Встретимся у Ральфа

Пересекая Финсбери-сквер, он страдал от холода и с тоской думал о быстротечности времени: давно ли, кажется, в легких брюках и рубашке без рукавов просиживал в этом самом сквере свой обеденный перерыв, наблюдая, как стариканы катают шары? Зиму Смит всегда терпеть не мог и по-настоящему счастлив бывал только летом.

Какая жалость, что Джемм именно сегодня затеяла этот свой ужин. Ну не в настроении он сейчас общаться, изображать интерес. Не видеть бы никого. Одна мечта — завалиться на диван перед телевизором с сочным гамбургером и банкой пива. Понятно, что подобное времяпрепровождение как раз и натолкнуло на идею о третьем квартиранте, но… сегодня ему не до перемен. Завтра вечером — пожалуйста. Сколько угодно. С презентацией будет покончено, репей Джеймс наконец отцепится. Купил бы бутылку шампанского, букет цветов и сразил Джемм дружелюбием, остроумием и искренней благодарностью за ее кулинарные усилия. Завтра. Но не сегодня.

Смит переложил пакет в руку с кейсом, а свободную опустил на поручень эскалатора, движущегося вниз, к станции «Ливерпуль-стрит». Перед ним застыл раззява-турист, явно не имеющий ни малейшего понятия об этикете подземки.

— Простите, — сквозь зубы процедил Смит.

Турист обернулся и смущенно шагнул вправо. Смиту на секунду стало стыдно. И чего взъелся? Сам ведь не раз бывал в шкуре туриста.

Он парился в давке на «Серкл-лайн», тихо ненавидя всех попутчиков. Ну ни единого нормального рядом: от одного потом воняет на весь вагон, другой сопит прямо в ухо; этот — громила, тот — заплывший жиром боров; у соседа слева чудовищный пук газет под мышкой, сосед справа — вообще полный урод. Засадить бы каждому в череп по мотыге, что ли…

Да ты совсем спятил, парень. Подавив кровожадные мечты, Смит обратился мыслями к предстоящему вечеру. О чем они будут беседовать с Джемм? Он только сейчас сообразил, что знает о ней… да, собственно, ничего не знает. Смит намеренно избегал новую жиличку, так что до сих пор не в курсе ни сколько ей лет, ни кто она по профессии. Есть ли у нее, к примеру, приятель? Хорошо бы — нет, хотя откуда взялась эта надежда, Смит толком не понял. Словом, все его знания о Джемм ограничивались именем — смешное, как и у него самого, — и не слишком существенными фактами: любит чай с медом, с сахаром не любит и водит жуткий «остин-аллегро». И еще — симпатичная. Не Шери, понятное дело, до золотистой богини Шери ей далеко, но все же милая, с отличной фигурой, сексапильная и… как бы это поточнее… пушистая. Голос такой мелодичный, без визгливых ноток. Брюки не носит, что очень важно. Только вот некомфортно как-то в ее присутствии, а почему — он пока не разобрался.

Двери на «Слоун-сквер» разъехались, и Смит наконец вырвался из вагона, с наслаждением вдохнув свежий морозный воздух. Восемь лет назад, только-только купив квартиру в Бэттерси, Смит всякий раз корчился, ступая на платформу «Слоун-сквер». Откуда, в конце концов, всем этим людям, подпирающим столбы в ожидании приятелей или подружек, знать, что молодой человек с кейсом, шагающий по Кингс-роуд, вовсе не обитатель низкопробных окрестных меблирашек? Теперь-то ему наплевать, кто и что о нем думает. То ли перерос юношеское позерство, то ли понял, что здесь никому нет дела до того, где он живет.

Взгляд его невольно задержался на цветочном лотке — ярком пятне на фоне почти полностью лишенных листвы октябрьских декораций. Смит решил, что цветы не помешают. Джемм ведь раскошелилась на ужин, а денег у нее, скорее всего, негусто. Однако с выбором надо быть осторожнее — еще поймет неправильно. Смит выбрал три угрожающе-больших пиона. Броско, но дешево и без претензий.

Несколько минут у цветочного лотка подействовали на него благотворно, и уже в куда лучшем расположении духа он запрыгнул в автобус, взмахнул перед шофером проездным и занял любимое место у окна.

Остался позади мост Бэттерси, в гранатовых сумерках за окнами засияли фонари моста Элберт, похожие на свечки с именинного пирога, и хандра окончательно уступила место праздничному настроению. На губах Смита мелькнула легкая улыбка, он вздохнул и предался предвкушению домашнего ужина и общения с хорошенькой девушкой.

