Страница 9 из 65
— Абнеос, — прошептала Маша, — как ты сейчас себя чувствуешь?
— Не знаю, — так же тихо ответил ей троянец. — Покровительница Трои богиня Афродита, наверное, похожа на тебя. И мне грустно, тепло на сердце и немножко страшно.
— Я не богиня. И никто меня даже в шутку не называл Афродитой, потому что я некрасивая. Я всегда знала, что нехороша собой, только одна мама думает наоборот.
— Твоя мать мудра, как Афина Паллада, — торжественно сказал Абнеос. — Я хотел бы обладать половиной ее мудрости.
— Не шути так, Абнеос, ты делаешь мне больно.
— Я? Тебе делать больно? Это ты смеешься надо мной, бедным шорником, чья мастерская у Скейских ворот. Ты, всесильная и мудрая, ты смеешься надо мной.
— Спасибо, Абнеос, ты не представляешь, как мне хорошо с тобой. У тебя такие сильные руки, и кожа на них твердая и мозолистая…
— А твоя рука нежна, как спелый персик из рощи, что у самого предгорья Иды. И мне боязно пожать ее…
Глава 6
Боль была все время, она пряталась в его теле, но теперь, когда он медленно приходил в себя, боль становилась осознанной, острой. Сознание возвращалось к нему медленно, неохотно, неуверенными толчками. И в то же мгновение, когда оно включило механизмы его памяти, Куроедов судорожно дернулся на каменном полу, потому что последнее, что он запомнил, был свист бича, страшное напряжение своих мышц и впивающиеся в тело тугие сыромятные ремни.
Куроедов застонал и открыл глаза. Подле него сидел старик с клочковатой седой бородой и печальными глазами. Старик протянул руку и мягко коснулся его лба.
— Лежи, не вставай пока. Пусть к тебе вернутся силы. К тому же прохлада каменных плит успокоит твои синяки и кровоподтеки. Лежи, не бойся, я уже давно сижу подле тебя. С того самого момента, когда ольвидовские стражники втащили тебя сюда после допроса.
— А кто ты? — с трудом ворочая распухшими губами, спросил Куроедов.
— Я — Антенор.
Забыв о ноющем теле, Куроедов уперся руками о шершавые камни пола и рывком сел.
— Антенор? Уж не советник ли царя Приама? Но почему тогда ты здесь, в этой темнице? Как ты сюда попал?
— Я вижу, тебе лучше, — улыбнулся старик, отчего его глаза под седыми кустистыми бровями стали совсем по-детски ясными. — Когда человек любопытен — это уже признак здоровья. Ты спрашиваешь, почему я в тюрьме. Потому что я болтлив и иногда по старческой рассеянности говорю правду. От царского же советника правды не ждут. Царь Приам, сын Лаомедонта, властитель Илиона и любимец богов, всегда прав. Ему не нужно знать правды, ибо он сам творит ее. А раз так, гнать этого слабоумного старика Антенора, в тюрьму его, в каменный мешок. И правильно. Многие считают, вернее, считали меня мудрым, а где место мудреца, как не в тюрьме? Пусть посидит, вспомнит свою сорокалетнюю службу царю, поразмыслит, чего стоит в наши дни правда… Я не надоел тебе, незнакомец?
— Бог с тобой, Антенор!
— Бог? Один бог? Что значит это выражение?
— Бог? У нас, там, где я живу, был один бог, всего один. Да и того теперь уже нет.
— Один бог? — вздохнул Антенор. — Какая экономия слов! У нас их столько, что вязнут на зубах. На каждое дело свой бог. Как видишь, наши, по сравнению с твоим, изрядные лентяи. И как же ваш один бог управляется со всеми делами?
— Не очень хорошо. Поэтому-то и остался безработным.
— А ты смело говоришь, юноша. Откуда ты?
— Из страны, которой еще нет, и из времени, которое еще не наступило.
Антенор нахмурил брови и пристально посмотрел на Куроедова. На мгновение в глазах старика с комочками слизи в уголках мелькнул гнев, но тут же погас. Он едва заметно пожал плечами.
— Я не могу объяснить тебе, как это произошло, о Антенор, — сказал Куроедов. — Но я попал сюда из страны будущего, из времени, до которого должно пролететь тридцать веков.
