Долгая ночь

Хотя Аваг Мхаргрдзели первый покорился монголам, хотя он служил даже посредником между монголами и царским двором, все же он был для монголов лишь презренный грузин, и спокойной жизни в своих владениях он не знал. Как бы ни угождал монголам Аваг, как бы смиренно он себя ни вел, видно было, что ноионы не верят ему и считают его затаившимся врагом.

Владениями Авага монголы управляли, не спрашиваясь и не церемонясь. Аваг чувствовал, что если они захотят его арестовать – арестуют. Если захотят убить – убьют. Захотят унизить – унизят. И некому заступиться, не к кому идти жаловаться. В поисках покровительства Аваг невольно обратил свои взгляды к монгольской столице Каракоруму. Он стал искать грузина, который хоть немного знал бы монгольские обычаи, а также язык, чтобы такой грузин мог сопутствовать ему в далеком и опасном путешествии. Все указывали ему на Торели. Аваг написал поэту письмо, приглашая его погостить в Биджниси.

Торели давно не видел Авага, и теперь его ровесник показался ему сильно постаревшим и надломленным. Аваг в первый же день стал жаловаться Торели, что монголы его ни во что не ставят, и поведал о намерении съездить в Каракорум за поддержкой главного хана.

Князья уселись над картами. Мерили, рассматривали дорогу туда, на другой конец света, обратно домой, все прикинули и оробели. Оказывается, прежде чем попасть к главному хану, полагается обязательно побывать у хана Батыя. На это уйдет один год. Потом нужно добраться до Каракорума. Если все путешествие будет благополучным, то есть если не убьют разбойники, если не заболеешь в пути, если не утонешь при переправе через какую-нибудь великую реку, если не случится другой дорожной беды, то на путешествие и на пребывание при ханском дворе понадобится два с половиной года.

– Многовато, – признался Аваг. – Два с половиной года мне и дома не протянуть, не то что в дорожных лишениях. Ладно, пойдем к столу.

Тризна получилась печальная. Подняли по одной заздравной чаше, при этом каждый думал о своем.

– Не ехать – беда. А ехать еще хуже, – вслух размышлял Аваг.

– Путь опасен и долог. Кто знает, что будет твориться здесь в эти два с половиной года. Все же монгольские ноионы относятся к тебе лучше, чем к другим грузинским князьям. Если не будет притеснений больше, чем теперь, я бы не советовал отправляться в такое рискованное путешествие.

– Да, видно, уж не поеду. Но и здесь жить нет никакой мочи. О достоинстве князя я уже не помышляю. Хоть бы относились просто как к человеку. Хозяйничают в моих владениях, ни о чем меня не спрашивая…

Дверь в комнату, в которой трапезничали друзья, распахнулась. На пороге появился монгольский сотник. Сразу было видно, что он сильно пьян. Мутными глазами он долго смотрел на застолье, как бы соображая, что видит перед собой, и вдруг одним прыжком подскочил к столу, очутился перед Авагом.

– Как ты смеешь сидеть в моем присутствии, грузинская скотина, – и тут же ударил Авага по голове рукояткой камчи.

Торели схватился за кинжал, но Аваг опередил это движение и встал между Торели и сотником, так что пьяный монгол не успел ничего заметить.

За спиной сотника появились вооруженные нукеры. Для них избиение камчой грузинского князя было, как видно, забавным зрелищем. Сотник еще раз замахнулся камчой. Кончик ее с крепким, как железка, узелком задел за ухо Торели.

Сотник оттолкнул ногой стулья от стола, и нукеры набросились на еду и на вино. Набив себе рты, остальное похватали, сколько могли захватить в руки, и ушли, оставив двух грузинских князей в полной растерянности.

Бледный, дрожащий от злости Торели потрогал ухо. Из него текла кровь.

– Зачем ты остановил меня?

– Если бы ты успел пошевелиться, мы оба лежали бы сейчас на полу с раскроенными черепами.

– Туда нам и дорога. На что еще мы годимся после такого позора и унижения. Лучше смерть, тысячу раз лучше смерть, – застонал поэт и закрыл лицо руками.

Впервые за все свои взрослые годы плакал Торели. Он ревел в голос, не стесняясь Авага, но и не отнимая ладоней от глаз, чтобы не глядеть на столь оскорбленного и униженного первейшего князя Грузинского царства, наследника великих рыцарей Мхаргрдзели.

