Страница 21 из 108
— Но в грязи можно испачкаться…
— А после можно и вымыться. Разве в Риме мало бань и душей? Разве нет ванны в этом моем доме? Но подумайте, о высшие боги, кто осмеливается читать трактат о морали?.. Человек, который провел всю жизнь в пучине самых грязных мерзостей, самых низких гнусностей?
— Ну, перестанем рисовать такими живыми красками мой портрет: ты рискуешь сделать его очень похожим и заставить людей убегать прочь при виде такой грязной личности. Ведь я это сказал в шутку. Моя мораль у меня в пятках. Что ты хочешь, чтобы я с нею сделал?
С этими словами Метробий приблизился к Эвтибиде и, взяв ее руку, стал целовать, говоря:
— Когда же я получу награду от тебя?
— Награду?.. Но за что ты хочешь получить ее, старый сатир? — сказала Эвтибида, отнимая руку и ударив Метробия по лицу. — А ты узнал, что замышляют гладиаторы?
— Но, прекраснейшая моя Эвтибида, — возразил старик жалобным голосом, униженно следуя за гречанкой, которая не переставая ходила по комнате, — мог ли я открыть то, чего не существует?.. Мог ли я, моя нежная любовь, мог ли я?..
— Ну, хорошо, — сказала девушка, обернувшись и бросив на комедианта ласковый взгляд, сопровождаемый очаровательной улыбкой, — если ты хочешь заслужить мою благодарность и если ты хочешь, чтобы я доказала мою признательность…
— Приказывай, приказывай, божественная…
— Ты должен продолжать следить, так как я не уверена в том, что гладиаторы совсем оставили мысль о восстании.
— Я буду следить в Кумах, съезжу в Капую…
— И прежде всего, если хочешь открыть что-нибудь, ты должен следить за Спартаком.
Когда Эвтибида произнесла это имя, щеки ее покрылись ярким румянцем.
— О, что касается Спартака, то вот уже месяц, как я следую за ним по пятам, не только ради тебя, но также ради себя самого или, лучше сказать, ради Суллы.
— Что?.. Как?.. Что ты оказал?.. — воскликнула вдруг оживившись и подбегая к Метробию, куртизанка.
Метробий осмотрелся кругом, как бы опасаясь, что его услышат, и затем, приложив указательный палец правой руки к губам, сказал вполголоса:
— Это мое подозрение.., моя тайна, и так как я могу ошибиться и вмешиваюсь в дела Суллы.., то я не скажу об этом ни одной живой душе, пока не подтвердятся мои предположения.
На лице Эвтибиды, пока Метробий говорил, отражалось волнение, которое было ему непонятным.
— Не правда ли, ты мне сейчас скажешь все, мой славный Метробий? — сказала она вдруг, взяв одной рукой руку комедианта, а другой лаская его лицо. — Разве ты можешь во мне сомневаться?.. Разве ты не знаешь ва опыте, как я серьезна и непохожа на других женщин?. Не говорил ли ты много раз сам, что я могла бы быть восьмым мудрецом Греции… Клянусь тебе Апполоном Кельдийским моим покровителем, что никто не узнает от меня того, что ты мне скажешь. Ну, говори! Скажи своей Эвтибиде, добрый Метробий, — моя благодарность к тебе будет безгранична,.
Кокетничая и лаская старика, пуская в ход чарующие взгляды н самые нежные улыбки, она скоро подчинила его своей воле и добилась своего.
— От тебя не отделаешься, видно, — сказал в конце концов Метробий, — пока не исполнишь твоего желания. Знай же, что я подозреваю — и имею на это немало оснований, — что Спартак влюблен в Валерию, а она — в него.
— А! Клянусь факелами Эринний-мстительниц! — вскричала девушка, свирепо сжимая кулаки и внезапно побледнев. — Может ли это быть?
— Все наводит меня на эту мысль, хотя у меня нет доказательств… Но смотри, не пророни никому ни слова об этом…
— Ax!.. — говорила Эвтибида, впав в задумчивость, и как бы говоря сама с собой. — Ax!.. Вот почему… Конечно, иначе не могло быть.. Только другая женщина… Другая.., другая!.. — воскликнула она в диком исступлении, — вот, вот, кто тебя побеждает своей красотой, бедную, безумную.., вот, кто тебя победил!
