Нравоучительные сюжеты

– Все? Высказались, Михаил Михалыч? – спросил он, поднимаясь из-за стола. – Тогда можете быть свободным, дальнейшее обсуждение вопроса мы продолжим без вас.

– Как знаете, – возмущенно выкрикнул тренер и, повалив на своем пути стул, направился к выходу.

Что-то дрогнуло в лице председательствующего, и, стараясь поскорее взять себя в руки, он, смягчаясь, произнес:

– Стареет Михаил Михалыч, стареет. А ведь какой боксер когда-то был. Разве мы забудем о его победах на ринге. Но годы есть годы. И теперь нельзя с такими взглядами руководить подготовкой боксеров. На пенсию пора. Впрочем, может, я погорячился и его надо вернуть.

Члены тренерского совета молчали. Олег Викторович плотно сжал побелевшие губы, налил в стакан из бутылки боржом, но не стал пить, а решительно отодвинул. Взгляд его остановился на забинтованной руке молодого боксера. Тот, не изменяя своей позы, сидел с опущенной головой и, как могло показаться, с самым безучастным видом рассматривал носки своих новеньких ярких боксерок. Будто бы они его интересовали больше, чем собственная судьба, которая решалась.

– Вот герой всей нашей олимпиады, – постарался улыбнуться председательствующий. – Он лучше всех нас понимает, какое ответственное испытание на его долю выпало. Да – травма. Да, есть определенный риск. – Лицо Олега Викторовича вновь зарозовело, ион воскликнул: – Но ведь это риск во имя Родины, во имя всей нашей страны. Победа Сережи Горшкова, а я в ней не сомневаюсь, войдет в золотой фонд советского спорта. Здесь на чужой земле его будет поддерживать не только наша группа болельщиков, но и сотни тысяч соотечественников, прильнувших к телеэкранам. Разве не так! – Он сделал паузу и патетически воскликнул, обращаясь уже к одному лишь молодому боксеру: – И потом, товарищи, Сережа совсем недавно вернулся из армии, а в армии вся служба и жизнь проходит под девизом: воин, выполни присягу. Я не ошибаюсь, Сережа?

– Нисколько, – не изменив своей позы, спокойно ответил Горшков.

– Вот, вот, – просветлел лицом еще больше председательствующий, и розовый румянец вернулся на его щечки, – Вот вы скажите всем нам, чтобы легче было решить, как сами относитесь к возможности финального поединка.

Молодой боксер встал, и все увидели его открытое доброе лицо и какие-то особенно мягкие и ласковые глаза, и черную челочку волос, упавшую на лоб, коротко подстриженную. Две руки держать по швам он не мог. Та, что была в бинтах, плохо повиновалась для этого. Тонкие, нежно очерченные губы вздрогнули. Трудно было поверить, что этот стройный, с виду даже хрупкий паренек наводит такой страх на огромных плечистых своих соперников на ринге.

– Устав, долг, присяга, – пожал он плечами. – Зачем вы об этом говорите? У меня не только два года службы в армии. У меня родной отец погиб на границе… и если тренерский совет вынесет решение, я буду драться и все силы вложу в победу.

– Ну, вот видите! – уже совсем весело вскричал Олег Викторович. – Вот какое поколение богатырей идет нам на смену. А нас тут омрачил своей пессимистической тирадой Михаил Михалыч. Надо ли ей было внимать нам так покорно. Значит, как мы решим. Кто одобряет участие Сережи Горшкова в финальном поединке с Суаресом?

Все без исключения подняли руки.

Сутки спустя в переполненном зале страсти кипели еще задолго до того, как Горшков вышел на обнесенный канатами ринг. В зале было душно и тесно. На коленях у зрителей лежали и белые кепочки, и мексиканские сомбреро, кто в волнении крутил солнцезащитные очки, кто настраивал окуляры биноклей. Бои шли уже давно, но, наблюдая то за одной парой, то за другой, зрители ожидали самого главного: выйдет ли русский против знаменитого Суареса или добровольно отдаст ему победу и приз чемпиона в среднем весе. И вот наконец по залу разнеслось:

– На ринг вызываются боксеры среднего веса Родригес Суарес и Сергей Горшков.

