Страница 27 из 32
— А у нас на курсе я одна такая.
«Да, — подумал Федор. — Девчонка острая. — И неожиданно для самого себя решил: — Лучше я еще не видал!» Такое решение только еще больше смутило его, и он понял, что то время, когда он повелевал, а она покорно подчинялась, прошло. Как будет теперь, он еще не знал, но она-то определенно знала.
— Брось ты эти дрова. Приехал и сразу за топор. Пойдем посидим, если уж я тут.
Пока он одевался у себя, она в своей комнате тоже что-то другое надела, и, когда вышла на крыльцо в сиреневом платье и прозрачном плаще, он окончательно понял, что все теперь будет не так, как было прежде.
Видно было, что ей тоже понравился его вид и его выправка: молодецкий вид, и морская форма ладно на нем сидела.
— Вечером пойдем на танцы, — сказала она.
— Танцор-то я не очень…
— Ничего. Со мной, Федюнчик, затанцуешь.
Федор подумал, что Катя, конечно, знает, как будет теперь. Как будет потом, тоже, наверное, знает.
7
Колька Зубков — всегда он поперек Федоровой дороги! Пришли на танцевальную площадку, а он уж там. Федор сразу узнал его, и ему даже показалось, будто ничуть он и не изменился за прошедшие годы. Такой же по-мальчишески угловатый, и глаза прежние — отчаянно веселые, и белые ресницы, и губы — толстые и добрые. Непонятно, почему он девчонкам всегда нравился? И девушка с ним красивенькая.
Кате он тоже приглянулся.
— Смотри, — восхищенно сказала она, — какой парень симпатичный. А девчонка так себе.
— Колька Зубков. Он в нашей школе учился.
Новая площадка для танцев была под крышей, играл джазовый ансамбль. Федор танцевал и в самом деле плохо и был очень рад, когда Катя предложила:
— Давай-ка лучше посидим.
А тут как раз мимо них пролетел Колька Зубков. Он лихо крутился сам и крутил свою партнершу, и так это у них получалось красиво, что все останавливались, чтобы посмотреть, как они танцуют.
— Скачет, как козел, — сказал Федор.
Она промолчала. Он приуныл и слегка растерялся, а Катя смотрела на Зубкова и задумчиво улыбалась.
— Ты с ним не дружил, должно быть? — спросила она.
— Дрались мы с ним на переменах.
— Я так и подумала. А за что?
— Так просто. Для удовольствия. Известно, мальчишки.
— Как раз сейчас переменка, — засмеялась Катя.
И надо же так случиться, что именно в это время объявили перерыв и Зубков увидел Федора. Сначала он прошел мимо того места, где сидели Федор с Катей, и, кажется, не был уверен, что это тот самый, его друг-соперник. А потом узнал, но спросил нерешительно:
— Федька, ты, что ли?
— Ну, я.
— Ох ты черт, какой стал! — восхищенно заорал Зубков и кинулся обнимать Федора. — Такой ты ладный. Ну и силища у тебя. Пусти, раздавишь… Сразу видать, морская тренировочка. Теперь тебя, пожалуй, и не побьешь?
— А ты и раньше не всегда…
— Это верно, — весело согласился Зубков и спросил, глядя на погоны: — Это что?
— Старшина первой статьи.
— Не густо.
— Попробуй, узнаешь: густо или жидко. Это тебе не пехота.
— Ты тут с кем? — спросил Зубков, снисходительно поглядев туда, где сидела Катя, и словно не увидев ее.
Этот вопрос и равнодушный взгляд возмутили Катю. Но еще больше возмутил Федоров ответ:
— С нашего двора девчонка.
— Ничего. Тоненькая. Сигаретка с фильтром.
— Ну ты, не очень…
— А я что, — засмеялся Колька. — Ты не обижайся. Я говорю, девчонка еще молоденькая. — И торжествующе спросил: — Ты мою-то видел?
— Чего-то не разглядел, — презрительно ответил Федор.
— А разглядишь — ослепнешь!..
— Жена, что ли?
— Какое это имеет значение?
Зубкову, как и в прежние школьные годы, не стоялось на месте. Всегда ему надо было куда-то бежать, что-то немедленно сделать. Глядя на его нетерпеливо торжествующий вид, Федор так и ожидал, что он сейчас, как в школе, скажет: «Ну, давай по-быстрому», — и нанесет первый удар. Но Зубков спросил:
— Чем будешь удивлять мир?