И говоря это, она закрыла лицо руками и разразилась безудержными рыданиями Легко себе представить, как удивил Метробия этот неожиданный взрыв рыданий и эти бессвязные слова, раскрывавшие тайну любви. Эвтибида, прелестная Эвтибида, по которой вздыхали наиболее знатные и богатые патриции и которая до сих пор не любила никого, пылала безумной любовью к храброму гладиатору. Привыкшая презирать всех своих высокопоставленных обожателей, она оказалась отвергнутой низким рудиарием. К чести Метробия он почувствовал глубокое сострадание к несчастной и, приблизившись к ней, старался приласкать ее.
— Но может быть.., это не правда… Я, может быть, ошибся.., может быть, это плод моей фантазии.
— Нет, ты не ошибся… Нет, это не фантазия… Это правда, правда, я знаю, я чувствую, — возразила девушка, вытирая заплаканные глаза краем пурпурного плаща.
И спустя мгновение, она твердо добавила глухим голосом:
— Во всяком случае хорошо, что я это узнала.., хорошо, что ты открыл мне это…
— Но, умоляю.., не выдавай меня…
— Не бойся, Метробий, не бойся, напротив, я тебя отблагодарю, сколько могу, и если ты поможешь мне довести до конца мой план, ты увидишь, какие доказательства признательности может дать Эвтибида.
И после минуты молчания она снова сказала задыхающимся голосом:
— Ступай, отправляйся немедленно в Кумы.., но сейчас.., сегодня же.., и следи за каждым их шагом, за каждым движением, за каждым вздохом… Доставь мне улику, и мы отомстим сразу и за честь Суллы и за мою женскую гордость.
С этими словами девушка, вся трепетавшая от волнения, выбежала из комнаты, бросив на ходу ошеломленному Метробию:
— Обожди меня немного… Я сейчас вернусь.
Через минуту, вернувшись в экседру, она подала Метробию тяжелую кожаную сумку и сказала:
— Возьми эту сумку, в ней находится тысяча аурей. Подкупай рабов, соблазняй рабынь, но достань доказательство, понимаешь… И если тебе понадобятся еще деньги…
— Хватит и этих..
— Хорошо! Трать их, не скупясь, я тебе возмещу… Но ступай.., отправляйся сегодня же, не останавливайся ни разу в пути.. Возвращайся скорее с уликами.
Говоря это, она выталкивала бедного человека из экседры. Проводив его по коридору, который тянулся вдоль салона, мимо алтаря, посвященного домашним богам, мимо бассейна для дождевой воды, в переднюю, она сказала рабу, исполнявшему обязанности привратника:
— Ты видишь, Гермоген, этого человека… Когда бы он ни пришли, ты тотчас же проводишь его в мои комнаты.
Попрощавшись с Метробием, Эвтибида быстро вернулась к себе и заперлась в своем кабинете. Сперва она долго ходила по комнате, тысячи желаний, тысячи чувств сражались на ее возбужденном лице, зловеще освещенном блеском ее ужасных глаз, не имевших в себе больше ничего человеческого, напоминавших глаза бешеного зверя. Затем, вновь разразившись плачем, она бросилась на диван и что-то шептала, впиваясь зубами в свои белоснежные руки:
— О, Эвмениды!.. Дайте мне отомстить, и я вам воздвигну великолепный алтарь!.. Мести я жажду, мести хочу!.. Мести…
Чтоб объяснить этот яростный гнев нежной Эвтибиды, мы в немногих словах расскажем читателям о том, что произошло за два месяца, протекшие с того дня, когда Валерия, побежденная охватившей ее пылкой страстью к Спартаку, отдалась ему.
У гладиатора, при мужественной удивительной красоте тела, было благородное привлекательное лицо, мягко освещенное кротким выражением доброты, милой улыбкой; необыкновенная сила чувства струилась из его больших синих глаз. Неудивительно, что он зажег в сердце Валерии страсть, столь же глубокую и сильную, как та, которая потрясла его душу. Очень скоро знатная дама, которая с каждым часом открывала новую добродетель, новое достоинство в благородной душе молодого человека, была всецело покорена им. Она уже не только любила его без памяти, но уважала и восхищалась им так, как несколько месяцев до этого она думала, что сможет уважать и почитать, если не любить, Луция Корнелия Суллу.
Спартак был неописуемо счастлив. В этом опьянении любовью, в этой полноте счастья, в этом высшем экстазе, он стал эгоистом, совершенно забыл своих товарищей по несчастью, забыл цепи, еще до вчерашнего дня сковывавшие его ноги, святое дело свободы, которое он клялся себе самому довести до конца, каким бы то ни было способом.