– Лучше отправиться в самый ад, чем терпеть такое. Завтра же поедем в Каракорум, и я поеду с тобой.

– Да, лучше в ад. Поедем, – подтвердил и Аваг, у которого от злости и горя не нашлось даже слез.

В сопровождении небольшой свиты Аваг поехал в Кутаиси к царице. Упав перед ней на колени, он взмолился:

– О, как ты мудра, венценосная, что не покорилась жестоким и коварным монголам. Они вероломны, и впредь не доверяй их лести и обещаньям, не подвергай опасности себя и надежду всей Грузии. И я виноват перед тобой, что советовал поклониться монголам и переехать в Тбилиси, дабы восседать на троне в настоящей столице Грузии. Хорошо, что не послушалась меня. Не слушай, что говорят их ноионы, не верь обещаньям до тех пор, пока не получишь клятву о неприкосновенности от самого главного хана.

– К большому хану, Аваг, я поехать не могу. Это путешествие не для слабой женщины. Да и боюсь довериться им, отпустят ли они меня обратно из своего Каракорума?

– Не ты, царица! Разве можем мы отпустить тебя к вероломному хану. Я, я решил отправиться в орду, чтобы выпросить у властителя монголов милость для тебя и для всей Грузии!

– Что ты, Аваг! Как мог ты подумать о поездке в Каракорум, ужаснулась царица.

– Я это решил не сегодня. Я много думал и считаю, что другого выхода нет. Сначала я поеду к хану Батыю, а потом уж к высочайшему повелителю всех монголов, наследнику Чингисхана.

– Как ты решился на такую жертву? Или тебе не дорога жизнь?

– Лучше уж смерть, чем это подобие жизни.

– Воистину это так. Бог свидетель, что я день и ночь молюсь о смерти, умоляю пресвятую деву поскорее взять меня к моей блаженной великой матери, – сказала царица, и голос ее задрожал. – Есть только одна забота, она-то и удерживает меня на земле – мой сын Давид. Он еще малолеток, и если я лишу себя жизни, то царство останется без хозяина, без головы. Буду влачить свое существование до тех пор, пока Давид войдет в совершенные лета и можно будет короновать его на престол Грузинского царства.

– Да продлит господь твои дни, царица. У грузинского народа осталась одна надежда, одно солнце, одна мать – это ты. Разве можешь ты обречь народ на сиротство?!

Русудан понравились слова Авага, она сквозь слезы улыбнулась ему.

– Не могу больше скрываться в горах. Надоело жить в страхе. Хочу спокойного царствования в Тбилиси. Монголы шлют ко мне одного посла за другим, зовут, уговаривают. Но я не могу решиться. Мне кажется, что одного моего унижения им будет мало, они разорвут меня живую на части. На примере русских князей мы видим, как трудно доверять монгольским ханам.

– Бог не допустит, чтобы ты попала к ним в лапы, не приведи господь. Осквернена грузинская земля, не хватает только, чтобы они осквернили и царицу. Нужно немного потерпеть. Вот я поеду и обо всем поговорю с главным ханом. Я привезу тебе ярлык на царство, и тогда ты будешь открыто царствовать в Тбилиси и тебя никто не посмеет тронуть.

– Уж если ты решился пожертвовать собой для грузинской царицы, молю тебя об одном, добейся, выхлопочи у монгольского хана, пусть признает царем моего сына Давида.

– Или я привезу милость хана для всех грузин, ярлык для тебя и твоего сына Давида, или не вернусь совсем, и тогда помяните меня здесь, на грузинской земле, в своих молитвах как погибшего за свою царицу и за свой народ. – Аваг потянулся поцеловать подол царицы, но Русудан обняла его как брата и вновь расплакалась. Аваг ведь знал ее с детства.

Проститься с Авагом и Турманом пришли все князья Грузии. Каждый принес им что-нибудь в дорогу: оружие, подарки на память и, конечно, снедь. Когда караван тронулся, то не только родственники вышли их проводить, но выходили на дорогу целые деревни. Знакомые и незнакомые бежали за караваном, воздевая руки к небу, били себя в грудь, по голове, царапали себе лица, одним словом, прощались так, как прощаются с отправляющимися на тот свет.