Шиворот-навыворот

Это сообщение было выслушано школьниками с явным унынием, а Полем с удовлетворением. Он даже на время забыл о своих горестях.

– Я в высшей степени рад это слышать, – сказал он самым искренним тоном. – Отлично придумано. У школьников и так слишком большие каникулы. Ума не приложу, почему родители должны страдать из-за какого-то снегопада. Приятного мало, когда здоровый верзила слоняется по дому, не знает, чем заняться, и только ест в три горла.

Грабитель, горячо отстаивающий частную собственность, или овца, осуждающая вегетарианство, не произвели бы на слушателей более ошеломляющего эффекта.

Дети пробудились от своих грустных мыслей и не поверили своим ушам: исходи эти речи не от старого и верного соратника, они вызвали бы презрение и отпор. Но теперь этот монолог был воспринят с явным восхищением. Затаив дыхание, школьники следили, к чему же клонит их приятель.

Доктор не сразу оправился от потрясения, в которое его привели эти слова. Затем он сказал с мрачной улыбкой:

– Саул среди пророков! Твои чувства, Бультон, похвальны, если они, конечно, искренни. Повторяю – если они искренни. Но я вынужден отнестись к ним с подозрением. – Затем, как бы жел.ая сменить опасную тему, он спросил: – Как вы провели каникулы, дети?

Никто и не попытался ответить на этот вопрос, воспринятый школьниками в качестве чего-то вроде «как поживаете», когда собеседник вовсе не интересуется вашими делами. Тем более, что доктор, не ожидая ответов, продолжал:

– Я возил сына Тома в Лондон. За неделю до Рождества мы посмотрели постановку «Агамемнона» в театре «Сент Джордж Холл». Как вам, должно быть, известно, это трагедия знаменитого греческого поэта Эсхила. Мне было очень приятно, что Том выказал интерес к постановке пьесы, отрывки из которой он читал в хрестоматии.

Никто не отозвался, за исключением мистера Бультона, который буквально ринулся вперед, отчаянно стараясь показать свою обычную покорность.

– Возможно, я покажусь старомодным, – сказал он. – Скорее всего, так оно и есть, но я решительно против того, чтобы детям показывали драматические представления любого рода. Это выбивает их из колеи, сэр.

Доктор Гримстон промолчал, но, оперевшись руками о колени и поджав губы, некоторое время испепелял взглядом своего юного критика. Затем, многозначительно кашлянув, снова углубился в газету.

«Я его обидел, – мелькнуло у Поля. – Впредь надо быть осторожнее. Ничего, я с ним еще успею объясниться «. Поэтому при первом же удобном моменте он сказал:

– У вас, я вижу, вечерняя газета. Нет ли важных новостей?

– Нет, сэр, – коротко отозвался доктор.

– Сегодня я читал в «Тайме», – говорил Поль, изо всех сил стараясь сочетать общительность с информативностью, – что урожай камфары в этом году будет очень скудным. Что касается камфары, то самое любопытное заключается в том, что японцы... – он решил постепенно перевести разговор на тему колониальных товаров, дабы открыть глаза доктора на то, что с ним приключилось, но успеха не имел.

– Благодарю вас, Бультон, но я знаю, как добывается камфара, – с леденящей вежливостью отозвался доктор.

– Я лишь хотел заметить, когда вы меня перебили, – не унимался Поль,ибо скорее всего об этом вы не знаете, что японцы... никогда не...

– Хорошо, хорошо, – с нетерпением в голосе снова прервал его Гримстон.Может быть, японцы и впрямь никогда чего-то там ие делают, но я надеюсь найти способ сам ознакомиться с вашими познаниями о японцах.

Прежде чем опять углубиться в чтение, он посмотрел поверх газеты на негодующего Поля, вовсе не привыкшего, чтобы его не слушали, не столько с подозрительностью, сколько с нарастающим удивлением: что случилось с этим учеником за время каникул, почему шалун и озорник вдруг превратился в первостатейного педанта и резонера.

«Он не вежлив, даже просто груб, – думал Поль, – но я не сдамся. Я уже пробудил его любопытство. Это шаг вперед. Он уже понял, что-то не так». И Поль снова подал голос.

