Фамильные ценности

— А сын?

— С Лео у нее никогда не было проблем такого рода. Они похожи, близки, они оба очень талантливы. Они прекрасно понимают друг друга. Катерина это знала и прямо лопалась от ненависти. Она делала все, чтобы их поссорить. Я пытался убедить Оливию, что невозможно притворяться в такой ситуации. Притворство только все ухудшает. Она всегда настаивала, чтобы Лео во всем потакал сестре, ходил вокруг нее на цыпочках. Словно она не человек, а мина, готовая взорваться в любую минуту.

— Мне кажется, она была права.

— Возможно, но я продолжаю считать, что Катерину следовало бы заставить столкнуться с действительностью, что все эти защитные меры только поддерживали самообман. — Он вернулся к своему бренди. — Никогда в жизни я так сильно не нуждался в выпивке. Простите, могу я предложить вам…

— Нет-нет… — отказался Гварначча.

Он чувствовал, что появился в самый подходящий момент. В присутствии частного детектива Хайнс вряд ли разоткровенничался бы с ним, а тут еще такое жуткое потрясение. Инспектор припомнил неубедительные слова Леонардо о собачке Оливии: «Это просто сентиментальность. Ей необходимо постоянное наблюдение специалиста, которое в домашних условиях обеспечить мы не в состоянии». Слова, конечно, не его, а сестры. Хайнс согласился с инспектором:

— Вы совершенно правы. И вот что беспокоит меня: много лет Лео ей не противоречил во имя сохранения мира и спокойствия в семье. А сейчас он настолько выбит из колеи, настолько потерян, потому что рядом нет Оливии — опоры, на которой все держалось, настолько ослаблен, что растерялся. И теперь, пользуясь случаем, негодная девчонка им манипулирует. По ее версии, Оливия виновна в том, что станет причиной их финансового краха. Она упускает из виду, что много лет назад они находились в состоянии финансового краха, но не из-за Оливии. Она настойчиво старается использовать эту катастрофу, чтобы вогнать между матерью и сыном клин и убедить Лео не отдавать то, что она называет «деньгами Брунамонти». Я рад, что вы увидели то, что она сегодня сделала, потому что, когда речь идет о спасения Оливии, она — наша самая большая проблема. Она будет только мешать, я откровенно вам говорю. — Он залпом допил бренди и глубоко вздохнул. — Боже, как она меня сегодня напугала!

— Меня это не удивляет. Но ее брат, несомненно, поймет, что она делает.

— Леонард умный, чувствительный человек. Он поймет, но не осмелится отвернуться от сестры, потому что она слабохарактерная, как отец. А ведь Лео довелось увидеть, во что превратился отец, — в умирающего от голода безумного бродягу. Он любит мать, однако представляет себе ее такой сильной, что ее невозможно сломать.

— Неужели ему не приходит в голову мысль о том, что ей предстоит испытать, об условиях, в которых ее, возможно, содержат? По моему опыту, люди никогда полностью не оправляются после похищения. И, кроме того, — напомнил инспектор, — любого можно сломать. А Катерина… Ревность — разрушительное чувство.

— Вы правы, ее снедает именно ревность. Позвольте кое-что вам рассказать, инспектор. Мы часто ходим обедать в маленький ресторан, который нам очень нравится, недалеко отсюда. Всегда один и тот же стол, почти всегда знакомый официант. И каждый раз происходит одно и то же: он обращается к Лео, ко мне, к Оливии по имени — Оливия никогда не пользовалась титулом — и спрашивает, закажем ли мы наши обычные блюда, затем поворачивается к Катерине: «А что закажет синьорина?» Она белеет от ярости: «Он помнит ваши имена, а мое — нет! И пора уже знать, что я не ем спагетти!» И это действительно крайне странно, потому что все официанты старались запомнить и всегда бывали в замешательстве, и чем злее и недоброжелательнее она становилась, тем труднее им приходилось, они просто в ступор впадали.

— Должен признаться, — сказал инспектор, — что я с большим трудом вспоминал ее имя и вынужден был в конце концов записать его.

— Оливия всегда страдала от этого. Ее дети слишком взрослые, чтобы я мог играть роль их отца. Я очень люблю ее и надеюсь уговорить ее выйти за меня. С Лео у меня очень спокойные, дружеские отношения, но с Катериной… Хотя я действительно не вправе вмешиваться, да я и не пытаюсь… Оливия все время защищает дочь, а я стараюсь убедить ее, что это не поможет.

— Если это ревность, — сказал инспектор, — ничто не поможет. Я видел, как из-за этого совершались убийства.

— Вы не думаете… Вы не хотите сказать…

— Нет, нет… Она не замешана в этом, во всяком случае, намеренно. Нет. Но, учитывая ее… слабость, она могла оказаться невольным источником информации. Не слишком точной информации, если вы меня понимаете.

— Изображая себя более богатой и знатной, чем она есть в действительности, вы об этом говорите?

— Да. Может быть, это у нее от отца, который, как говорят, был несколько оторван от реальности. И если она так стремится к вниманию…

Они вышли из бара.

— Инспектор, как же все-таки вас зовут?

— Гварначча.

— Черт! После того, о чем мы только что говорили… Простите.

— Все в порядке. Предполагается, что люди меня не замечают.

— Хм. Очень мудрая позиция.

— Нет-нет. Какая там мудрость…

Тем не менее у него хватило мудрости не расспрашивать об информации, которую получила семья, и о том, как они намереваются поступить, и не показать виду, что ему известно, где сейчас Леонардо Брунамонти и детектив. Он воспользовался случаем, чтобы кое-что рассказать о том, как сейчас происходят похищения и что профессиональные похитители предпочитают иметь дело не с эмоциональными, ненадежными родственниками, а с другими профессионалами, будь то частный посредник, как их детектив, или государство. Если посредником выступит детектив, он передаст непомеченные деньги, а вопрос задержания преступников его не заботит. Его задача проста — ему заплатили, чтобы спасти Оливию. То есть получается, что он как бы способствует достижению цели похитителей. Тогда как карабинеры должны добиться провала тщательно спланированной операции преступников, задержать похитителей и спасти жизнь жертве.

— Именно в таком порядке? — поинтересовался Хайнс.

— Официально — именно в таком порядке, да. Но…

— Благодарю за это «но». Об остальной части фразы я догадаюсь.

Они приблизились к реке. Впереди находился короткий пролет моста Санта-Тринита, с этого конца его по обе стороны украшали мраморные фигуры осени и зимы. Огромные пушистые облака, некоторые угрожающе темные, другие чистейше белые с розовыми и золотыми отсветами, плыли на изменчивом ветру, бросая неровные тени на штукатурку и каменную кладку огромного дома на противоположном берегу.

— Всегда любил этот город, — сказал Хайнс, останавливаясь, чтобы полюбоваться видом, — но, когда я верну Оливию, увезу ее к ней домой, в Америку, прочь от всего, что делают Брунамонти, от их города, от их «грязной канавы», как Данте называл эту реку. Мы можем работать и в Нью-Йорке, а Лео сможет развернуться здесь.

Он не упомянул Катерину, а инспектор оставил сомнения при себе. Он также умолчал о том, куда собирается пойти, после того как проводит Хайнса до гостиницы. Очевидно, что Хайнс не вернется в дом без Лео и детектива. Катерина научилась заставлять людей помнить ее имя. Она стала тем, кем, по сути дела, была всегда, — опасным манипулятором. Она не настолько умна, чтобы в этом преуспеть, скорее всего, она ничего для себя не добьется, а только усугубит трагедию.

— Подняться туда? Нам следовало бы взять джип. — Водитель помедлил, готовясь к крутому подъему с аллеи. — Ну хорошо, попробуем…

На такой маленькой машине сделать это было трудновато, но инспектора это, казалось, не интересовало. Он смотрел из окна на виноградники и оливковые рощи, покрывающие землю тут и там, на цветущие миндальные деревья. Дом на вершине был большой, но неказистый: штукатурка цвета охры, голубятня, огромная центральная арка с полом, выстланным плитами. Настоящий деревенский дом, глядящий вниз с зеленого склона на купол собора и гобелен красных черепичных крыш. Когда они остановились у входа, появилась графиня Кавиккьоли Джелли в сопровождении нескольких крупных коричневых псов и целой стаи вьющихся вокруг нее маленьких собачек. И если инспектор не ошибался, та маленькая была… Он не ошибся. Крошечная собачка в мгновение ока обежала машину, и он ясно разглядел швы на верхней губе, хромоту… Он вышел: