Страница 90 из 91
— А дадут? — сомневается Ильюша.
— Почему же не дадут? Это же политическое мероприятие, — говорит увлеченно Кошечкин. — Надо только рассказать обстоятельно Артемию Гавриловичу Кулемину о нашей идее. И точка.
Артемию Гавриловичу было рассказано более чем обстоятельно и представлено во всех красочных подробностях, вплоть до показа на экране документальных снимков. Кулемин на это сказал:
— Прием в комсомол не может быть спектаклем, хотя бы и поучительным. Это первое. Затем второе. Принимаемый в комсомол Толлин по стечению обстоятельств, а не по каким-то другим причинам оказывался в изломе событий и, не предполагая того, становился, а чаще выглядел героем. Слава излишне, а иногда незаслуженно баловала его. И вместо того чтобы дать парню устояться, войти в нормальное русло жизни, вы хотите публично убеждать его, что он не как все, а особенный, выдающийся, знаменитый. Зачем?
— Но ведь он же на самом деле не как все, — осторожно попробовал возразить Кошечкин.
— В какой-то мере я согласен с тобой… Но зачем обращать на это внимание и портить хорошего и в общем-то не испорченного славой юношу. Короче говоря, он будет вступать в комсомол, как все рабочие ребята, у себя в цехе.
— Это указание, Артемий Гаврилович? — запальчиво спросил Ильюша.
— Это мнение городского комитета партии, комсомолец Киршбаум. Ясно?
— Ясно.
— И еще для большей ясности. Как вы думаете, легко ли будет Толлину рассказывать о крутых поворотах жизни, ворошить то, в чем он не был повинен? Снова сгущенно в течение часа-двух переживать и без того густые трудностями годы. Неужели вам не жаль терзать своего такого добросердечного товарища? Да и одного ли его? И вместо незабываемого праздничного дня в его жизни, который должен навсегда запечатлеться радостным днем, устраивать зрелище…
Далее убеждать Кошечкина и Киршбаума не понадобилось. Через несколько дней на цеховом собрании комсомольской ячейки Толлина при одном воздержавшемся было решено принять в ряды Российского Коммунистического Союза Молодежи. День был волнующим, но счастливым и незабываемым, как и телеграмма из Москвы от Ивана Макаровича, которую прочитала тетя Катя:
— «Поздравляю тебя с первым днем твоей новой большой жизни».
И новая большая жизнь началась…
ЭПИЛОГ
В первые дни студенческих каникул из крупных городов разъезжается по родным местам великое множество молодых людей. На старой мильвенской пристани тоже высадились студенты. Сперанский-младший, Митя Байкалов, Геня Шумилин. Он уже известный художник. Тут же и Виктор Гоголев. Будущий инженер-строитель.
Здесь же на пристани Александр Денисов. Его тоже трудно узнать. Совсем переменился Мавриков «Санчо-Панчо». Первокурсник Московского университета. Его поприщем будет физика. Еще в Перми, бегая на лекции в университетскую «заимку», почувствовал он, что физика — область великих открытий. И не ошибся будущий академик Денисов.
Саша Денисов не приплыл на пароходе. Он пришел сюда с Наденькой Умеевой. Младшей из трех сестер, познакомившейся с ним, девятилетним Санчиком, в тот памятный Екатеринин день, когда пелась и разыгрывалась в лицах песня «Последний нынешний денечек»…
Теперь Санчик и Маврик будут родней. Хотя и седьмой водой на киселе, но все же… Саша и Надя пришли сюда потому, что на пароходе едут двое других из тройки друзей, зашифрованных некогда буквами МИС. Одна из этих трех букв — последняя, как мы знаем, ждет на пристани, а две первых сгорают от нетерпения на палубе парохода. Особенно волнуется первая буква, принадлежащая имени студента четвертого курса факультета общественных наук. Другой, более сдержанный, с синим подбородком, потому что трижды в день бриться невозможно, тоже студент четвертого курса, будущий главный инженер машиностроительного завода, которого еще нет и на карте, но будет на том самом месте, где высятся над прудом памятные Каменные Соты.
Наконец показалась мильвенская пристань.
