Фамильные ценности

— Это когда мистер Патрик приехать из Штатов. Моя синьора очень красивая для мистер Патрик… О, моя синьора… — Вернувшись к реальности, она снова принялась рыдать. Прозрачная тонкая ткань выпала из ее маленьких рук.

Инспектор поднял вещицу. Ее недавно постирали, поэтому она была совершенно бесполезна.

— Грязное белье, — сказал он медленно, сжав локоть служанки. — Где грязное белье твоей синьоры? Для стирки?

Хотя вполне возможно, что за эти десять дней она перестирала каждую вещь. Филиппинка, продолжая всхлипывать, повела его в ванную, очень большую, всю белую с золотом.

Корзина для белья! Он открыл ее, почти не надеясь, однако на дне лежала пара кружевных вещичек. Инспектор вынул их.

Сильвия пришла в ужас и крещендо «моя синьора» преследовало его, пока он возвращался в спальню и убирал белье в полиэтиленовый пакет. Он чувствовал себя почти так же скверно, как она. Совершенно незнакомый человек роется в нижнем белье ее синьоры — нестираном белье — большими грубыми руками. Он был рад поскорее уйти от ее слез и писков протеста и самостоятельно нашел дорогу назад, в белую гостиную.

Леонардо очень тихо разговаривал по телефону, поддерживая голову свободной рукой. Его сестра пристроилась на подлокотнике дивана рядом.

— Все в порядке. Я спущусь. — Он повесил трубку.

— Лео, ты не можешь. Это нелепо. Я сама пойду вниз.

Но он поднял куртку с пола так бережно, словно любое внезапное движение усиливало его боль. Потом мягко, успокаивая, погладил руку сестры.

— Им нужен я. Все хорошо. — Он встал и, взглянув на инспектора, произнес: — Извините…

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я понимаю, что вы не в состоянии со мной разговаривать. Я вернусь, когда вам станет лучше. Но, простите, мне кажется, что ваша сестра права. Вы же не собираетесь куда-то идти? — спросил инспектор.

— Только вниз, в мастерскую. В противном случае они не смогут продолжать работу. Вы пойдете со мной?

— Разумеется. — Хотя бы для того, чтобы поддержать его в случае необходимости.

Инспектору еще ни разу не доводилось видеть человека, который выглядел бы столь нездоровым и при этом самостоятельно передвигался. Леонардо, хотя и покачиваясь, начал спускаться вниз по лестнице.

— Вы не хотите вызвать лифт?

— Нет. Шум, движение… Не могу, — еле двигая губами, произнес Леонардо.

Они спустились по ступенькам. Проходя мимо фонтана, молодой человек остановился, покачнувшись. Инспектор поддержал его.

— Мама… О господи, даже не знаю, что лучше…

— Все будет хорошо. Если позволите мне поговорить с вами, если доверитесь мне.

Тут инспектор обнаружил, что разговаривает сам с собой. Глубоко запавшие глаза юноши были пусты. Он больше не мог ни слышать, ни двигаться и прошептал:

— Помогите…

— Я здесь, чтобы помочь вам, поверьте…

— Нет. «Скорую помощь», врача… Леонардо скорчился над травой в приступе рвоты и молча, медленно повалился на широкий камень у фонтана.

— И как он сейчас? Ты меня слышишь? Открой бутылку, Салва, раз уж ты там стоишь. — Тереза передала мужу бутылку.

Гварначча сжал оплетенное соломой горлышко:

— Я звонил в больницу перед уходом с работы. Они сказали, что он без сознания и еще нескоро выйдет из этого состояния.

— Бедняга. Не знала, что мигрень причиняет такие страдания, — посочувствовала Тереза.

— Когда появился врач, Леонардо не реагировал на свет, не чувствовал ни рук ни ног. Впору было заподозрить что-то и похуже мигрени. К счастью, его сестра все мне заранее объяснила.

— Как она выглядит? Не стой на дороге, Салва, я хочу подойти к раковине. Она так же красива, как ее мать?

— Красива, но по-другому.

— Как, ты сказал, ее зовут?

— Не знаю. Все время забываю! Ты помнишь графиню? Ты ведь уже перебралась во Флоренцию в те дни, когда здесь проходили показы мод.

— Я видела ее у парикмахера.

— Что?

— Не переживай. Я не трачу все твое жалованье на парикмахера, который причесывает графиню Брунамонти. Я видела в каком-то журнале большой материал с фотографиями, ну, знаешь, знаменитости в домашней обстановке. Там еще была фотография — графиня в бежевом кашемировом костюме, очень простом, позади нее на белой софе в белой комнате свернулась маленькая собачка. Я тогда подумала, что она, должно быть, старше меня, но выглядит просто превосходно, как модель.

— Она одно время была моделью.

— А затем я представила, что наши сорванцы натворили бы в такой белой комнате. Позови их, ладно? Все готово.

Первое, что сделал утром инспектор, — позвонил из офиса в больницу Санта-Мария-Нуова. Леонардо Брунамонти, сказали ему, все еще спит, но, возможно, проснется к обходу, в одиннадцать, после чего сможет уйти. Инспектор решил: он отправится в больницу под предлогом, что явился отвезти Леонардо домой, а чтобы не привлекать внимания, поедет на собственной машине и не возьмет водителя.

Если молодой человек и был удивлен, увидев его, то и вполовину не так сильно, как инспектор.

— Я просто не узнаю вас, — не смог скрыть изумления Гварначча.

— Со мной все в порядке. Выспался, только и всего. — Напугавшее вчера инспектора мертвенно-бледное, плохо вменяемое существо превратилось в приятного молодого человека с большими зеленовато-карими глазами, и если они все еще выражали беспокойство, то угадывалась в них и искренняя признательность. — Я обычно принимаю снотворное до начала мигрени, когда начинает ухудшаться зрение, но не в этот раз… Вы понимаете.

— Разумеется, понимаю. Однако я еще вчера говорил вашей сестре, что ваше бодрствование было бессмысленным. Никто не позвонит. Моя машина под окнами. Надеюсь, я не слишком бесцеремонно поступил, придя сюда, но я хотел бы побеседовать с вами…

— Я рад вашему приходу. Это правда, что Патрик — Патрик Хайнс — настаивал, чтобы мы все сделали сами. Он американец и не доверяет местным властям. Простите, что я так говорю, но…

— Не волнуйтесь. Такое бывает.

— Понимаете, он считает, что частный детектив будет работать только в наших интересах, тогда как вы захотите прежде всего арестовать похитителей.

— Отчасти он прав, — признал инспектор, — но невозможно представить, что мы сочтем успешным дело, если потеряем жертву.

— Нет, конечно, но он предполагает, что вы можете пойти на больший риск, чем…

— Когда вы познакомитесь с капитаном Маэстренжело, то поймете, как трудно представить себе его идущим на риск, тем более если предстоит рисковать человеческой жизнью! К тому же мы не собираемся возражать против того, чтобы вы наняли частного детектива, если он согласен сотрудничать с нами. Но могу ли я попросить вас сначала поговорить с капитаном и прокурором? Это ведь благоразумно, как вы полагаете?

— Более чем. Откровенно говоря, для меня это огромное облегчение. Не представляю, как бы мы справились одни.

— Вы бы и не справились. Никто не смог бы. Не верьте, если вам говорят, что кто-то справился самостоятельно.

— Наверное, вы правы. Могу я попросить о любезности? Остановите ненадолго машину, пожалуйста. Я десять дней не был на воздухе и, когда вернусь, отправлюсь прямо в мастерскую. Не хочу тратить ваше время, и все же…

— Нет проблем, мы непременно пройдемся, — успокоил юношу инспектор.

Возможно, Леонардо и оправился от мигрени, однако душевные страдания сделали его настолько рассеянным, что он и не заметил, что инспектор выбрал очень длинный маршрут, взбираясь на виа Микеланджело, хотя имел разрешение ездить через центр города. Инспектор чувствовал, что сейчас полностью владеет вниманием Леонардо Брунамонти, но не был уверен, что удержит его, когда появится Хайнс. Он припарковался, не доезжая до статуи Давида, они вышли из прогретой солнцем машины, и на них тут же набросились порывы ледяного ветра, от которых перехватывало дыхание.

В молчании они шли вдоль мраморной балюстрады. Внизу простирался гобелен красных крыш, блестящего белого мрамора и оливково-зеленой реки, спокойной и полноводной. Огромный, ярко раскрашенный автобус припарковался на площади, и туристы склонились над балюстрадой, пристраивая камеры, ветер ерошил их меха и заставлял краснеть носы.