— Тридцать веков? — медленно переспросил Антенор. — Это много времени. Оно уничтожит храмы и алтари, обратит в пыль и прах народы и сотрет с людской памяти многие имена…
— Я знаю твое через три тысячи лет…
— Через три тысячи лет… Значит, тебе открыто, что случится с Троей?
— Увы…
— Ты боишься сказать мне?
— Я предпочел бы рассказать тебе что-нибудь приятное, но…
— Не бойся, я знаю и так: Троя погибнет. Кассандра знает, она много раз рассказывала мне…
— Кассандра? Дочь Приама? Та, которая обладала даром предвидеть будущее?
— Значит, и ее имя осталось… — вздохнул Антенор и вытер краем грязного плаща уголок глаза.
— Осталось. Она не погибнет в роковой день, ее возьмет к себе царь Агамемнон. Она умрет вместе с ним от руки его супруги Клитемнестры. И тебя пощадят греки… Так, во всяком случае, говорят предания…
— Знаю, знаю… Кассандра рассказывала мне. — Старик снова тяжко вздохнул. — Я старик, у меня слезятся глаза и дрожат руки. Я устал. Я уже не боюсь путешествия в царство теней, я уже почти там. Я иногда даже мечтаю о нем, как мечтают о крепком сне… Но Кассандра… Каково ей знать страшное будущее и не быть в силах изменить его, предотвратить! Ведь это тысяча смертей вместо одной. Говорят, что когда боги хотят наказать человека — они отнимают у него разум. А есть наказание пострашней мудрость и знание.
— И вы сидите сложа руки и ждете, как жертвенные животные, пока свершится судьба? Даже зная, что Троада падет и Илион превратится в руины, вы не должны вздыхать, сделайте что-нибудь, уговорите Приама сделать что-нибудь!
— Поздно, — вздохнул Антенор, — поздно. Нет уже в живых Гектора, погиб и злосчастный Парис, убив предварительно Ахиллеса, поздно. И по-прежнему ехидна Елена строит глазки Приаму, и по-прежнему собаки Ольвида охотятся за каждым, кто хоть на мгновение усомнится в мудрости царя. Ведь ты, сын мой, тоже познакомился с ними. Тише, кто-то идет, наверное, это Кассандра. Вот и она, добрая душа.
В подземелье тихо проскользнула женщина. Увидев Куроедова, она вздрогнула и вопросительно посмотрела на Антенора. В полумраке Куроедову показалось, что глаза у женщины огромны и печальны. От нее пахло какой-то горьковатой травой, похожей на полынь.
— Не бойся, дочь моя, это новый узник. Он чужестранец и пришел издалека, но Ольвид уже успел побеседовать с ним.
— Старый шакал, — прошептала Кассандра, и Куроедов уловил ненависть, вогнанную в одно короткое слово.
— Меня зовут Александр, — мягко сказал Куроедов.
Он встал, пошатываясь, и смотрел на женщину. Тело ее было легким, сухим и смуглым. Она тяжело дышала, и в глазах — они действительно были огромны — прыгали странные огоньки.
— Иногда меня тоже зовут Александра, — сказала она. — Дай мне твою руку.
Куроедов протянул руку и со странным замиранием сердца ощутил прикосновение маленькой сухой ладони.
— Не шевелись! — умоляюще и вместе с тем властно прошептала Кассандра, и Куроедов скорее догадался, чем увидел, как она вдруг напряглась, напружинилась и застыла, хрипло дыша. Лоб ее влажно блестел, и ладонь на его руке затрепетала. Прошла минута, другая, а Куроедов все еще боялся пошевельнуться. Внезапно Кассандра глубоко и трепетно вздохнула, как-то обмякла и ровным бесцветным голосом сказала:
— Да, ты издалека. Ты добрый человек, и я буду любить тебя. И тебя тоже судьба заберет у меня. Ты принесешь мне много боли, но сладкой боли. Ночью я приду за тобой, ты должен выйти из этой ямы.
Она тихо скользнула к двери, а Куроедов, почему-то опустошенный и смертельно усталый, медленно опустился на пол. В воздухе еще чувствовался еле слышимый запах какой-то горькой травы, похожий на запах полыни, и сухая ладонь Кассандры все еще лежала у него на руке.
— Александр, — услышал сквозь сон Куроедов тихий торопливый шепот, — проснись…
Он попытался вскочить на ноги, но покачнулся, избитое и занемевшее тело плохо слушалось его.