Пароход пристал, и три буквы, обнявшись, составили теперь МСИ. Потому что Санчик оказался в середине, а Ильюша и Маврикий по бокам. Наденька же шла пока отдельной буквой…
Позади большие и малые войны, ужасы разрухи, последствия мятежных шатаний и брожений. Прошло не столь много лет, как рухнули планы вторжений интервентов, иссякли надежды на внутренние распри. Коммунистическая партия одержала главную победу — победу в людских душах. И не было более силы, которая могла бы ослабить дух народа, вооруженного ленинским учением.
Ожили села и города. Повеселели люди. Близилась пора великих дерзаний и неслыханных доселе замыслов.
Изменилась и Мильва. Завод дымил всеми старыми и новыми трубами.
Не всех старых знакомых встретишь в Мильве. Павел Кулемин командует далеким военным округом. Он увез туда Женечку Денисову и детей. Екатерина Матвеевна перебралась к мужу в Москву, и наконец у нее образовалась семья: она, Маврикий и Иван Макарович, посвятивший себя дипломатической деятельности в Народном комиссариате иностранных дел.
Артемий Гаврилович Кулемин переехал из Мильвы в Сибирь, став парторгом крупнейшей стройки.
Нет и доктора Комарова. Он в Перми заметный деятель в области здравоохранения и, кажется, по совместительству, читает лекции на медицинском факультете университета.
Турчанино-Турчаковский, прожив года два за границей, вернулся в Россию. К Бархатову. И сейчас он работает в учреждении, ведающем приглашением иностранных специалистов. Приезжал в Мильву с комиссией. Обследовали завод, как говорил Африкан Тимофеевич Краснобаев, «на предмет реконструкции». Турчаковский необыкновенно распекал старые заводские распорядки. Кто скажет, от души ли говорил это раскаявшийся эмигрант?
Мать Маврикия Толлина Любовь Матвеевна снова вышла замуж. И сын одобряет ее. Она это сделала, отрезая всякие возможности встречи с Герасимом Петровичем, так жестоко бросившим ее и дочь, женившись теперь на другой. На владелице универсального магазина в Филадельфии.
Мужем Любови Матвеевны стал бывший учитель рисования Грачев Аркадий Викентьевич. Он старше Любови Матвеевны на семь лет. Получилась дружная пара. Ириша любит отчима, и он в ней души не чает. Теперь Аркадий Викентьевич, не бросая преподавать рисование, заявил о себе как о художнике. Наконец-то Любовь Матвеевна нашла свой надежный берег. Она не старается молодиться, потому что в ее годы старость еще щадит.
У нее счастливая осень. Приехал в Мильву сын.
Маврикий побывал в Омутихе. У Тиши Непрелова. Как-никак, а в детские годы провели вместе много дней.
Тиша закончил сельскохозяйственный техникум, работает на опытном поле, которым стала теперь бывшая ферма братьев Непреловых.
Не мог Маврикий не побывать в Дымовке у далекой и ставшей такой близкой родни. Нужно быть благодарным за все и всегда, неустанно повторяла тетя Катя. Если люди не будут благодарны другим, они задохнутся в собственной неблагодарности.
Дальняя дорога в Дымювку оказалась не столь дальней. Три друга МИС могли позволить себе роскошь, выпросить на Завозненском конном заводе разрешение и взять на неделю трех коней за положенную плату. Дали. Кавалеристы все трое. Нечего бояться, что загонят лошадей или забудут покормить.
Вся деревня сбежалась к кукуевской избе поглядеть, каким стал кудрявый паренек, которого знали совсем юнцом. А теперь он… «Ах, ты, ох»… И товарищи его тоже… «Фу-ты-ну-ты сани гнуты…»
Не жалел Маврик денег, которые ссудил ему Иван Макарович, напомнив о стариках Кукуевых, спасших Маврикия на краю гибели за Камой.
Нельзя было не съездить и на Дальний ток. Летом это три часа езды верхом.
Милая избушечка. Очаровательные ловушечки, сеточки, западеночки.
— Счастливый ты. Мавр! — вдруг сказал Ильюша.
— Это почему?
— Потому что потому, оканчивается на «у», — ответил школьной прибауткой Иль, а потом сказал: — Очень много людей любят тебя. Наверно, ты будешь таким, кого избирают абсолютным большинством. Я подымаю за это руку…