Зал ожидания

12

Когда Анюта сказала брату, что вовсе она не в музыканта влюбилась, а в его музыку, она не соврала. Да и Федор ей сразу поверил: ну как это она могла влюбиться в какого-то алкаша? Влюбилась в музыку? Этого он не понял, но сестре поверил, как привык верить всегда и во всем.

И еще очень хорошо Федор знал, что сестра никогда не оставляла человека в беде. Такой уж у нее характер — если видит, что кому-нибудь приходится туго, она кинется на выручку. Ей всегда надо было кого-то выручать из беды, спасать. Вот сейчас она возьмется за этого баяниста.

Так он подумал и поэтому не очень удивился, когда однажды вечером Анюта привела какую-то незнакомую женщину и сказала, что она переночует в пустующей летней половине.

Это была совершенно необыкновенная женщина: роста она среднего, но рядом с Анютой выглядела подростком, так что Федор даже подумал: «Какую-то девчонку привела, вот еще!..» А потом оказалось, что она вовсе не девчонка, а женщина, и даже, наверное, будет постарше Анюты.

А как она одета! Такое можно увидеть разве только в кино. Платье зеленоватое при каждом движении струится и переливается, как вода. А на груди белая кружевная пена. И волосы, как водоросли, но только желтые, распущены по плечам и по спине и тоже струятся. Плащ, который она несла в руке, совершенно прозрачный. А в другой руке у нее большой желтый портфель.

— Вот это мой брат Федя, — сказала Анюта.

Женщина, не взглянув на Федора, рассеянно проговорила:

— Очень милый мальчик… — походя, как собаку, потрепала Федора по голове и уже больше не обращала на него никакого внимания.

У нее оказались отчетливый сильный голос и крепкая рука — это он сразу заметил.

Сестра открыла дверь в летнюю половину:

— Вот здесь вам ночлег. — И ушла на кухню готовить ужин.

— Разоделась, как в кино, — проговорил Федор.

— Городская. К нашему Куликову приехала. Она с ним училась вместе, а потом еще доучивалась в Свердловске. Говорит: мать Куликова попросила проведать, как тут у нас поживает ее сыночек. Самой-то никак не собраться. Хороша, значит, мать! — с горечью проговорила Анюта.

Ей надо было высказаться, выложить все, что накипело на душе, сказать все она могла только самой себе или брату. И хотя она знала, что не все доступно его пониманию, но сдержать себя, остановить свои горькие мысли уже не могла.

— А я вижу, мать тут ни при чем. Она сама по себе разлетелась. Зита Антоновна.

— Это ее так зовут?

— Приехала Куликова проведать, да не заладилась у них свиданка.

— Зи-ита!.. — с присвистом проговорил Федор, рассчитывая хоть этим развеселить сестру, но она даже не улыбнулась.

Тут распахнулась дверь и появилась сама Зита Антоновна, а вернее сказать, явилась, как чудо или как сказочная фея в бедную хижину. Федор — человек практический, он уже с первого класса перестал верить во все сказочное, но даже и он не устоял. В их темной избе появилась фея в розовой цветастой пижаме, с золотыми распущенными волосами и в золотых туфельках. По одну сторону двери — эмалированный, облупленный рукомойник и под ним на табуретке таз, тоже облупленный, по другую — какая-то обиходная одежонка на деревянной вешалке, а посередине — фея.

Федор не устоял.

— Ох ты как! — слегка обалдев, прошептал он. Анюта сочувственно улыбнулась и с беспощадной прямотой спросила:

— Это вы все для него?

И ответ был такой же прямой и беспощадный:

— Нет. Теперь уж для себя. То, что я видела и слышала, исключает всякое продолжение.

— Как это у вас все скоро решается? — удивилась Анюта.

Тряхнув головой так, что волосы разлетелись в разные стороны, «фея», как показалось Федору, весело воскликнула:

— Не люблю тянуть. Да и времени у меня мало. Скоро тридцать. А вам?

Анюта не ответила. Ей-то еще далеко до тридцати — так, по крайней мере, ей казалось. Она не ответила, но Зита не обратила на это внимания, да, кажется, и не ждала ответа. Она сама любила поговорить и не очень любила слушать, что говорят другие.

