Страница 144 из 166
А потом-то ведь снова заснешь…
Снился Игнату сон; и сон этот в который уже раз был междумирным. И понимал Игнат Крылов, сын Сергеевич, отчего миры прежде всего сходятся в снах: там в необычайное поверить легче. Хочешь, чтобы в голову новые мысли приходили — держи крышу набекрень.
На этот раз сошлись в клубном помещении, которое Игнат хорошо знал. Сводчатый полуподвал под восточным флигелем, где клуб жил до реконструкции парка и дворца. На стенах выгнутые из проволоки гребенки для деревянных мечей; и сами эти мечи — какими грубыми, игрушечными донельзя и даже смешными показались они теперь Игнату! И маски фехтовальные из сетки или обычной строительной проволоки — шлемов клуб тогда делать еще не умел; да и почти никто в городе не умел… Флаги на стенах и платья на вешалках; подернутый ржавчиной бахтерец, на который никак не находилось покупателя — все было такое пыльное, ненастоящее…
А посреди полуподвальчика стоял обыкновенный круглый стол; за столом сидел отец Игната и пил пиво из коричневой большой чашки, у которой в очередной раз отклеилась ручка. Справа от него Андрей Кузовок размешивал чай и сахар в обычной широкой чашке из сервиза — Игнат помнил, таких шесть штук жили в Андреевом серванте и звякали, когда на дне рождения начинались танцы… Сам Игнат пил березовый квас из деревянной кружки — маленького бочонка с ручкой. На Земле такая кружка называлась банной, а у Висенны просто кружкой.
Госпожа Висенна занимала за столом четвертое место. Светилась слабым золотистым сиянием, шелестела платьем из березовых листьев. Пила алое густое вино из высокой кружки черного металла, по ободу которой, сверху и снизу, мерцали густо-зеленые камни: изумруды «первой огранки», какими ЛаакХаарские купцы возили их через таможню Волчьего Ручья.
Игнат думал: зачем же мне оставаться в чужом мире? Но прежде, чем он успевал открыть рот и спросить, госпожа Висенна покачивала кружку, изумруды сверкали ехидно: а который из них теперь тебе чужой? Земля родная по имени, а по возможностям? Игнат снова думал: неужели я от трудностей в придуманный мир сбежал? Отец хмурился: а что, в том мире смерть была ненастоящая? Или Волчий Ручей раз за разом отстраивать легко было? Спарк снова чесал затылок: к чему я вообще эти вопросы задаю? Мне тут лучше, тут и жить следует! Кузовок опускал чашку на стол с той же решимостью, с какой сам наместник припечатывал указы: как же это, Игнат, ты от нас побежишь? Мы тебя, сукина кота, кормили, учили… мы тебе крышу набекрень подвинули… ты в ту лазейку сбежал… а мы?
И снова все без единого слова поднимали чашки к губам, и ни у кого напиток не кончался, и не удивлялся никто: сон есть сон. Потом все Спарковы собеседники разом склонили головы на плечо, устремившись глазами к середине стола — точь-в-точь Рублевская «Троица». Игнат посмотрел также: на столе, оказывается, раскатилась знакомая по Академии большая карта Леса. На белом поле к северу от известных земель ровно пульсировала зеленая звездочка.
Игнат эль Тэмр понял: то самое место. Разгадка там. Место обязательно нужно отыскать; именно для этого он и Ратин завтра встанут совершенно здоровыми! Спарк глотнул еще чаю, посмотрел вокруг.
И вдруг ощутил, что нисколько не стыдится аляповатых деревянных клинков на стене и наивной серебристой звезды на флаге.
2. Весной — рассвет. (весна 3748)
Весной — рассвет. Сама весна — рассвет после темной и холодной зимы. Впереди лето; впереди полдень жаркий и яростный, когда не собираются уже с духом, и не готовятся — делают. Вот поэтому весной — рассвет. Удвоенное предощущение начала. Открытие дня и начало года. Один и тот же моросящий дождь осенью назовут унылым; зимой — гнилым, летом — грибным. И только весной скажут: госпожа Висенна умывается.
Утро.
Утро теплое и тихое, чуть-чуть сыроватое. По ямам и промоинам выглядывают грибы-строчки. Перед обжаркой горечь из них надо вываривать почти час. А в караване все должны сниматься с лагеря в одно время и трогать враз, по сигналу горлового. Некогда возиться с грибами. Мясо да щавель дикий живо проварить; да Рикард с обычной своей ухмылкой чего-нибудь острого или пряного в котел подсыпет — кушать подано! Ложками в очередь: боярышня Алиенор; служанка ее Лиса; казначей и жених Лисы — Шаэррад-Тигренок; телохранитель Ветер-старший; брат его Ветер-младший; Спаркпроводник; Ратин-атаман; Рикард-колдун да Майс-воин… вот и дно котла показалось. Котел промыть, наспех дном об землю потереть — от свежей копоти. А иные уже скатали шатер; а уздечки уже звякают; а вон продробил по обочине всадник из караванной охраны: все ли готовы?
И вот из-за поворота лесной дороги слышно: «А-ва-ай!» Давай, значит — трогай с места, все враз. Щелкают кнуты, фыркают и ржут кони. Сегодня, кажется, мягко двинулись — никакая лошадь нигде не закинулась; ничья повозка не встала поперек просеки…
Караван паломников идет на Светлое Озеро. К полудню ожидается городок: ТопРаум. Последний княжеский город перед густой пущей, через которую пробита единственная дорога. На дороге легко устраивать засады и ловить мирных путников. Поэтому Княжество всегда охраняет караваны. ТопРаум построили как небольшую крепость, именно для защиты брода через топкую лесную речушку. Возле крепости осели охотники, лесорубы, смолокуры. Обстроились стенами и назвались городом. Наместник княжеский посмеялся было: сорок дворов в городе? Да на равнинах пятьсот — всего лишь село! Однако в книгу записал: ему и самому польстило лишний город своему краю присчитать.
Лет пятьсот ТопРаум считался крайним западным городом Княжества. Жил с пушнины, строевого леса, да разных трав-корешков. Но однажды — на целых девяносто пять лет — сделался самой что ни на есть княжеской столицей. Настоящую столицу, ТопТаун, захватили тогда Юнградские полки. На обеих равнинах — Северной и Южной — сражались между собой войска Финтьена и Хограда, ополчения Теуригена, ГадГорода; красноглазые горцы Урскуна; те же княжьи пахотники, бросившие поля и сады к известной матери… Сами князья болтались по Равнине, питаясь чем придется. Всей земли у них оставалось ровно столько, сколько налипло на подошвы. Да вот еще ТопРаум, маленький городок у речки-переплюйки, затерянный на богомольческом тракте, в глухом лесу. Не так уж далеко от бывшей столицы к западу, но скрытый за болотами и косогорами, темный и тесный… Воевать за такое — все равно, что свинью стричь. Визгу много, шерсти мало.
Княжеский род укрылся в ТопРауме и долго точил зубы. Требовались деньги, а налогов в глухом лесу не с кого брать — и Князья построили к Светлым Озерам хороший тракт. Замостили топкие болотины; расчистили и углубили речку Переярку; наладили где требовалось мосты, причалы, паромные переправы… Держались исключительно дорожной пошлиной. Когда Алиенор рассказывала об этом, бывший Опоясанный качал головой с полным пониманием. Он делал то же самое, только в другой земле.
Ну, а потом началась Реконкиста, знакомая Игнату по земной истории. Как арагонцы и кастильцы против мавров; как Никейская империя против латинян; как москвичи, затиснутые между Новгородом, Литвой и татарами — князья поперли на Равнины, возвращать себе прежнее владычество. Причем довольно долго воевали исключительно пешими, подобно Риму; а лихими всадниками сделались уже после того, как вернули себе столицу. Двор, канцелярия и архив князя переехали обратно в ТопТаун. Но городок на берегах Переярки не зачах. В бывших теремах и обширных подворьях наловчились размещать тех самых паломников; а приток их сильно возрос по двум причинам. Первое, что Князья (к тому времени уже Великие Князья) упоминали повсюду и всячески, как здорово помогало им ежегодное паломничество к Светлому Озеру, и какие чудеса и знамения происходили от того перед важными битвами… Поскольку битвы те князья выиграли и земли себе возвратили, вывод напрашивался сам собой: поклонись Озеру, и будет тебе счастье. А второе, что на пути к тому святому месту, заночуешь ты в ТопРауме. Да не где попало, а в том самом тереме, где Великий Князь (еще не будучи Великим, но тем интереснее!) самолично проживал. А если на княжеское подворье не попадешь, то ведь у канцлера тоже хоромы не тесные; и у казначея; и у воеводы — и все то великие люди, и лестно их удачу разделить хоть в малости. «Да пустят ли в те хоромы черного мужика?» — сомневались слушатели. А паломник заводил глаза к тучам, хлопал ресницами, и говорил твердо: всех пускают. Правда, бояре и богатенькие держатся наособицу. Подвернись под ноги — плеткой между ушей отхватишь запросто. Что есть, то есть. Но в терема пускают всех. Потому, ежели кто на сердце много тяжести положил, то утонет в Светлом Озере одинаково — хоть боярин, хоть мужик… а хоть и князь сам! «Ты это… тише говори. Сам ведь знаешь, что бывает». «Что бывает, знаю,» — отвечал паломник. — «Не пальцем деланный. А ты сходи все равно! Внукам хоть будет что рассказывать…»