Убить зверя

Нашел Клевахин и квартиру, где когда-то проживал Гуга. Там теперь обитали другие люди, которые о бывшем хозяине своего жилища не имели ни малейшего понятия. Или – что было более достоверно – успешно постарались его забыть. И было из-за чего.

Вернувшись с афганской войны, Родион Волков устроился автомехаником на одном из предприятий города.

Вскоре ему, как воину-интернационалисту, выделили и двухкомнатную квартиру, куда он въехал с молодой женой и годовалым сыном. Жили они дружно, весело и отличались особым бескорыстием – может, потому, что и Родион, и его жена были детдомовскими. Казалось, что никакие житейские бури не смогут разрушить их счастливое гнездышко, любовно свитое и тщательно охраняемое.

Но коварная судьба имела на этот счет свое мнение. Она явилась семье Волковых в образе мафиозной разборки – среди бела дня, в парке, где жена Родиона прогуливала малыша. Шальная пуля угодила трехлетнему пацану точно в сердце. Не помнящая себя от горя жена бывшего воина-афганца бросилась к вооруженным "быкам" и едва не выцарапала одному из них глаза. Ее убили походя, одним ударом ножа – чтобы под ногами не путалась. И чтобы не "настучала" кому следует.

С той поры Волкова будто подменили. Он не стал пить, как многие в подобных ситуациях, а просто замкнулся в себе. Наверное, все-таки в его мозгах произошел какой-то сдвиг, потому что Родион бросил хорошо оплачиваемую работу и стал перебиваться случайными, чаще всего мизерными, заработками. Он мог неделями сидеть в квартире, а когда наконец выходил на свет ясный, то люди просто пугались его вида.

Так прошло три года. А затем случилось то, что называется "демократической" справедливостью. Волков конечно же не был в состоянии со своих копеек вносить квартплату, растущую не по дням, а по часам. И "кристально-честный" начальник ЖЭУ, депутат горсовета от компартии, который старый партбилет держал в красном углу личного трехэтажного дома – как икону, быстренько сварганил необходимые бумаги, отнес их в суд, где, не мудрствуя лукаво, вынесли соответствующее решение. Правда, в иске Родион предстал перед ликом закона как горький пьяница и вообще нехороший человек. Но то были частности. Итогом судебного разбирательства стало лишение Волкова прав на квартиру (между прочим, расположенную в самом центре города), на которую спустя неделю исполком выдал ордер личному водителю мэра.

После выселения Родион исчез из города года на два. А затем возвратился уже в образе юродивого Гуги. Где он бы все это время, чем занимался – никто не знал. Но самое странное заключалось в том, что Гуга опять стал улыбчивым, контактным человеком, а главное – начал говорить на тарабарском языке, безбожно картавя и заикаясь. Впрочем, что с него возьмешь – больной на голову, он и есть больной на голову. Так решили все, кто его знал прежде, и на том успокоились. Эти сведения выложили Клевахину бывшие соседи Гуги, люди в общем сердобольные и порядочные. Но чем они могли ему помочь, забитые и запуганные новой властью, которая покоилась на плечах мордоворотов в погонах и без, вскормленных из одной титьки?

В каком районе города сейчас обитал Волков-Гуга, им было неведомо. Майору лишь подсказали, где его "рабочее" место…

Подкова напомнила Клевахину разворошенный муравейник. И покупатели, и продавцы, и вообще праздношатающиеся суетились, бестолково шныряли туда-сюда, тащили в руках или везли на тележках туго набитые сумки, о чем-то спорили, торговались до хрипоты, а иногда и хватались за грудки. Лишь одни контингент барахольного сообщества выглядел солидным и никуда не торопящимся: коротко стриженный "быки" деловито и не спеша обходили свои "кормушки", собирая ежедневную дань и зорко отслеживая чужих, иногда имеющих наглость забираться на их территорию. "Чужими" они считали таких же мордоворотов, только из конкурирующих банд; менты и налоговики были для них своими в доску, потому что стояли "на довольствии" и отрабатывали положенное им содержание с не меньшим рвением, чем их "кормильцы".

С майором едва не случился конфуз. Пробираясь среди людского месива, он неожиданно наткнулся на соседку с верхнего этажа Грачиху. Здоровенная бабища как обычно вещала своим трубным гласом сдвинутые набекрень истины, почерпнутые из "желтой" прессы. И самое интересное – в благодарных слушателях, судя по собравшейся возле ее лотка толпе, у Грачихи недостатка не было. Трусливо втянув голову в плечи, Клевахин поторопился шмыгнуть в толпу – от греха подальше. Ему вовсе не хотелось, чтобы гром-баба, увидев его, заорала на всю Подкову, как это случалось при встречах в их дворе: "Здорово, мент!

Тебя еще не грохнули?". Майор даже не пытался возмущаться – что с нее возьмешь? Он уже точно знал, что единственным противоядием от этой наглой и бесцеремонной стервы была только пуля. К своему глубокому сожалению, он не был настолько кровожадным…

Гугу опер нашел на самом бойком, "проходном", месте. Нищий сидел прямо на земле и тоже, как и Грачиха, болтал без умолку, притом со смешочками. Наверное, по Подкове гуляла зараза словесного поноса – наподобие эпидемии гриппа. К удивлению Клевахина, Гуга не просил подаяния, как другие его товарищи по несчастью, но шапка перед ним была полна. И притом не мелочью, а достаточно солидными купюрами.

Наверное, Гуга слыл достопримечательностью Подковы, потому что возле него иногда останавливались, чтобы потрепаться, достаточно солидные люди; возможно, еще и потому, что, не в пример остальным попрошайкам, достаточно ветхая заплатанная одежда юродивого была чистой и от него не несло запахом старого вонючего козла.

Клевахин, пристроившись возле одного из лотков – там продавали дешевые импортные очки-однодневки, диоптрические стекла которых вываливались из оправы максимум через неделю – некоторое время наблюдал за Гугой, пытаясь понять на самом ли деле у нищего не все в порядке с головой. Но составить определенное мнение так и не смог: юродивый нес то абсолютную чепуху, то высказывал вполне здравые мысли. Скорее всего, он напоминал майору придворного шута, реликта другой эпохи, чудом попавшего в наше время. Иногда суждения Гуги были настолько точны и остры, что вполне могли составить конкуренцию косноязычным высказываниям некоторых депутатов и министров. Но только по форме – всетаки юродивый здорово коверкал слова, а по содержанию – монологи Гуги составили бы честь любому из власть имущих. И не только. Наверное, его вполне нормальные собеседники все же отдавали должное необычному нищему, потому что разговаривали с ним будто и не всерьез, но с каким-то странным уважением и сочувствием. Будто перед ними сидел не изгой, к которому обыватели относятся в общем-то с пренебрежением, а нищенствующий мудрец со странностями.

Так ничего и не прояснив для себя, Клевахин наконец решил брать быка за рога и подошел к Гуге.

– Здравствуй, Родин Матвеевич! – сказал майор, бросив купюру в шапку Гуги.

Казалось, что на лице нищего не дрогнул ни один мускул. Но в глазах, поднятых на Клевахина, вдруг появилось тревожное, тоскливое выражение. Которое, впрочем, тут же стерла искра сумасшествия, выскочившая на миг и спрятавшаяся в глубине зрачков.

– Г-гажданин начальник… гы… – безумно осклабился юродивый, сразу признав кто на самом деле стоит перед ним.

– Да, Волков, у тебя глаз-алмаз… – добродушно улыбнулся ему в ответ майор.

– Я Гуга… гы… – Нищий был сама невинность.

– Пусть будет так, – согласился Клевахин. – Мне нужно с тобой поговорить. Без свидетелей… – Он многозначительно обвел взглядом толпу.

– Б-будете бить? – спокойно спросил Гуга.

– С чего ты взял? – удивился майор.

– М-меня все бьют. Б-больно…

– Родион Матвеевич, я не простой мент, я опер и работаю в уголовном розыске. Да и за что тебя бить?

– Не знаю. Что-нибудь пгидумаете. Вы – власть. А я чеговек м-магенький. Все бьют…

– Даю слово, что я тебя и пальцем не трону. Веришь?

– Куда д-денешься… – Гуга, порастыкав деньги по карманам, встал. – П-пойдемте…

Клевахин шел позади юродивого, который пронизывал толпу, как горячий нож коровье масло.