Лашарела

Тогрулшах был наслышан о красоте царевны Русудан, сестры Георгия, видел и портреты ее, и теперь он приехал поглядеть на нее. Правитель Арзрума задумал женить сына своего Могас-эд-Дина на Русудан, чтобы породниться с грузинским царствующим домом.

Едва успел царь проводить Тогрулшаха, как в Колу тайно прибыл трапезундский кесарь Алексей Комнин с небольшой свитой. Царь выехал навстречу Комнину, обнял его и по-братски расцеловал.

Комнин торжественно поздоровался с царской свитой. Однако, когда он очутился лицом к лицу с Лухуми, крайнее смущение охватило его и он отступил назад. Потом резко повернувшись, он вскочил на коня и до самой царской резиденции ехал рядом с Георгием.

Комнин, хоть и пытался сохранить внешний блеск, выглядел уже не так, как в свой прежний приезд. Все надежды на восстановление прежнего величия и на избавление от турецкого ига он возлагал только на грузинского царя. То и дело он направлял к нему своих послов с богатыми дарами, и наконец сам прибыл к своему венценосному родственнику и другу просить помощи.

Казалось, что синопские события должны были бы сломить высокомерие Комнина, но он по-прежнему держался кичливо, будто был не данником Кей-Кавуса, а самодержцем Византии, восседающим на престоле в Константинополе.

Такое поведение Комнина забавляло Георгия. Насмешливо улыбаясь, он поглядывал на хорохорившегося автократора с турецким ярмом на шее.

За обедом Комнин снова увидел обезображенное лицо царского телохранителя, безмолвно застывшего за спиной своего государя. Холодная дрожь пробежала по спине византийца, и кусок застрял у него в горле. Он пытался скрыть от окружающих свой страх и отвращение и продолжал есть, почти не подымая глаз.

Царь дал Лухуми какое-то поручение, и тот покинул зал.

— Где ты выискал такое пугало, Георгий? — обратился Комнин к царю. Боже, до чего безобразен! Как ты можешь все время видеть его перед собой!

— Да это же мой телохранитель. Ты забыл, как он спас тебя от кабана? Ты еще собирался памятник ему поставить на форуме в Константинополе, улыбнулся Георгий.

— Что же с ним сталось? Я не узнал его, он так ужасно изуродован! — огорченно воскликнул Комнин.

— Дважды он спас меня от смерти! Удар занесенного надо мной меча он принял на себя — и вот как поплатился за свою преданность!

— Грузинские цари всегда щедро награждали преданных им людей. Ты, вероятно, жалеешь его и потому держишь при себе. Но, согласись, неприятно иметь перед глазами такого урода, особенно когда обедаешь!

Царь нахмурился и ничего не ответил. Ему не понравилась болтовня Комнина, хотя он должен был признаться, что вид Лухуми ему самому был не очень приятен.

— Что ты задумался, Георгий? — не унимался Комнин. — Разве так трудно сменить его? Самое трудное дело можно совершить, если заняться им спокойно, не торопясь. Твой покойный дядя, а мой дед, великий Андроник Комнин, никогда не унывал и умел найти выход из любого положения. Даже когда император Мануил заковал его в кандалы и бросил в самую мрачную крепость в Константинополе, Андроник не только не отчаялся, но с первого дня принялся обдумывать план побега. Под башней, в которую был заключен мой дед, он обнаружил давно бездействовавшую водопроводную трубу. Смелый и сообразительный узник разрыл пол, втиснулся в трубу и старательно закрыл щель в полу. В полдень стража заметила отсутствие Андроника. Кинулись обыскивать темницу, но следов побега не обнаружили. Начальник крепости, зная, что ему не избежать жестокого наказания, решился все же доложить о случившемся Мануилу. По всей империи были объявлены розыски беглеца. Всю страну подняли на ноги, перекрыли все пути и дороги. Но никому не приходило в голову, что узник находится по-прежнему в крепости. Отчаявшись в поисках, власти заподозрили в пособничестве побегу родных и близких Андроника. Схватили его супругу и заточили в ту же камеру, где находился Андроник.

Как только стемнело, Комнин вышел из своего укрытия и предстал перед своей женой. Та в ужасе вообразила, что перед нею призрак, но дед быстро доказал ей, что он вовсе не дух бесплотный. И вскоре после этого супруга Андроника произвела на свет дядю моего Иоанна.

Все присутствовавшие хорошо знали полную превратностей жизнь Андроника Комнина, но рассказ его внука выслушали со вниманием и смеялись от души.

Георгий едва удержался, чтобы не сиросить своего родича, сохранял ли он присущее его деду спокойствие духа, валяясь в ногах у румского султана, но пожалел и без того униженного кесаря и, только насмешливо глянув на него, трижды чокнулся с ним полной чашей.

Лухуми становился все более неприятен царю. Каждый раз, вспоминая слова Комнина, Георгий впадал в дурное настроение. Все в Лухуми стало его раздражать. Он старался отделаться от телохранителя, часто отсылал его с поручением куда-нибудь подальше, а сам в это время поспешно уезжал из города. Но верный телохранитель, с обычной точностью выполнив поручение, возвращался и представал перед царем, где бы тот ни находился.

Никак не мог царь привыкнуть к уродству Мигриаули. Как ни старался он призвать голос разума и совести, сколько ни напоминал себе, чем обязан Лухуми, ничего не помогало. Лаша не выносил его присутствия и все больше отдалял беднягу от себя. Часто по целым дням Лаша не выходил из опочивальни, лишь бы не видеть стоявшего у двери телохранителя. В конце концов это стало сущим мучением. Лаша не мог найти повода избавиться от преданного слуги.

Придворные и челядь, заметив такое отношение к Лухуми со стороны царя, также стали уклоняться от встреч с несчастным телохранителем, при разговоре с ним отводили глаза в сторону, чтобы не видеть его изуродованного лица.

Все тягостнее становилось царю выносить присутствие Лухуми, и он был безмерно рад, когда тот обратился к нему с просьбой разрешить ему уехать на несколько дней домой.

— Я еще не видел ни матери, ни жены с тех пор, как меня ранили, и, если будет на то царское соизволение, я съезжу ненадолго домой, — попросил соскучившийся по родному дому Лухуми.

— Можешь ехать не на несколько дней, а на несколько месяцев, мой Лухуми! Отдохнешь дома, здоровье поправишь, за хозяйством присмотришь! — с готовностью согласился Лаша.

И обрадованный Мигриаули покинул двор, к великому удовольствию царя.

Перед домом Кетеван всадник придержал коня. Собака с радостным визгом кинулась к нему, виляя хвостом.

Склонившаяся над тонэ Кетеван подняла голову, вглядываясь в гостя. С первого взгляда этот одноглазый изуродованный человек показался ей чужим.

— Ты не узнаешь меня, мать! — улыбнулся ей Лухуми и соскочил с коня.

Слезы залили глаза Кетеван, но она быстро утерла их концом платка.

— Лухуми, сынок! — вырвался у нее радостно-тревожный возглас, и она бросилась к сыну.

Кетеван вперила глаза в лицо Лухуми, и ужас и отчаяние сковали ее, но, овладев собой, она принялась обнимать и целовать его, прижимая к груди.

— Сын мой, вернулся наконец! Слава богу, что жив остался!.. Сегодня птичка нам пропела радостную весть, вот и сбылось… — говорила без умолку Кетеван, не отдавая себе отчета в том, отчего льются слезы из глаз: от радости встречи с обожаемым сыном или от щемящей жалости, прихлынувшей к сердцу.

— Как живешь, мама, как вы тут без меня обходитесь? — спрашивал Лухуми, оглядывая двор.

— Хорошо живем, сынок, что с нами может приключиться! Только беспокойство за тебя донимало нас: меня и твою бедную жену.

— А где она, мать?

— Лилэ? Да у соседей, должно быть. Сейчас я ее кликну! — засуетилась Кетеван.

— Тандо! — крикнула она стоявшему у тонэ краснощекому босоногому мальчугану. — Тандо, сынок, подойди сюда, покажись дяде Лухуми! Это сын нашего соседа, хороший мальчик, потешный такой, — тараторила Кетеван.

Тандо не двигался с места.

— Подойди, не стесняйся! — подбодряла его Кетеван.

Испуганно поглядывая исподлобья, Тандо переминался с ноги на ногу, и было похоже, что он вот-вот расплачется.