Страница 56 из 59
- Объяснять ничего не надо, - сказал Фадеев. - Русский народ, к счастью, не памятливый. Членов Комиссии сразу отправляем закусывать, стол уже готов; писателей-покойников - в подвал до следующего случая. А все остальное - превращаем в осенние листья и - в окно.
- А куда нас? Нам куда идти? - откуда-то из уголочка вдруг появилась сладкая парочка почти забытых преподавателей: Светлов и Паустовский.
- Ах, ребята, как я вам рад! - оживился, увидев старых приятелей, писательский генсек Фадеев, который, по сути, был всегда добрым человеком. - Я уже забыл, у вас какая-нибудь в Москве дощечка мемориальная или памятничек есть? Вы бы там могли, как почетные люди, как вип-персоны передохнуть, свернуться в щели на недельку. Во всяком случае, я вам обоим пока даю отпуск. Паустовский может прогуляться в Старый Ботанический сад возле метро Проспект Мира, а Михаила Аркадьевича Светлова можно на пару деньков отправить отдохнуть в буфет Дома Литераторов на Большой Никитской. Теперь, - когда мы все уже почти сделали, выполнили свой долг, - как-то очень многозначительно сказал Фадеев, - я предлагаю нам всем немножко побаловаться.
В этот момент классики Гоголь и Островский как-то недоуменно пожали плечами. А Фадеев, тем не менее, продолжал.
- Вы же все знаете, мы культурные люди, у нас есть свои запросы. У меня жена была актрисой. Так что получается, что все мы люди тетра. Так вот, я предлагаю, пока мы еще не расстались, не разлетелись, давайте нашу прекрасную молодую писательницу попросим разыграть перед нами вместе со своим Возлюбленным несколько сцен из ее пьесы. Пусть это будет генеральной репетицией.
- Замечательная идея, - сказал Островский, поплотнее запахнув халат, квалификацию надо повышать постоянно.
- Чудненько, - сообщил присутствующим Гоголь и весьма грациозно присел на ручку кресла русского Мольера.
Саша уже был тут как тут. Мне осталось только сказать: "Занавес!"
Глава восьмая, последняя. Прощанье
Ну вот, я и опять лечу, на этот раз уже прощаясь с родным институтом. Что там у меня за спиной? Прощай, добрый Герцен с прогретой за целый день солнцепеком макушкой. Прощай, мой любимый желтый дом с музами на фронтоне и прохудившейся крышей. И музейная кованая решетка, выходящая на Твербуль, прощай! Горящие закатным солнцем окна посылают мне последний привет. Печальная комета, только что защитившая диплом, тянет за собой хвост воспоминаний. Внутри меня все кипит. Сжимая свои маленькие кулачки, я пытаюсь успокоиться.
Кто-то, чтобы прийти в норму, ходит взад и вперед по комнате и курит сигарету, а я - лечу, ветерок вьет гнездо в моих волосах, теребит мою дамскую путеводную сумочку. Да, честно говоря, мне особенно некогда рефлектировать. Через сколько у нас с Саней спектакль! Может быть, мне еще удастся догнать ГАЗЕЛЬ, на которой вместе с шофером Пашей мой Саня везет реквизит и наши крошечные декорации.
Вспомнить о том, что было - это тоже возможность собраться, и это мой профессионализм - писатель ничего не должен забывать из пережитого. Все когда-нибудь пойдет в переплавку. "Take it easy, keep smiling", как говорила Людмила Михайловна Царева, преподававшая у нас и английский язык, и политэкономию. И еще эта замечательная и дружелюбная тетка-профессор, улыбаясь, советовала, когда кто-то из студентов огорчался: "Надо расслабиться и получить удовольствие". Уже получаем.
