатку слегка приоткрылась. Стоял день, а значит, мне не позволят выйти наружу. А мне очень-очень надо, иначе как я смогу… Я с трудом выбралась из мешка и, сидя, передвинулась к выходу:

— Послушайте! Вы здесь? Мне необходимо в туалет.

Раздался смех. Смеялись двое.

— Возьми судно. Да пошустрее. Я пришла в ужас:

— Но я не могу! Лежа с этим не справиться.

— Выставь ноги наружу.

Слава богу, они собираются вернуть мне ботинки! Я высунула ноги из палатки, и на них немедленно обрушился удар — били палкой или черенком лопаты. Они громко смеялись. Я закричала и тут же втянула ноги обратно.

— Сказано тебе — в горшок!

Очень непросто воспользоваться подкладным судном, если свободна только одна рука, а мышцы одеревенели и болят после вчерашнего перехода. Я вспомнила о том, что произошло накануне, и о пещере, но тогда все было иначе, не было такой нужды. А сейчас мною овладел страх перед запахом собственных экскрементов, перед неминуемым наказанием за какую-нибудь случайную, непреднамеренную ошибку. Хорошо хоть здесь много туалетной бумаги…

— Ну, ты закончила?

— Да.

— Выставь горшок наружу.

Я положила сверху на свою кучку чистую туалетную бумагу и выставила судно наружу, напряженно ожидая, что они снова начнут отпускать колкости, накажут меня. Некоторое время ничего не происходило, затем судно втолкнули обратно. Оно было вымыто и пахло дезинфицирующим средством.

Молния расстегнулась, в проеме возникла голова в черной лыжной шапочке, закрывающей лицо.

— Двигайся ближе. Опусти голову.

Я передвинулась вперед и опустила голову, замерев от ужаса. Кто-то вполз внутрь. Должно быть, он был некрупный: мне даже почти не пришлось посторониться. Новый маслянистый запах. Наверное, от волос. Он дотронулся до моего лица. Пальцы были маленькие, костлявые, с острыми жесткими ногтями. Лис. Он натянул мне на голову вонючую лыжную маску так, чтобы отверстие для глаз оказалось сзади, и подвернул снизу, освобождая рот. В нос попали длинные грубые волокна шерсти.

— Пожалуйста… пожалуйста, не закрывайте мне нос! Я задыхаюсь.

— Заткнись. — Он выполз из палатки.

— Двигайся вперед. — Уже другой голос. Я переместилась к входу. — Держи. Осторожно. Если прольешь, больше не получишь.

Он взял мою левую руку, соединенную цепью с лодыжкой, и вложил в нее жестяную чашку, сунув в правую ложку, а потом направил в еду.

— Это кофе с молоком и хлебом.

Я попыталась выловить хлеб, но это оказалось невозможно, и он был вынужден мне помогать. У него были большие теплые руки, и, когда он поднес ложку к моему рту, я ощутила приятный запах свежесрубленного дерева. Возможно, это он рубил сучья и ветки. Может быть, он лесоруб?

— Поторопись, у нас еще много дел.

Он быстро кормил меня теплыми размокшими кусочками хлеба — я едва успевала глотать. Неужели вот так, на бегу, мы кормим и детей, заставляя их быстро-быстро все съесть, потому что сами спешим — на работу, к телефону, в туалет? Мы считаем, что они начнут непрерывно, не делая пауз, глотать, а они протестуют: проливают, роняют еду, стучат ложкой. Я не протестовала. Есть не хотелось, зато по крайней мере эта еда легко глоталась. Я старалась от него не отставать. Он поднес миску мне ко рту, и я выпила остатки.

— Назад в палатку! И вытри рот. Можешь снять маску.

Молния опустилась. Я с удовольствием сняла маску и высморкалась. Потом прислушалась к тому, что делалось снаружи, к шепоту.

Молния вновь поднялась. По запаху я узнала Мясника и съежилась от страха.

— Подвинься, я должен кое-что достать.

Я отшатнулась от огромной черной лыжной маски. Он протиснулся мимо меня и из дальнего угла палатки извлек голубой полиэтиленовый пакет с запасами. Еще не совсем разогнувшись, он вдруг застыл. Когда я увидела, на что он смотрит, сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Наверное, я заснула с куском хлеба в руке — верх спального мешка и пол были усеяны крошками. Черная голова повернулась ко мне, он отбросил пакет в сторону. Спрятаться было некуда. Я могла лишь заслонить лицо свободной рукой.

— Дрянь! Мерзкая грязная сука! — Каждое слово сопровождалось ударом по голове.

Он схватил меня за волосы и подтянул к себе. От него несло жиром и затхлым запахом крови. Я перестала дышать.

— Не фиг делать из нас слуг! Привыкла, что за тобой всю жизнь убирают грязь какие-нибудь ублюдки. У нас это не пройдет! Нам и так приходится выносить за тобой дерьмо…

— Это не моя вина! — не выдержала я. Какой смысл в покорности, если тебя все равно бьют? — Вы сами привезли меня сюда и приковали! Я могла бы сходить в лес. Это не моя вина!

Казалось, сейчас он меня убьет, но в это мгновение в палатку просунулась другая черная голова.

— Что происходит? — спросил Лесоруб.

— Ничего. Выйди отсюда. Я все сделаю сам. Что сделает?

Голова исчезла. Мясник пнул меня ногой:

— Убери здесь все до крошки, мразь!

Он выбрался наружу, а я принялась счищать крошки бумажным полотенцем, смоченным минералкой. Ясно, что Мясник хотел меня ударить, потому что думал, что я богата или еще почему-то, — он всегда найдет оправдание. Глупо оправдываться: это все равно не поможет, а я скована и беспомощна. А может, он злится, потому что другие с ним не согласны? Я вспомнила тех двоих в машине.

«Без моего разрешения дотрагиваться до нее не смей! Здесь за товар отвечаю я…»

Кто же отвечает за товар тут? Чтобы это понять, надо взять себя в руки. Если они хотят получить за меня деньги, я нужна им живой. А между тем я могу умереть от чего угодно: от удара по голове, от какой-нибудь инфекции, от пищевого отравления. Я должна играть по их правилам, иначе погибну. Я надеялась, что главный здесь — Лесоруб, ведь именно он приказал Мяснику выйти из палатки.

Застежка поднялась. Появилась голова в черной лыжной маске. Я сразу узнала Лесоруба.

— Подвинься, я должен войти. — Он протиснулся мимо и лег на правый бок, лицом ко мне.

Было слишком темно, чтобы разглядеть его глаза в узкой прорези шапки. Это был мускулистый, крупный, но не толстый мужчина. Голос его звучал молодо. На боку — кобура с пистолетом.

— Ляг на бок, я должен заклеить тебе глаза.

— Нет! Прошу вас, не надо. Здесь так темно, и я обещаю не выглядывать…

— Успокойся. Это в твоих же интересах. Если ты никого не увидишь, ты не умрешь.

— Но я же все время в палатке. К тому же я понятия не имею, где мы находимся, а вы всегда в масках.

— Знаешь, как противно все время ходить в маске, так что лучше не рисковать. Да и для тебя безопаснее.

Он открыл пластиковый пакет, который достал Мясник, и начал отрывать широкую полосу марли.

— Лежи спокойно, черт возьми! — Теперь он на меня орал.

Я ведь лежу спокойно, почти не дышу. Почему же он кричит? Со мной столько времени говорили шепотом, что крик меня напугал, однако его злость была неестественной.

Затем он шепнул:

— Поверь, так безопаснее. Придержи-ка эту ткань на глазах.

Он положил мне куски марли на оба глаза, и я придерживала их, пока он резал пластырь — по одному куску на каждый глаз, потом наклеил широкую ленту от виска к виску, затем выше, ниже, снова по глазам. Сильно прижал, облепляя нос. С каждым последующим слоем мне казалось, что я слепну сильнее и сильнее, хотя это было невозможно, я ничего не видела уже после первого.

— Предупреждаю — не трогай их! Даже не прикасайся!

Я не пошевелилась. «Почему он кричит?» — думала я, а вслух произнесла: