Долгая ночь

Торели уж заметил книгу на столе и теперь разглядывал каждую страницу.

Между тем Цаго из любопытства тоже чуть-чуть приподняла занавес. У нее закружилась голова, когда она увидела, что прекрасный рыцарь на коне, поразивший ее своим взглядом во время царского шествия, и был поэт Торели. Это его стихи она заучивала наизусть у себя, в полях и лесах Ахалдабы, его стихи читала молчаливым скалам и говорливым ручьям, но могла ли она представить, что сам Торели окажется еще прекраснее своих стихов?

– У меня к тебе просьба, Мамука, – говорил между тем Торели хозяину мастерской, – хочу поздравить Русудан с восшествием на престол.

– Но вы уже поздравили ее, вся Грузия поет сочиненные вами стихи хвалу молодой царице.

– Это так. Но хотелось бы подарить еще и другое. Какую-нибудь красивую вещь, образец искусства. Что-нибудь золотое, украшенное драгоценными камнями. Это ведь по вашей части, кузнец Мамука.

– К сожалению, вы опоздали. К этому дню все готовились заблаговременно. И все, что было у меня, достойное царицы и такого вельможи, как вы, все уже давно раскупили.

– Видишь ли, – осторожно вел свою линию придворный поэт, – я не гонюсь за дорогостоящей вещью. Да мне и не угнаться. Но что-нибудь связанное с искусством, книгу стихов, скажем, но только разрисованную хорошим художником… Такую вот, например.

Мамука давно понял, к чему клонится дело. И пока поэт говорил, подыскивал в уме, как бы повежливее отказать:

– Эта книга моего ахалдабского соседа. Он молодой художник и, вот видите, сам переписал и украсил.

– Большой мастер твой сосед, Мамука. Я и книгу Шота[1] не видел так мастерски разрисованной. Эти рисунки открывают мне самому мои стихи по-новому. Я хорошо бы заплатил художнику.

У Цаго, сидящей за занавеской, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Выйти бы, встать бы перед поэтом на колени, поднести книгу на вытянутых руках: "Эта книга давно твоя. Она мечта о тебе. Она твоя".

Мастер как мог оборонялся:

– Сожалею, но книга не принадлежит больше хозяину. Он подарил ее моей сестре. Дареное, как вы знаете, дарить нельзя, – сказал и поклонился, считая, что разговор окончен.

– Печально. – Поэт положил книгу на стол. – Так у тебя есть и сестра?

– Да, есть у меня сестра. Сегодня она приехала посмотреть на царицу.

– Не та ли красавица, что стояла здесь в белом платье около человека, сидящего на осле?

– Она и есть. А на осле сидел мой брат Павлиа. Он калека. Но зато очень просвещенный человек. Он ученый и книжник. Сам настоятель Гелатской академии пожелал познакомиться с моим братом. Ждем. Нынче или завтра приедет.

– О, я тоже с радостью познакомился бы и поговорил бы с таким человеком. Гости побудут у тебя, Мамука?

– Погостят.

– Ну, так встретимся. А теперь я пойду. Боюсь опоздать во дворец.

Во время всего разговора Торели косил одним взглядом за занавеску и заметил в конце концов, как дрогнул краешек. В это время с улицы донеслось тревожное ржание коня. Вельможа торопливо попрощался и вышел.

С другой стороны улицы, с кровли, Ваче все еще смотрел на дверь, где скрылись Цаго, ее брат и блистательный незнакомец. Торели пробыл в доме кузнеца несколько минут, но нетерпеливому наблюдателю это показалось долгим. Ваче не мог сдвинуться со своего случайного поста, однако и оставаться дольше было бы неприлично. На его счастье, конь вельможи оскорбился, как видно, соседством осла, потянулся, чтобы укусить. Но осел опередил гнедого и укусил его за выхоленную шею. Конь заржал. Это-то ржание и заставило Торели поспешить из мастерской кузнеца.

Когда конь и осел начали драку, у Ваче появился предлог сойти с кровли и подбежать к дверям мастерской, чтобы разнять животных. Но он не успел этого сделать. Хозяин коня торопливо вышел из мастерской Мамуки. Мамука подскочил к коню, подал гостю поводья и поддержал стремя. Гость начал было возражать против такой услуги, но Мамука упорно не выпускал стремя из рук.

