Страница 15 из 56
Медоварцев открыл дверь и вышел в сени.
— Кабыть никого нет, — тихо сказал он, возвратясь. — Наших речей слышать никто не должен. — Он снова тяжело уселся на лавку. — На мой разум, друзья, Федору надо к Нарове[31] ехать, в устье судно заморское внаем взять, до Любека рядиться. — Михаил Андреевич посмотрел на Жареного, который все время согласно кивал головой. — А я, други, по Амов-же на карбасах до Колывани с товарами. А там с купцом немецким подряжусь до Любека плыть… Согласны, други?
— Одобряем, — сказали товарищи.
— Ну, а Порфирий горним путем из Пльскова и в доньские земли…
— Хорошо придумал, Михаил Андреич! — одобрил Федор Жареный. — Порфирий-то по-свейски да по-немецки хорошо обучен — недаром на Готском острове пять лет с отцом прожил, толмачом у него был.
— А ты согласен, Порфирий? — ласково спросил Медоварцев. — Горний путь труден. Ведомо ли тебе?
— Знаю, Михаил Андреич. Да коли в баню идти — пару не бояться. А я париться жарко люблю! — Он засмеялся, показав ровные белые зубы. — Да и бояться-то мне нечего, — сделавшись серьезным, говорил Порфирий. — Я свейским гостем[32] обряжусь, таковым из Пльскова выйду и далее весь путь до земли доньской без опаски пройду.
Медоварцев и Жареный переглянулись и опустили глаза.
— Ну что ж! — вздохнул Жареный. — Для святого дела и честью поступиться можно. Платье поганое кому охота носить, и я так бы сделал, ежели б как ты по-свейски или по-немецки разумел, — утешал он Порфирия.
Купцы молча пожали друг другу руки и расцеловались. Потом Медоварцев сказал:
— Помнить надо: окрепнет человек — крепше камня, ослабнет — слабже воды, так пословка говорит. Я про то, други, сказал, — закончил он напутственное слово, — держать себя надо крепко, тогда все хорошо будет!
Однако Медоварцев на этом не успокоился. Зная беспечный характер Жареного, он решил вместе с ним послать своего верного дружинника, толмача Аристарха. Тихонько разбудив спавшего в колымаге мужика, Медоварцев сказал ему:
— Много лет знатье наше, Аристарх. В походы вместе ходили, бились вместе, а сегодня, друже, пришло нам время расстаться. С Жареным путь твой… Всем хорош Федор, одно плохо — задним умом крепок. Вот и хочу тебя с ним послать. Верней дело будет, и мне спокойней. Посоветуй, коли что, Федору-то. Ежели учтиво, не дерзко скажешь, он всегда послушает,
Глава VIII. НА ВЕЛИКОМ МОСТУ
Неделю назад владыка прогнал двух врачей-венецианцев, бесплодно лечивших его долгое время, а сегодня по совету казначея Феодора он пригласил лекарем маленького подвижного бухарца, привезшего свои лекарства в Новгород из далеких восточных стран.
Как большую драгоценность, бухарец хранил несколько десятков корешков, похожих на фигурки маленьких человечков; на торгу он просил за них много серебра — ровно в двадцать раз больше, чем весили сами корешки.
Новгородские купцы только качали головой и пересмеивались между собой, слушая странного торговца. Рассказы бухарца о чудодейственной силе корня не помогли — ему не верили, считая обманщиком.
Однажды соборный поп Таисий, будучи навеселе, проходил мимо лавки бухарца. Увидев разложенные на чистом полотенце желтоватые, почти прозрачные корешки, так похожие на человеческие фигурки, он в испуге попятился и сказал, указывая на них пальцем:
— Поганью торгуешь, нехристь! Сущие оборотни, дьяволята, тьфу, прости господи!
Слухи об этом быстро облетели торжище, и надежда продать товар или приобрести пациентов оставила бухарца.
Но, когда он, заняв денег у земляков, собрался в обратный путь, к нему пришел софийский дьяк и позвал к владыке.
Бухарец, обнажив высохшее тело больного, долго и внимательно осматривал Евфимия. Легкие руки врача были приятны владыке.
— Спроси, Лаврентий, вылечит меня лекарь-то? — поеживаясь от прохлады, спросил у толмача владыка.
— Вылечу, если захочет бог, — обнажив необыкновенно большие зубы, ответил бухарец и, шурша шелковым цветастым халатом, низко поклонился Евфимию.
