Медный гамбит

— Я смутно помню мальчика. Он действительно был?

— Еще как — и напугал нас всех своими шуточками. Он вел тебя к убежищу, когда на полпути ты упал и он был вынужден оставить тебя. Ты не мог выбрать худшего места, мой друг, чтобы потерять сознание. Совершенно открытый и доступный любому из тех многих, которые интересуется тобой. Ты можешь быть абсолютно уверен, что наши замаскированные друзья быстро ликвидировали бы здесь все, если бы у них возникли хотя бы малейшие опасения.

Слова Оелуса медленно просочились через череп Павека. Ясно как день, парень вел его в скрытое убежище Союза, которое он таким способом чуть не выдал темпларам. Темплары охотились как на магов Союза, так и на преступников, и настоящие преступники, естественно, считали себя друзьями Союза. И, конечно, никто из преступников никогда не предаст магов Союза, но и Союз, запозрив неладное, не станет мешкать. Он не успел бы сделать и двух вдохов в убежище Союза, если бы они решили, что он — угроза для их безопасности; сам мальчишка чудом остался жив.

Худшую ошибку, чем упасть на пороге их убежища, трудно и вообразить себе, но парень не виноват. Павек понятия не имел, где именно он упал, но, похоже, рука фортуны на этот раз поддержала его: он не выдал убежища магов, так что маги безопасно перенесли его сюда и он попал в умелые руки жреца земли, Оелуса.

— А мальчик? Звайн, это его имя, правда? Я могу вспомнить его лицо. Что с ним? Пострадал ли он за то, что сделал? И что он собирается делать?

Глаза жреца сузились, стали задумчивыми, он что-то прикидывал, но потом улыбка опять вернулась на его лицо. — Он очень беспокоился, злился — все то, что обычно делают дети, когда думают, что они уже достаточно большие для того, чтобы лезть в дела в взрослых, и все. Ничего более худшего с ним не произошло.

— То есть он может свободно приходить и уходить, по своей воле?

Еще один задумчивый взгляд. — Конечно. Дороги, которые лежат перед Звайном, он может выбирать совершенно свободно. Других способов жить нет.

Во всем этом было много больше, чем его только что проснувшийся рассудок мог разгадать. Он пригладил волосы и ощутил узелки и жир. Темплару вовсе не обязательно было быть чистым, но Павек каждый день наслаждался ваннами, находящимися в бараках. Его потрясло, что он так оброс и запаршивел, и он невольно спросил себя, как жрец может стоять так близко в нему, не затыкая нос. Возможно это была часть его подготовки как целителя, как это было, в определенной степени, часть обучения темплара.

Обучение длиной в жизнь.

И тут, внезапно, он начал дрожать. Без предупреждения в его уме открылась пропасть, отделяющая то, кем он был, от того, кем он стал. Возможно, что ему не так уж повезло, если подумать. Он положил свою левую руку поверх правой и отметил багровый щрам, окруживший его локоть, как одна из змей Дованны. Оелус сделал невероятную, героическую работу: левая рука сильно похудела, стала меньше правой, но абсолютно не болела и полностью сгибалась. А сила в нее вернется достаточно быстро, несколько дней практики в поле…

Пропасть стала шире. Павек безнадежно потряс своей головой.

— Что-нибудь не так? — спросил Оелус, беря левую руку Павека своими двумя. Он потянул ее, сжал, потом вывернул и так сильно согнул, что его пациент вскрикнул. — Больно? Ожидай легкой слабости и закостенелости. Твои мышцы ослабли за это время, Павек. Самое простое было бы ампутировать тебе руку прямо здесь. — Он надавил ребром ладони на мускулы под плечом Павека. — Но я предоставляю тебе самому принять решение: бороться за твою руку и сохранить ее, или изнывать от тоски и потерять ее.

Павек подумал о перспективах однорукой жизни и поежился. — Я буду бороться, — пообещал он Оелусу и самому себе. — А что теперь, целитель? Я знаю, что сделали бы Маски, а что сделаешь ты? Твои товарищи, начальники?

— Ты моя проблема, Павек, — твердо сказал Оелус. — Ты был моим пациентом. Теперь ты моя проблема.

— И как же ты собираешься решить эту проблему? Могу ли я выйти отсюда наружу или я должен буду закопаться здесь навсегда?

— О, нет. Ты можешь выйти отсюда и даже, если хочешь, можешь вернуться умирать от голода под солнце, но твое имя, Регулятор Павек, написано красными буквами на сторожках у всех ворот города. Кстати, можешь гордиться собой: награду повысили до сорока золотых монет, и, как я слышал, многие умерли, пытаясь добыть их.

Павек пососал язык и не сказал ни слова.

— Не самая великая тайна, что темплары регулярно уничтожают друг друга. Никакой тайны и накаких проблем. Но так много шума! — Оелус хихикнул и потряс головой. — Я спрашиваю сам себя: как так получилось, что скромный регулятор третьего ранга из гражданского бюро сумел раздобыть такое количество врагов? И почему, когда его враги захотели поймать его в свои сети, у них возникли такие проблемы? Ты возбудил любопытство подпольного народа, Павек, и ничуть не меньшее, чем ненависть твоих легальных врагов. Ты был в центре урагана, но благополучно ускользал из всех сетей, пока мальчишка не наткнулся на тебя, случайно. По меньшей мере так я слышал.

— Звайн, — Павек со вздохом повторил имя мальчика и попробовал согнуть и разогнуть пальцы. — Если ты знаешь все обо мне, ты знаешь и его имя, и ты знаешь, что это не было случайностью.

— Небольшая гипербола, — согласился Оелус. — Первые несколько дней ты бредил, а я понимаю язык тела. Ты, в принципе, чересчур здоров для крестьянина или раба, слишком мускулист для аристократа — и недостаточно мускулист для гладиатора. И у тебя сохранились все зубы. Сложи все это вместе и сразу придешь к желтому, хотя ты не носишь желтое и у тебя была кошмарная рана. Я походил, посмотрел, почитал объявления на стенах и послушал утреннее обращение глашатая. Я решил, что все это чистая случайность, что ты познакомился с мальчиком.

— Прямо-таки случайная случайность, которая привела меня прямым путем к Маскам?

Оелус задорно улыбнулся, показав крепкие зубы. — Будь уверен, это именно то, что он сделал — но знал ли он о тебе все это? Я так не думаю, и ты так не думаешь. И у мальчика есть свои собственные тайны: это не твоя или моя проблема, согласен? И если по воле Масок уже он окажется в центре урагана, такой-невинный или такой-испорченный, я больше не захочу ничего знать о нем, а ты? Так что давай остановимся на случайности, совпадении, счастливом случае, наконец, как ты думаешь? А может быть ты интересуешься им для себя?

Было время — время когда он носил медальон на шее — когда он убил бы жреца на месте за такое оскорбление. Но это время прошло. — Кто-то научил его читать на стенах.

— Только не Маски, — твердо сказал Оелус, перебирая пальцами свои глиняные четки. — Если бы они узнали, что мальчишка умеет читать, они бы набросили на него очень короткий поводок и не спускали бы с него глаз, пока он не стал бы взрослым и не принес им свои пожизненные клятвы. Иначе он представлял бы для них слишком большую опасность.

Павек рассердился. — Он не мой сын. Он сирота. Он потерял и мать и отца в одну и ту же ночь несколько недель назад. Если Маски заинтересованы в Звайне, они рискуют его жизнью, бросив его на улице одного. Если они не собираются заботиться о нем, лучше уж просто убить его. Иначе от них не больше толку, чем от некромантов с мертвым сердцем.

— Никакого толку, — согласился Оелус. — Вообще среди масок нет место для чувств. Они преследуют свои собственные цели и не обращают внимания на сантименты. Радуйся, что мальчик — это не твоя проблема. — Странным образом Оелус повторил мысль, крутившуюся в голове Павека. — Или моя. Ты — вот проблема для меня. Итак, что же мне делать с регулятором, ценой в сорок золотых монет?

Ум Павека укрепился. Он больше не был тем растерянным человеком, который проснулся в этой комнате несколько минут назад, и Оелус, несмотря на свое круглое лицо и улыбку, не был веселящимся дураком. Четки и цвет его одежды ясно указывали на его поклонение земле; иначе он никак не мог бы быть связан с какой-то сектой или этим убежищем, а ясно, что здесь он был главным. Но был хороший шанс. В своей секте Оелус находился наверняка ближе к верхушке, чем к основанию, и, конечно, ренегат-регулятор, стоимистью в сорок золотых, был очень серьезной проблемой и для него и для его секты.