Страница 31 из 39
– Я ухожу, – сказал штурман.
– Полноте, старина, – мягко возразил Гарри. – Прикиньте: товары, обещанные Акайчо, раньше лета не жди. Так? Теперь что же? Охоты были на редкость неудачные, я знаю. Индейцы бедствуют.
– Я ухожу, – сказал штурман.
Блейк глянул на него быстро и пристально.
– Хорошо, Джордж, черт с вами. Ради вас… Понимаете? По совести говорю: ради вас. Так вот, я пошлю надежных ребят за индейцами. Что? Чего вы бормочете? – Он насупился. – Не надо благодарностей. Ложитесь, ложитесь, Джордж. А я, пожалуй, выпью еще. А? Вы не против?
Джон Франклин не сразу узнал этих двоих, что ввалились в хижину. А узнав доктора и матроса, не допытывался, что сталось с мичманом и куда делся Михель.
Смерть уже прибрала канадцев-проводников. Кто следующий? Должно быть, твой черед, лейтенант Франклин…
Ричардсон с Хепберном пытались колоть дрова. Топор отскакивал, топорище вывертывалось из рук. Ударяли в очередь: три, четыре удара – матрос; три, четыре удара – доктор.
– Не хитри, – цедил Ричардсон.
– Чего?
– Нарочно роняешь топор. Вот чего!
– Нарочно?
– Я вижу, я все вижу.
Хепберн с ненавистью смотрел на доктора.
Валил снег. Тихий, равнодушный снег. Небо стлалось низко, и тусклые, неживые отблески означались на бугристом льду Зимнего озера.
– Оно того, доктор… – проговорил Хепберн, – мы вроде все того…
Ричардсон сказал:
– Давайте топор, Хепберн.
Это уже не в первый раз: то они ссорились, ревниво и злобно приглядываясь друг к другу, то смущенно мирились.
В тот ноябрьский день могло случиться всякое: и смерть, и слезы, и бред, но только не то, что случилось. Треск ружейного выстрела громом ударил. А затем длинный, с оттяжкой взвизг: прямиком через озеро – лыжники в меховых распахнутых куртках.
Индейцы развели огонь. Индейцы нагрели воды, вымыли белых, закутали в волчьи шкуры. Индейцы кормили белых, ухаживали за ними, как за малыми ребятами.
А неделю спустя они отдали англичанам свои лыжи, плетеные лыжи с ремнями и завязками, густо смазанными медвежьим жиром. И Франклин, прилаживая ремни, думал, хотя уж и был сыт, думал, что в случае чего очень уж будут хороши эти жирные ремни и эти завязки, съесть их можно, как съели плащ несчастного Роберта, и голенища сапог съели, и кушаки…
Белые шли на лыжах. Индейцы увязали в снегу по пояс. Острыми козлиными рожками месяц опирался на вершины елей. Под тяжестью снега гнулись ветви, крякали на морозе обомшелые стволы. И вдруг поплыли над лесом, над всей землею дымы индейского лагеря.
Акайчо вышел из большого шатра-типи. Акайчо был в куртке волчьего меха, в меховых шароварах, в низких расшитых мокасинах. Солнце слепило ему глаза, но он не защищался ладонью, стоял в рост, осиянный зимним солнцем, приветственно подняв правую руку.
Трое белых сидели в типи Акайчо.
Много индейцев сидело в типи вождя.
Они долго молчали.
То был, по индейскому обыкновению, знак великого сострадания.
Глава 13
Все дальше…
В июле восемьсот девятнадцатого года корабли «Гекла» и «Грайпер» подошли к проливу Ланкастера. В прошлом году в глубине его мерещились горы. Капитан Росс назвал их «Горы Крокер». Уильям Парри помнил свою тогдашнюю горечь. Теперь он сам начальник экспедиции.
Уильям, с высоко поднятыми бровями, бледный, сосредоточенный, глядел в подзорную трубу, и прекрасный инструмент, сработанный в известной мастерской Долланда, приближал какие-то клубящиеся синеватые громады.
Командир «Грайпера» лейтенант Лиддон тоже видит горы. Мэтью смотрит то на них, то на мачты «Геклы». Неужели славный парень капитан Уильям поднимет сигнал «лечь на обратный курс»? Но нет. «Гекла» по-прежнему вздымает волны пролива, и лейтенант Лиддон с радостным послушанием держит свой бриг в кильватере начальника.
«Ура!» – кричат на «Гекле». Кричат матросы, офицеры. Кричит капитан, и на бледном лице его счастливая улыбка. Горы, как он и ожидал, были рождены оптическим обманом. Впереди стелется чистый водный путь. Проливом Барроу называет его Парри. Секретарь адмиралтейства, вы будете довольны капитаном королевского флота Уильямом Парри.
Он все-таки помалкивает, не желая дразнить судьбу. Но и матросы, и офицеры в мечтах своих уже на Аляске. И корабли идут все дальше, все дальше, и вот экипаж выстраивается на палубе. Капитан возвещает, что суда достигли 110° западной долготы – средины пути между проливами Девиса и Беринга, а значит, «Гекла» и «Грайпер» выиграли премию в пять тысяч фунтов стерлингов, установленную парламентом еще в 1743 году.
Черт побери, если так везет, они, гляди-ка, выиграют и другую, еще большую награду – в двадцать тысяч фунтов стерлингов, обещанную тем же парламентским актом за открытие Северо-западного прохода.
Парри надеялся, что зима помедлит до октября, и он изловчится одолеть сотни и сотни морских миль. Увы, уже в первых числах сентября льды повалили такой грозной толпой, что принудили срочно искать зимовку.
Он облюбовал бухту на острове Мелвилла. «Гекла» и «Грайпер» вошли в бухту, но обширное ледяное поле не позволяло надежно укрыть корабли. Моряки вооружились топорами и пилами. Два дня прорубали канал. Наконец втянулись поближе к берегу, а вскоре рукотворный коридор этот запаяло льдом, и «Гекла» с «Грайпером» оказались плотно укупоренными в бухте острова Мелвилла.
Парри был отличным навигатором – это так. Но никогда еще в жизни не испытывал шотландец тягот арктической зимовки. К тому же он был не просто зимовщиком, а начальником зимовки: стало быть, кроме тягот, выпавших на долю каждого, отвечал за всех.
Продовольствия хватит, голод не грозит, они выдержат мрак и стужу полярной ночи. Но Парри знал, как важно наладить быт корабельного люда, как важно не позволить унынию и тоске закрасться в душу.
Сперва дела хватало. К бортам сгребали снег, укутывая корабли; над палубами натянули брезенты: в ненастье капитан намеревался устраивать там спортивные игры. Хотя провианта было с лихвой, начальник экспедиции поручил добровольцам заготовлять свежинку. Пятого ноября солнце ушло за черту горизонта; надолго ушло солнце – месяца на четыре, а то и больше. И в тот же день командам обоих судов был сделан сюрприз.
Жилая палуба «Геклы», тесно уставленная скамейками, обратилась в зрительный зал. На канате висел, ниспадая грубыми складками, парус. Он взвился, этот занавес, и при громе аплодисментов, каких, верно, не слыхивали сухопутные театры, начался первый спектакль корабельной труппы. Сам Уильям Парри явился одним из персонажей веселой пьесы «Девушка до двадцати лет».
Сыграть на военном корабле пьесу, да еще капитану актерствовать – это, конечно, весьма рискованно. Но Парри чуточку пренебрег чопорными традициями офицерской корпорации. Он заботился о зимовщиках и надеялся, что его как-нибудь да извинят адмиралтейские педанты.
Театром не ограничились. Уильям завел еще рукописный журнал. Его назвали «Зимняя хроника, или Газета Северной Георгии». Редактором избрали астронома и геодезиста Эдуарда Сейбина, в сотрудники пригласили всех – от кока до старших офицеров.
Редактор и его помощники писали научные статьи, стремясь изъясняться популярно, а многочисленные плодовитые репортеры строчили всяческого рода заметки, явно предпочитая юмористические и даже сатирические. Получился своеобразный журнальчик. Рядом с солидным сочинением на тему о полярной рефракции в нем можно было найти и такой, например, перечень невзгод полярного житья:
Выйти утром подышать свежим воздухом, спуститься с корабля на лед – и с первого же шага провалиться в прорубь, приняв против воли холодную ванну.
Отравиться на охоту, приблизиться к великолепному оленю, прицелиться, дернуть курок – и испытать ужасное разочарование, обнаружив, что порох на полке отсырел.
Пуститься в путь с куском свежего хлеба в кармане, почувствовать аппетит – и убедиться, что хлеб замерз, стал как каменный и может искрошить вам зубы, между тем как последним ни за что не удается искрошить хлеб.
Услыхав, что в виду корабля оказался волк, поспешно встать из-за стола, выйти наружу, а по возвращении убедиться, что обед ваш съеден другими…