Ослепительно улыбаясь и раскланиваясь по сторонам, черный и весь какой-то блестящий, словно маслом облитый, первым ловко нырнул под канат ринга Суарес. Каждый мускул на его сильном и крупном теле был выточен словно скульптором. А потом зал взорвался новым шквалом аплодисментов, потому что с другой стороны ринга появился советский боксер и сдержанными поклонами так же приветствовал публику. Чопорный англичанин рефери вызвал пару. Перед началом боя Суарес, продолжая ослепительно улыбаться, поднял согнутую в локте левую руку, не то приветствуя своего соперника, не то угрожая ему.

Бой начался, и спортзал загудел. Перед выходом на ринг старый тренер Михаил Михалыч успел посоветовать Сергею:

– Ты же смотри, дружище, сразу не выкладывайся. Помотай его получше и руку смотри не подставляй травмированную. Держи ее как и всегда в готовности для нокаутирующего удара, он у тебя так хорошо получается. Следовательно, приводи эту руку в действие только наверняка.

Как ни старался Горшков, но в первом уже раунде дважды получал удары Суареса в поврежденную руку. Огромный кричащий зал с плафонами в потолке и смутно волнующимся морем голов и лиц от адской боли поплыл перед глазами. «Как же я ею нанесу удар, – с тоской подумал Сергей, – если сейчас едва удерживаю стон». Он понимал, что противник в борьбе за победу будет стараться нанести как можно больнее удар по травмированной руке, и это действительно так и случилось. В конце второго раунда он не смог уйти от атаки и оказался к нокдауне. Чопорный английский судья, заглянув ему в глаза, махнул потом длинными тонкими пальцами, гортанно выкрикнул: «Бокс». В перерыве Горшков обессилено отсиживался в своем красном углу и, смежив тяжелые веки, вяло слушал советы тренера. А когда снова вышел на ринг, ноги показались ему чугунными, а тело звенящим от боли. Он кружил по рингу, держа наготове травмированную руку, ускользая от новых ударов. И все-таки один из них пропустил и, поскользнувшись, упал на одно колено. А когда встал, тоскливо подумал: «Но как же я нанесу ему удар! Что после этого будет с рукой? – И тотчас же себе возразил: – А отец? Разве ему, смертельно раненному, легко было бросить последнюю гранату?» Ринг плыл перед глазами, канаты, помост, гудящий от выкриков зал – все темнело в глазах.

В ярости от того, что ему не удается окончательно сломить противника, Суарес бегал по рингу и вдруг задержался в том самом положении, в котором Сергей уже двенадцать раз нокаутировал соперников. Задержался на три-четыре секунды, но этого было больше, чем достаточно. Сжав челюсти, Горшков послал свою руку вперед со страшной быстротой и силой. Это был не удар, а выстрел в упор. Огромный блестящий от пота Суарес рухнул на помост. Горшков зашатался, но сумел устоять, едва превозмогая новую волну боли. Кружилась голова, было горько и сухо во рту, виски гудели, подкатывалась тошнота. Он едва держался на ногах, когда зал ревел бушующим морем, скандируя: «Горшков, Горшков, браво!» Рука, нанесшая таранный удар, висела, как плеть, и он был первым человеком, понявшим, что никогда в жизни не совершит больше он ею нокаута, да и на ринг, очевидно, никогда не поднимется.

А в эту самую минуту розовощекий Олег Викторович, до ушей улыбаясь, аплодировал победителю и сладостно думал о том, как, возвратившись в Москву, будет докладывать о турнире, как внесут потом в кабинет президента Федерации бокса СССР великолепный кубок и ему будет объявлена благодарность за образцовое выступление нашей команды за рубежом. Но вдруг восторг в его глазах померк. В проходе он увидел высокую фигуру старого тренера Михал Михалыча. Малость посуровев, Олег Викторович подошел к нему и назидательно произнес:

– Вот видите, Михал Михалыч, дорогой мой маловер. Наша команда одержала победу. О ней теперь заговорит весь мир.

Старик посмотрел на него печальными глазами.

– Да, Олег Викторович, мир заговорит, но советский спорт навсегда потерял одного из своих чемпионов. Я только что видел врача. Бедному Сереже Горшкову остается сказать лишь одно: прощай, ринг! Больше он выступать никогда не сможет.