– Вы, кажется, курите, доктор Гримстон. Поезд нигде не останавливается, а сигара после обеда – великая вещь. Я мог бы предложить вам сигару, если желаете.

И он стал нашаривать в карманах портсигар, упустив из вида, что последний, как и прочие атрибуты его прошлого существования, исчезли. Джолланд фыркнул, не в силах сдержать свое восхищение перед такой неописуемой наглостью.

– Если бы я не знал, что это крайне неудачная шутка, а не преднамеренное оскорбление, я бы сильно рассердился, – сказал доктор. – Но я готов извинить излишнюю веселость, вполне простительную, коль скоро она вызвана мыслью о возвращении к радостным школьным будням. Но будь внимателен впредь, Бультон!

«Почему он так рассердился, – недоумевал про себя Поль. – Откуда мне знать, что он не курит? Боюсь, что пока он еще не понял, кто я такой». И он начал снова:

– Насколько я понял, доктор, среди ваших учеников есть некто Киффин. Не сын ли это, часом, Джорджа Киффина из Колледж-Хилла? Господи, мы с твоим отцом старинные приятели и познакомились еще, когда тебя и на свете не было. Тогда он еле сводил концы с концами... Вам нехорошо, доктор?

– Я вижу, к чему ты ведешь. Ты хочешь, чтобы я признал, что ошибся, оценивая твое поведение.

– Именно, – признал Поль с облегчением. – Вы меня верно поняли, доктор. Вы правильно со мной разобрались.

– Если так и дальше будет продолжаться, – пробормотал доктор, – я н впрямь разберусь с тобой вполне определенным способом, а громко сказал: Со временем я с тобой разберусь, а пока прошу помалкивать.

«Не очень-то церемонно он выразился, – размышлял Ноль, – но, по крайней мере, он явно почувствовал что-то неладное, ну а его манера говорить может, он сделал это, чтобы сбить с толку школьников. Если это и впрямь так, то он большой молодец. Буду нем как рыба.

Но через некоторое время его обеспокоило открытое окно в купе и он нарушил обет молчания.

– Прошу прощения, доктор, – сказал он с интонациями человека, привыкшего ставить на своем, – но я бы попросил вас либо закрыть окно, либо поменяться со мной местами. Вечерняя прохлада, как говорит мой доктор, совершенно пагубна для человека моих лет.

Доктор нахмурился, удивленно вскинул брови, закрыл окно и сказал:

– Напоминаю тебе, Бультон, ты ведешь себя неразумно.

«Верно, верно, – подумал Поль. – Хорошо, что он мне напомнил. Не надо подавать вида этим мальчишкам. Зачем лишняя огласка? Попридержу-ка я пока язык. Ну а потом Гримстон отправит меня в Лондон первым же поездом, а заодно и одолжит денег на гостиницу. Я ведь прибуду на Сент-Панкрас уже поздно ночью. А может, он предложит мне переночевать в школе. Там будет даже лучше. Я, пожалуй, не стану отказываться.

И он откинулся на сиденье в лучшем настроении. Разумеется, глупо было покинуть уютную столовую дома и прокатиться бог знает зачем до Родвелл-Маркета, но можно смириться со временными неудобствами, если все хорошо кончится.

По крайней мере, слава Богу, что не возникла необходимость мучительных объяснений.

Школьники украдкой посматривали на Бультона. Они были в восторге, что выражалось в перешептываниях и хихиканье. Они пытались поймать его взгляд и дать понять, как хотелось бы им увидеть и услышать продолжение, но мистер Бультон глядел на них так отстраненно-холодно, что они одновременно почувствовали обиду и любопытство.

Впрочем, его выходки вскоре приняли направление, остудившее их восхищение. Рядом с Полем сидел новичок Киффин. Это был бледный мальчик с большими жалобными карими глазами, как у тюленя. В том, как он был одет, чувствовалась заботливая материнская рука. Брюки и пиджак были вычищены и отглажены так, словно предназначались не для живого мальчика, а для манекена в витрине магазина готового платья.

Это был домашний ребенок, начисто лишенный того компанейского озорного духа, что был так присущ его соседям по купе. У него не было того умения ловко приспосабливаться к новым обычаям, что позволяет домашним детям быстро находить общий язык с самыми большими сорванцами.