Глава шестая

К возвращению Карла Шиобан, как обычно, уже поужинала. Когда Карл только начал преподавать, она, бывало, сопровождала его в танцкласс. Наряжалась в одно из своих платьев в стиле пятидесятых, поддевала кучу крахмальных нижних юбок, оживляла губы кроваво-красной помадой, а глаза — черной подводкой, волосы забирала в высокий «конский хвост», они на пару усаживались в «эмбасси» и двигали в Сол-и-Сомбра, чувствуя себя Джеймсом Дином и Натали Вуд. Но с появлением Розанны эти совместные выходы прекратились — Шиобан было жаль оставлять любимицу в одиночестве пять вечеров в неделю. Да она теперь и не влезла бы ни в одно из тех старых платьев.

Теперь Шиобан пять вечеров в неделю смотрела, как Карл прилизывает черные волосы гелем, натягивает свои любимые галифе, настоящую гавайскую рубашку и выходит из дома точь-в-точь такой же — если не считать легкой залысины, — как пятнадцать лет назад. Танцором Карл всегда был великолепным, а учитель из него вышел и вовсе первоклассный; некоторые из его бывших учеников открыли собственные школы. Редкие свадьбы и вечеринки знакомых обходились без Карла — в паре с ним любая, даже самая неуклюжая женщина выглядела и чувствовала себя примой.

— А что, в квартире под нами новые жильцы? — спросил он, расшнуровывая свои изрядно поношенные, но как всегда до блеска начищенные башмаки. — Я когда проходил, заметил в окне девушку. Возится на кухне.

— Такая темненькая, маленькая?

— Точно.

— Я ее уже неделю здесь вижу. Должно быть, недавно въехала.

Карл прошел на кухню и, обняв Шиобан за расползшуюся талию, уперся подбородком ей в плечо. Привычно вскинув руку, чтобы потрепать его смоляные завитки, она с опозданием вспомнила, откуда он вернулся.

— Ой! Всю руку в твоем геле вывозила. Вот черт! Шиобан метнулась к раковине. Карл успел лишь шлепнуть ее по округлостям ниже спины и отправился в гостиную.

Улыбка вмиг исчезла с его губ. Тяжело опустившись на диван, он уронил лицо в ладони. За дверью ванной Шиобан что-то напевала под аккомпанемент льющейся воды. Негромко напевала, мелодично, а ему хотелось выть в голос. Был бы один — орал бы, орал до тех пор, пока сердце не разорвалось. Обокрали его. Ограбили. Лишили ребенка, не спросив его мнения, не поставив в известность.

Этажом выше его малыш спал, дышал и рос внутри Шери. Его плоть и кровь; сгусток клеток величиной с папин ноготь, но с будущими глазками, ножками, ручками и черными, как у папы, кудрями. С таким же тяжелым нравом по утрам и точно такими же несуразно большими пальцами на ногах. Шери его убила, не подумав даже сообщить, что он, Карл, мог стать отцом.

Плевать, что она во время ужина, за гребешками под лимонным соусом, поставила точку на их романе. Плевать. Шери для него ровным счетом ничего не значила. Что такое Шери? Довольно красивые волосы, хороший секс и недурная партнерша для танцев. Но она убила его ребенка. Бездумно. Безжалостно. Он смотрел в это ледяное, бесчувственное лицо — качество гребешков волновало Шери явно сильнее, чем совершенное злодейство, — и ненавидел ее… всей душой ненавидел.

— Каждая третья беременность, по статистике, заканчивается выкидышем. Невелика беда. Он ведь мог бы и не выжить. Ты бы ничего не узнал, — говорила она с таким утомленным видом, словно ей до смерти надоело сообщать об абортах раздавленным горем любовникам. — И вообще — как бы ты объяснил ситуацию Шиобан? «Да, кстати, дорогая, помнишь ту девицу из верхней квартиры? Ну, ту, которую ты терпеть не можешь? Так вот, я с ней немножко потрахался и хочу сообщить тебе чудную новость: она беременна!» Угу. Уверена, что наша бедняжка, наша бесплодная пышка Шиобан заплясала бы от радости. — Закончив тираду саркастическим движением изящных бровей, Шери развернулась, чтобы сообщить скользящему мимо официанту, что гребешки жестковаты. — Будьте любезны заменить их на улиток.