— Не собираюсь, — ответил Федор. — Зачем мне это?
Весь этот разговор Катя отлично слышала, и, когда Зубков ушел к своей девушке, которую тоже отлично разглядела, она сказала:
— Пошли домой… Старшина первой статьи.
То, что она так сказала и что уходит, когда танцы, можно сказать, только что начались, очень Федора удивило. И вместе с тем обрадовало — ничего в этих танцах нет хорошего.
Из сквера вышли в недоуменном молчании. Только в переулочке, недалеко от дома, Катя спросила:
— Почему ты не познакомил меня со своим другом?
— А зачем тебе?
— Ни за чем. Все равно надо сказать: «Позвольте представить моего друга». И вообще никогда я с тобой никуда больше не пойду.
Вырвав свою руку из Федоровой руки, она убежала. Он только успел заметить, как в темноте переулка мелькнуло ее сиреневое платье под прозрачным плащом и при свете из окна блеснули волосы, показавшиеся Федору ослепительными.
8
Догнал он Катю почти у самого обрыва. И не догнал даже, а она сама остановилась, потому что дальше бежать было некуда. Задыхаясь, он проговорил:
— Я все по-твоему сделаю. Как ты велишь, так и сделаю, потому что лучше тебя нет на свете…
— Ты что это, Федюнечкин? — спросила она и рассмеялась и тут же вдруг присмирела. — Ты влюбился? Да?
Он ничего не ответил, а она подошла к нему и, взяв его большую тяжелую руку, повела к дому. Там у палисадника усадила его на скамейку и сама хотела сесть рядом, но он остановил ее.
— Тут скамейка сырая, да и пыль на ней. — Он постелил бушлат. — Вот теперь тебе хорошо будет.
Такая заботливость растрогала Катю. Она села, прижалась к Федору, а он осторожно ее обнял, так что ей стало совсем хорошо и тепло.
— А я к тебе привыкла, как к брату, — проговорила она, посмеиваясь, совсем как маленькая, тогда еще, когда Федор укладывал ее спать.
— И я привык. И все так про тебя и думал, как про сестру. И ничего такого у меня к тебе не было. А как сегодня увидел, так все и перевернулось.
— Видишь, как у тебя: сразу. А мне еще надо отвыкать от тебя как от брата и снова привыкать к чему-то. Сама не знаю к чему.
— Я сказал: как ты только захочешь, все будет по-твоему. Я хоть сто лет буду ждать, а тебя дождусь.
— А если я так и не полюблю тебя? Тогда что?
— Я уж постараюсь…
После ясного осеннего дня пал на землю туман, и в мутном небе не светилась ни одна звезда. Скудный свет из окошек силился осветить хоть бы то, что ему под силу. Катю он освещал, но слабо. А Федору и этого не надо — она казалась ему ослепительной. Никогда потом не была она такой. Он любил, как никогда больше не пришлось ему любить, он не переставал любить, но это уж не такая любовь была, потому что она стала постоянной. Он привык любить Катю, всегда любить, но никогда, как сейчас, у него не было желания умереть за нее…
— Я дождусь! — охрипшим от счастья голосом сказал Федор.
— А я? — спросила Катя очень спокойно и даже насмешливо.
— Ты тоже должна.
— А зачем? Ждать-то зачем, если любишь?
— Вот ты какая!
— Наверное, я такая, — засмеялась Катя и завозилась под Федоровой надежной рукой, устраиваясь поудобнее.
«Девчонка, — подумал он, растроганный ее доверчивостью. — Совсем еще девчонка…»
— А я никак не умею ждать, — простодушно заговорила Катя. — Ну, нисколько. Я к своим жданкам навстречу бегу. А если они от меня, то я вдогонку.
— А не догонишь — в рев ударишься?
— Ну и что же? Когда и пореву. Я девчонка, мне можно. — И она рассудительно, как много испытавшая женщина, пояснила: — Когда плачешь — сколько всего передумаешь! Мужчина, когда думает, молчит, а женщина — плачет. Слезы — бабье раздумье.
— А ты откуда знаешь все это? — удивленный ее рассудительностью, спросил Федор.
— Слушаю, как люди говорят, вот и знаю. Одна тетя Анюта так скажет, что навек запомнишь.
— У нее-то слезу не выбьешь…