Владыка оставил лекаря у себя.
В покоях стояла тишина. Владыка, закрыв глаза, хрипло дышал. Мучительная тупая боль в боку временами доводила его до исступления. Будто издалека до него доносилось постукивание фарфоровой палочки в руках бухарца, растиравшего что-то в большой толстостенной ступе.
— Лаврентий, — тихо позвал больной.
— Здесь я, владыка. Что велишь? — отозвался дьяк.
— Спроси, Лаврентий, у лекаря, чем лечить меня будет. Кажись, все снадобья на мне пробовали, да толку нет.
Бухарец, услышав вопрос, вытер руки чистым белым полотенцем и, неслышно двигаясь в мягких туфлях, подошел к постели больного.
— «Не ведают здесь моего лекарства», — перевел дьяк. Бухарец уселся на ковер у постели, поджав ноги.
— Далеко на востоке, — рассказывал он, — раскинулось могучее и древнее царство Мин. Богат и велик народ этой страны. Нет нигде равных в мире ученым, поэтам и врачам, живущим в царстве Мин…
Бухарец придвинулся ближе к больному:
— Там растет пан-цуй — чудесное растение жизни! Велика целебная сила его корней. Пан-цуй обновляет тело и дух человека, делает его здоровым, сильным и бодрым.
Закрыв глаза и покачиваясь, бухарец ждал, пока дьяк переведет его слова.
— Трудно найти пан-цуй, — продолжал он, не открывая глаз. — Если молния ударит в чистый прозрачный источник, бьющий из-под земли, — источник иссякнет. В этом месте вырастает пан-цуй. Могучая сила молнии порождает растение. Сила небесного огня и жизненная сила земли скрыты в корне пан-цуя. Корень пан-цуя — это сама жизнь.
— А что ты растираешь в чашке? — допытывался владыка. — Один ли корень будешь давать мне?
— Велика сила пан-цуя, — ответил бухарец. — Если лечиться только корнем, кровь выступает из носа и десен. Я делаю лепешки из пан-цуя, молодых оленьих рогов, медвежьего клея, морских водорослей и настоя других трав…
Слух владыки ласкала тихо журчащая речь бухарца. Ев-фимию нравилась уверенность врача, он начинал верить в чудесную силу пан-цуя.
— Скажи лекарю, Лаврентий, — обратился он к дьяку, — ежели он меня вылечит — отблагодарю, золота не пожалею.
— Если захочет бог, — низко поклонился бухарец, — ты будешь здоров, великий господин.
Дверь отворилась, и казначей Феодор появился на пороге:
— Разреши, владыка, дело есть.
— Что за дело, отче? — недовольно спросил больной.
— Боярин Исаак Борецкий к тебе и другие бояре. Говорят, беспременно надо владыку видеть.
Подумав, Евфимий промолвил:
— Зови, отче.
Ждать гостей пришлось недолго. Первым, гремя боевыми доспехами, во владычные покои вошел Борецкий. Он с достоинством поклонился новгородскому архиепископу, а владыка удивленно спросил:
— Кого воевать собрался, боярин?
— Надо прекратить мятеж, владыка! — не скрывая беспокойства и не отвечая на вопрос, сказал Борецкий. — Весь город вооружился на нас. Просим тебя, заступись!
Несколько бояр в доспехах тихо вошли и стали позади
Борецкого.
— Они вчера хотели грабить наши дома, — повысил голос Борецкий, — только мои дружинники сумели разогнать этот сброд… вечных мужиков…
— Чего требуют вечники, — перебил Борецкого владыка, — тебе ведомо, боярин Овинов?
Боярин Овинов тревожно посмотрел на Борецкого, потом на владыку:
— Ведомо мне. Выдать боярина Данилу Ивановича Божева, кричат. Боярин-то от суда убег, к смерти его вечники приговорили. Кабы тихо дома сидел да богу молился Данила Иванович, и обошлось бы. Народ новгородский отходчив, милостив. А боярин за бесчестье мстить начал. Его людишки Степанька схватили, пытали да глаза выжгли… Ты велел, владыка, отдать Степанька, так его, слепого, к вечникам повели. Мужики еще пуще разъярились, Божева требовать стали.
Note31
Так в старину называлась река Нарва.
Note32
Свёйский гость — шведский купец.