— Время, ох, время! — торопливо, как на бегу, воскликнула она, усаживаясь за стол. — Я в училище преподаю теорию да еще в пединституте. А шефская работа, а выступления! И все это — не считая разных заседании и прочих мероприятий. Так что дома живу только ночью. А время-то летит и пролетает. Вы даже представить не можете, как мы живем.

— Веселая у вас жизнь, — усмехнулась Анюта. — Еще картошки?

— Да, пожалуйста. Поверите, поесть толком — и то нет времени. Все на хватках. То в училище в столовой, то где буфет подвернется. — Она улыбнулась, хотела посмеяться, но, как видно, раздумала. — Мы как придем куда-нибудь, так сначала сразу в буфет, перехватить чего-нибудь, а потом уж за дело.

Ела она так же, как и говорила, — скоро и много, все подряд. Наверное, она даже не замечала, что ест. Удивительно, как это в такой невеличке помещается столько всякой снеди?

Федор даже жевать перестал от удивления, хотя и он и Анюта едоки были отменные. Но куда им до нее!

Поговорив о самой себе, Зита взялась за Куликова, но это уж после ужина, когда Анюта убрала со стола и вместе с Федором вымыла посуду. Потом они — тоже вместе — походили по огороду, посмотрели при лунном свете, что надо сделать завтра, а что потом, и отправились домой. Зита сидела на скамейке у крыльца, похожая на нездешнюю яркую птицу, утомленную дальним перелетом. Увидев Анюту, она сразу встрепенулась и начала говорить:

— Какая-то у вас тут тишина стоит скучная. Я немного пробыла и уже устала, как будто прочитала двадцать лекций подряд. А вы, наверное, привыкли и не замечаете!

— Нет, отчего же, замечаем, — ответила Анюта. — Только на скуку не остается у нас времени. Федя, иди ложись, я сейчас приду.

13

Когда брат ушел, Анюта села на скамейку напротив, решив посидеть для приличия минут пятнадцать: хоть и непрошеная, а все же гостья. Вот тут-то Зита и взялась за Куликова:

— Каким он был! Ох, каким он интересным мальчиком был! Веселый, талантливый, вежливый — девичья мечта, одним словом. А сейчас смотрю — сидит серенький, сгорбленный… и эти звуки… танцы на гармошке.

— На баяне.

— То, что он делает, можно даже на гребенке сыграть. Нет, я не против баяна и модных танцев. Как же можно! Я за то, чтобы и это делалось талантливо или, в крайнем случае, профессионально. Уважать надо и себя, и этих девочек, а главное — искусство.

Против этого возразить было нечего — музыку надо уважать и свое дело тоже.

— Вы бы послушали, как он на пианино играет! — проговорила Анюта, не скрывая своего волнения.

— Я не верю. Не может он теперь хорошо играть.

— Может. Ночью, когда никого нет и он один в своей комнате.

— Да? — Зита насторожилась. — Ночью. Один. А вы?

— Да вы не волнуйтесь, — прикрывая усмешкой свое волнение, сказала Анюта. — Я стою под окном и слушаю. И даже плачу, до чего хорошо…

— Я редко волнуюсь и не помню, когда в последний раз плакала. И то со злости. — Зита встала и пальцами раздвинула волосы, как занавеску на окне. — Глядя на вас, никак не скажешь, что вы такая… чувствительная. Вы разбудите меня к самой первой электричке?

— Хорошо, — согласилась Анюта, ожидая, когда уйдет ее случайная гостья.

Но Зита не спешила уходить. Яркий свет луны, смешиваясь с желтоватым светом из окна, странно оживил голубые и желтые цветы на ее розовой пижаме и сделал ее присутствие здесь, на деревенском крыльце, совсем уж неправдоподобным, как во сне. Она не спешила уходить, потому что не высказалась до конца. Изумляя Анюту своей неприглядной откровенностью, она сказала:

— А ведь я приехала обольщать Куликова. Думала за него замуж. Его мама очень этого хочет. И я тоже хотела, пока сама его не увидела. А увидела — поняла: он и мне жизнь испортит.

После такого признания Анюте совсем уж не захотелось продолжать этот недостойный разговор, но Зита все еще была перед ней, как бестолковый и неспокойный сон, и только для того, чтобы прогнать этот сон, пришлось сказать: