Страница 20 из 32
10
Федор томился над уроками. Сочинение он переписал и, отдуваясь, как перед непосильной работой, решительно раскрыл задачник.
Под самым окном на мокрых березовых ветках расселись нахохлившиеся воробьи, грелись на солнышке. Когда с реки налетает ветер, воробьи раскачиваются на ветках, но не улетают. Лед на реке потемнел — скоро загремит ледоход. Весна наступает ранняя, спешит: еще только начало апреля, а снега уже не видать даже в самых потаенных местах.
Весна ранняя, а до каникул все равно еще далеко.
«Если весна раньше, чем всегда, надо тогда и каникулы тоже объявить ранние, — подумал Федор. — Вот было бы хорошо!»
И только он так подумал, как услыхал звонкий стук калитки, торопливые шаги по ступенькам крыльца. Похоже, Юлия Ивановна, только она так бегает, будто за кем-то гонится и никак не может догнать. А вот и она сама: пальто нараспашку, из-под берета волосы во все стороны, глаза веселые — сейчас выскочат…
— Федя, ты дома? А у Анюты дочка!
— Как же так она? — растерялся Федор.
— Четыре двести! Вся больница ахнула. Вот какая наша Анюта!
Этого Федор совсем не понял: отчего ахнула вся больница? Наверное, что-нибудь необыкновенное и определенно хорошее, если Юлия Ивановна так радуется. Но спросить он не успел, потому что она сразу же начала распоряжаться:
— Сегодня к ней еще не надо, а уж завтра — обязательно. Ты из школы — прямо ко мне в больницу, и мы вместе пойдем.
На другой день он стоял в большом сумрачном вестибюле родильного дома и ждал, сам не зная чего. Сказав: «Вот тут и подожди, я — сейчас», — Юлия Ивановна исчезла за большой стеклянной дверью. Там простирался широкий длинный коридор, по которому неторопливо разгуливали бледные непричесанные женщины в синих и коричневых халатах. Изредка среди них появлялись белые халаты и тут же исчезали. Беспокойный свет апрельского солнца вливался в большие окна, и Федору показалось, будто больничный коридор похож на длинный аквариум, где лениво проплывают большие усталые рыбы.
И вдруг среди них он увидел Анюту. Она неожиданно и как-то сразу вылетела из белой двери и устремилась к брату. Рядом с ней бежала Юлия Ивановна.
Порывисто обняв Федора и целуя его шершавыми, словно обветренными, губами, Анюта торопливо проговорила:
— Ну, вот как у нас скоро. Теперь мы втроем будем жить. А ты-то как? Скучаешь?
— Так уж и заскучал, — засмеялась Юлия Ивановна. — Три дня всего и прошло-то. — И спросила: — Как назовешь?
— Для вас три, а я как будто год прожила. Назову Светлана. Так нашу маму звали. Мне, Федя, писем не было?
Этот вопрос удивил Федора, потому что письма они получали очень редко. Только сейчас он разглядел бледное, словно полинявшее, лицо сестры и ее растрескавшиеся губы. А глаза, наоборот, потемнели и стали какими-то опрокинутыми, словно сестра напряженно всматривается во что-то, видимое только ей одной. И еще этот незнакомый запах. Больничный, что ли? Пахнет молоком и каким-то сладковатым теплом. «Ну да, — подумал Федор, — там девчонка. Это от нее так…»
Узнав, что никакого письма не было, Анюта задумчиво проговорила:
— Ну, нет и не надо… А я это во сне видела. Его во сне. И подумала: может быть…
— Думаешь ты о нем, вот тебе и мнится, и сны о нем видишь, — сказала Юлия Ивановна.
— Да нет, не очень-то я мнительная, А вот сон такой, словно бы и не сон, а все на самом деле.
Федор понял — это о Куликове. Все еще не может забыть. И все происходящие беспокойства от него. Все от него: и больница, и ввалившиеся глаза сестры, и ее тревога, и то, что она думает о нем и даже видит его во сне. И еще есть девчонка, которую Анюта будет любить, и, может быть, даже больше, чем любит своего родного брата. Такая догадка только сейчас обожгла Федора злым крапивным огнем.
— Ты еще долго тут? — спросил он с ненавистью.
Но сестра, не заметив его ненависти, поспешила успокоить:
— Теперь уж скоро. Ты не очень скучай. Скоро теперь будем все вместе…
Из больницы Федор не сразу пошел домой. Постоял на высоком берегу. Прохладный напористый ветер шел с верховья, и, как только Федор остановился, ветер начал задираться: с разлета бил в лицо, толкал в грудь и все норовил сорвать шапку, совсем, как Колька Зубков: взаправду или понарошку — сразу и не разберешь.
Колька Зубков давно уже не учится в школе, а все равно нет Федору спокойствия. Нигде во всем мире нет тишины. А теперь еще эта девчонка. Четыре двести — орать, наверное, здорово будет.
Как бы подтверждая горькие Федоровы мысли, раздался оглушительный протяжный гул и треск. Почти через всю огромную реку пролегла изломанная трещина, похожая на черную молнию. Федору захотелось посмотреть поближе, и он спустился по расшатанным ступенькам к тому месту, где скоро поставят плавучую пристань.
Лед отошел от берега. Мутная вода набегала на песок. Федор побродил у самой кромки, помыл свои резиновые сапоги и пошел домой.
11
Девочку назвали Светланой. Это немного примирило Федора с самим существованием племянницы: не все, значит, от Куликова, есть тут и наше. Да и беспокойства от нее оказалось не так-то много: тихая девочка, все время спит. Но Анюта пообещала:
— Подожди: подрастет, она покажет, какая она тихая.
— А долго ждать?
— Нет, не особенно.
Все было хорошо. Анюта всегда была дома, она снова стала, как и прежде, краснощекая, веселая и только, когда кормила дочку, сидела присмиревшая и улыбалась так, словно она одна узнала что-то такое, чего никто еще не знает.
Приходили заводские подруги, приносили подарки. От месткома пришел сам председатель. Приглаживая свои длинные висячие усы, он сказал речь, из которой Федор мало что понял, но Анюта все поняла и даже поцеловала председателя в усы.
Подарки поразили Федора своим великолепием. Прибывшие с председателем члены месткома принесли плетеную коляску и много разной одежды для новорожденной. Федор решил, что председатель вполне заслужил Анютин поцелуй.
У всех — и у председателя, и у членов месткома, и у подруг — был такой вид, будто Анюта совершила что-то очень хорошее, от чего всем стало веселее жить. Все говорили, что Анюта молодец, одна вырастила брата и теперь они все твердо уверены, что так же успешно она воспитает и дочку. А бухгалтер Евдокимова сказала:
— Ты у нас, Анюта, герой.
И ее Анюта тоже поцеловала. Федор подумал, что напрасно. Ничего хорошего о Евдокимовой от сестры он не слыхивал. И пришла она без подарка, да еще велела Анюте расписаться в какой-то бумаге.
Анюта расписалась и сказала:
— Спасибо… — Голос ее дрогнул, и она еще раз поцеловала Евдокимову.
Когда все ушли, Федор долго сидел и чему-то посмеивался, но Анюта в это время кормила дочку и ничего не замечала. Это еще больше раззадорило Федора.
— С бухгалтершей целовалась. Ха-ха!
Убирая свою белую, налитую молоком грудь, Анюта проговорила:
— Вот тебе и «ха-ха». Евдокимова — добрая баба. И все они ко мне добрые.
— А раньше-то недобрые были?
— Раньше было раньше, а теперь — это теперь, — неопределенно ответила она, укладывая Светлану в новую коляску.