Что там у нас видится внизу? За пять лет, что я владею искусством полета, Москва так изменилась! Теперь даже во время кратких перелетов надо пользоваться не только обычным дорожным планом из тех, что продают автомобилистам: прямо, налево, вдоль проспекта, но еще и помнить об изменении московских высот. Полет - будто москвич-пенсионер "социальную карта москвича", получает каждый поступающий в Лит. Но как все в этой жизни усложняется. Знаменитый, напротив Кремля дом, со шпилем и террасой на крыше, который когда-то был самой высокой точкой Москвы и с которого так хорошо было обозревать грозовой горизонт, ныне лишь детский куличек в песочнице. Да и вообще это памятное здание со шпилем уже свыше пятнадцати лет на реставрации. Сейчас вовсе по фасаду все закрыто торговой рекламой. Так ли идут Москве эти сорока- и пятидесятиэтажные коробки, между которыми гудит и сносит тебя ветер? Говорят, что эти здания неустойчивы, потому что грунт в Москве совсем не такой, как на Манхеттене, где фундамент просто выдалбливают в скале. Строительные панели нынче тоже не в пример прежним временам стали делать тоньше. Разве это гарантирует прочность? Нам отсюда с высоты все видно, писателю вообще все виднее, чем обычному человеку. Заметно, как потихонечку, миллиметрами начинают сползать разрекламированные жилые комплексы по откосам Москвы-реки. Ах, как тихо и незаметно приходит зло. Но много видеть - это много печалиться. Я всегда думаю, пролетая над застроенным человечьим гнездовьем, какие катастрофы ожидают людей, если, не дай Бог, начнут рушиться эти такие красивые высотные дома и в пойме Москвы-реки, и расположенные ближе к центру.
Полеты всегда вызывают раздумья. А надо ли было так бурно строиться, вколачивая в новостройки огромные городские деньги? Может быть, вместо этого лучше было бы заниматься строительством дорог и прокладывать инфраструктуры? Сверху, как на рентгене: "кишечник" города забит, и того и гляди случится заворот кишок. Можно только представить себе эту непереваренную массу из российских и импортных машин. Но, может быть, именно это называется политикой? Но тогда, да и надо ли было так строить эту ничтожную политику, чтобы вся страна и все деньги страны стекались в один город?
Я парю, грустная и печальная после треволнений сегодняшнего дня, парю, как голубка в алых отблесках пурпурного заката. А может быть, я сегодня просто разводящий в карауле? Словно сержант-разводящий в карауле Генштаба, находящегося, кстати, неподалеку от моего бывшего Института? Все видно, словно на макете: большой штабной дом на Воздвиженке, огромное штабное здание на Арбатской площади. Здесь же возле этого дома - комплимент первому президенту России - новодел, церковь Бориса. Но не каждый Борис свят и не каждый хорош! Тут же рядом, на Гоголевском бульваре - опять целый комплекс армейских зданий. Военный стан в центре Москвы. Я уже не говорю о дальних границах где-нибудь в конце проспекта Вернадского? Но там нет никаких памятников писателям! Мне сверху видно все, ты так и знай!
Сегодня я присматриваюсь к двум точкам - к милитаризированному Гоголевскому бульвару и к Театральной площади, утонувшей в многолетних ремонтах. И еще я "перетираю" в своем сознании свою совсем недавно закончившуюся защиту.
...Как бодрит успех! Разве нужен мне теперь какой-нибудь диплом, чье-нибудь мнение, какие-нибудь советы! Я лечу над Москвой, так же весело и непринужденно, как летела утром, в начале этого рассказа. Какая сложная и трагическая внизу расстилается жизнь. Всегда, когда заканчивается один ее этап и еще не пришел на смену другой, есть, как на пересадке в транзитный рейс, некоторое минутное ощущение полной свободы. Уже улетел, но еще не прилетел.
Некоторых приглашенных мною персонажей после защиты диплома пришлось разводить по местам, показывать дорогу. Вот почему в начале главы я так подробно описывала район Гоголевского бульвара. Сюда прилетели классики самостоятельно, по наитию, на запах литературы, а перед тем, как лететь обратно, забеспокоились. Да кто же теперь из прежних жителей отыщет дорогу к своему месту в теперь автомобильном аду?
Мы так все дружно и вылетели через окна, когда лидер президиума, заключая все рассуждения, сказала, что дипломная работа, конечно, может быть зачтена. Сначала вывалился из окна, чуть ли не выбив оконную раму, Александр Николаевич Островский. И что их всех так тянет на кресла? Небось, монархисты, кресло - это им некий эквивалент трона! При этом драматург особым образом сжался, бронза волшебным образом уплотнилась почти до сверхматерии, и все же в узкое окно не поместился, ручкой кресла задел оконную раму. Я при этом подумала, что любой ремонт в наше время - это "откат". Пузырь, наверное, порадуется, а может быть, уже принялся составлять смету на ремонт.