Как только всадник тронул коня, Цаго тоже вышла на улицу. Она долго глядела вслед ускакавшему гостю. Цаго глядела вдаль, а между тем, в двух шагах от нее, на противоположной стороне улицы, на кровле, стоял Ваче, страстно желавший, чтобы девушка взглянула в его сторону хоть на мгновение. Но и мгновенного взгляда не выпало на долю Ваче. Мамука позвал сестру, и она ушла в дом.

Ваче постоял еще немного, разозленный и на Цаго, и на могущественного вельможу, и на самого себя. Никому он не нужен был здесь, в этом городе. Как видно, забыли о нем и там, в стенах мастерской.

Безродный, бедный, но талантливый юноша был самолюбив и горд. Он не хотел милости или подачки. Он верил, что один, без посторонней помощи, добьется успеха в жизни. Ваче сошел с кровли и зашагал вдоль по пустынной улице.

В эту ночь Мамука долго не ложился спать. Утром он должен был явиться к царице и представить свою сестру. У него был в запасе золотой переплет «Висрамиани», изготовленный по заказу одного вельможи. Рисунок, вычеканенный на обложке, вполне подходил и к любовным стихам Торели. Мамука немного укоротил обложку, подогнал ее под размер и так ловко переплел книгу придворного поэта, будто все было сделано специально для нее.

Цаго тоже долго не ложилась спать. Она смотрела, как работает мастер, и между тем рассказывала ему о деревенском житье-бытье. Но и когда легла, не могла уснуть. Она лежала с открытыми глазами и все старалась представить, каким будет для нее завтрашний день. Но, по правде говоря, ее волновало больше не то, как встретит ее царица, не то, как посмотрят на нее придворные дамы, но будет ли там поэт Торели, увидит ли Цаго своего рыцаря.

Между тем и Торели не спал в эти часы. На торжества в грузинскую столицу съехалось много иноземных гостей. Поздравить молодую царицу приехали царедворцы из Византии и Трапезунда, Иконии и Арзрума, Шамы и Хлата, Адарбадагана и Ширвана. Принцы, наследники императоров, султанов, царей, атабеков и меликов с дорогими дарами, в парадных одеждах явились ко двору прекрасной царицы. Иноземных высокопоставленных гостей сопровождали отборные из отборных игроки в мяч, лицедеи и поэты.

После того как Торели из мастерской приехал ко двору, он участвовал в двух самых трудных состязаниях. Сначала во время игры в мяч он обворожил всех ловкостью и удалью. Затем во время пира он принял вызов ширванского и адарбадаганского поэтов и поразил слушателей блеском мыслей и слова. Иноземцы думали, что возбуждение и вдохновение грузинского поэта исходят от красоты и обаяния молодой царицы. Но близкие Торели были удивлены: после смерти Лаши Георгия никто не видел поэта веселым, смеющимся. Никак не могли догадаться, отчего такая перемена.

Шел пир. Торели на этот раз начал быстро хмелеть. Пиршество продолжалось и за полночь, хотя царица удалилась в свои покои. Торели уговорил своего двоюродного брата и друга, именитого Шалву Ахалцихели, оставить стол и прогуляться на конях по ночному Тбилиси. Трезвый Шалва заметил во время прогулки, что Торели говорит одно, а думает о чем-то другом. Как бы само собой друзья оказались около мастерской Мамуки.

– Не зайти ли к златокузнецу? – осторожно предложил Торели.

– В такое время! Если так любишь золото, зайдешь к нему завтра днем.

Поехали дальше по берегу Куры. Обогнули Ортачальские сады, кружили по узким улочкам и каким-то образом вновь оказались перед дверьми Мамуки. Когда же и после третьей замысловатой петли по городу Торели придержал коня перед заветными дверьми, Шалва догадался, что это неспроста.

– Судя по тому, как упорно кружим мы около мастерской, у тебя там хранится большое сокровище.

Торели поспешил переменить разговор:

– Нет ничего лучше тбилисской ночи, ездил бы до утра.

– Ну… не видел ты Тавриза и Казвина. Там бывают ночи!

– Но разве может дышаться так легко в городе, покоренном силой оружия?

– Конечно, так свободно нам не пришлось бы разъезжать по чужому городу. Но и просто смотреть из лагеря на город, расстилающийся у твоих ног, на город, подчинившийся твоему мечу, твоей деснице… для воинов в этом много радости. Кстати, на днях мы собираемся в поход на Адарбадаган. Поедем с нами, отличная будет прогулка.

1

Имеется в виду поэт Шота Руставели.