Страница 10 из 108
— Наша песня! — прошептали некоторые гладиаторы с удивлением и радостью.
Глаза Спартака заблестели так сильно, что легко можно было угадать, как неизмеримо он счастлив. Затем он снова принял мрачный и равнодушный вид и рассеянно спросил своих товарищей по несчастью.
— К какой школе вы принадлежите?
— К школе ланисты Юлия Рабеция.
Спартак взял со стола свой бокал, выпил его содержимое и, как бы обращаясь к входившей в этот момент рабыне, сказал равнодушным голосом:
— Света!
Гладиаторы быстро переглянулись, и белокурый юноша добавил с рассеянным видом, словно продолжая начатую беседу:
— И свободы… Ты ее получил по заслугам, храбрый Спартак. Спартак обменялся с ним выразительным взглядом. В этот момент раздался громкий голос человека, появившегося в дверях:
— Да, ты заслужил свободу, непобедимый Спартак! Все повернули головы к дверям. На пороге стоял закутанный в широкий темный плащ мужественный Луций Сергий Катилина.
Когда Катилина произнес слово «свобода», глаза Спартака и всех гладиаторов остановились на нем с выражением вопроса.
— Катилина! — воскликнул Требоний, который сидел спиной к двери и потому не сразу увидал вошедшего. Он поспешно двинулся к нему навстречу. Почтительно поклонившись и поднеся, по обычаю, руку к губам в знак приветствия, он прибавил:
— Здравствуй, здравствуй, славный Катилина… Какой доброй богине, нашей покровительнице, обязаны мы честью видеть тебя в этот час и в этом месте среди нас?
— Я как раз искал тебя, Требоний, — сказал Катилина.
— А также, — прибавил он затем, обернувшись к Спартаку, — и тебя. Услыхав имя Катилины, прославившегося по всему Риму своей жестокостью, буйствами, своей силой и мужеством, гладиаторы переглянулись, пораженные, даже испуганные. Некоторые побледнели. И сам Спартак, в мужественной груди которого сердце никогда не трепетало от страха, вздрогнул, услышав страшное имя патриция. Нахмурив лоб, он устремил взор в глаза Катилины.
— Меня? — спросил он с изумлением.
— Да, именно тебя, — ответил спокойно Катилина, усаживаясь на предложенную ему скамейку и сделав знак всем садиться.
— Я не знал, что встречу тебя здесь, и даже не надеялся на это, но был почти уверен, что найду здесь тебя, Требоний, и ты мне укажешь, где можно найти этого мужественного и доблестного человека.
Спартак, все более изумляясь, смотрел испытующе на Катилину.
— Тебе была дарована свобода, и ты ее достоин. Но тебе не дали денег, на которые ты мог бы прожить, пока найдешь способ их зарабатывать. И так как своей храбростью ты дал мне сегодня добрых десять тысяч сестерций, выигранных на пари у Кнея Корнелия Долабеллы, то я тебя искал, чтобы отдать тебе часть этого выигрыша. Он принадлежит тебе по праву: ведь если я рисковал деньгами, то ты в течение двух часов ставил на карту свою жизнь.
Шепот одобрения и симпатии к этому аристократу, решившемуся войти в сношение с презренными гладиаторами, восхищавшемуся их подвигами, помогавшему им в их несчастии, пробежал среди присутствующих Спартак, хотя еще и не совсем успокоился, почувствовал себя тронутым таким участием, оказанным ему, уже давно отвыкшему от доброго к себе отношения.
— Очень тебе благодарен, славный Катилина, за твое благородное предложение, которого, однако, я не могу и не должен принять. Я буду обучать борьбе, гимнастике, фехтованию и, следовательно, сейчас же найду средства жить своим трудом Катилина, отвлекши внимание Требония тем, что протянул ему свой бокал, приказав смешать велитернское с водой, нагнулся к уху Спартака и торопливо, еле слышно, прошептал:
— Ведь и я страдаю от ненависти олигархов, и я раб этого презренного и испорченного римского общества, и я — гладиатор среди патрициев, и я желаю свободы и., знаю все…
И так как Спартак, вздрогнув, откинул голову назад, испытывая Катилину взглядом, тот продолжал:
— Я знаю все и.., я с вами.., и буду с вами. И затем, немного приподнявшись, он сказал более громким голосом, так, чтобы все его услышали!
— Ради этого ты не откажешься от двух тысяч сестерций, заключенных в этом небольшом кошельке в таких красивых новых ауреях.
И протянул Спартаку изящный маленький кошелек, прибавив:
— Повторяю, я не дарю их тебе, — ты их заработал, они твоя. Это твоя часть нашей сегодняшней добычи В то время как все присутствующие разразились почтительными похвалами и возгласами восхищения по поводу щедрости Катилины, последний взял в свою руку правую руку Спартака и пожал ее таким образом, что гладиатор вздрогнул:
— А теперь ты веришь, что я все знаю? — вполголоса спросил патриций.
Спартак не понимал, откуда Катилина узнал некоторые тайные знаки и слова, однако, вполне убедившись, что Катилина действительно знал все, ответил ему на пожатие руки и, спрятав на груди — под тунику — данный ему кошелек, сказал:
— Я так взволнован и восхищен твоим поступком, что не в силах достойно отблагодарить тебя, благородный Катилина. Но завтра, если ты согласен, я приду вечером в твой дом выразить всю мою признательность.
Спартак подчеркнул последние слова, сделав на них особое ударение, и взглядом дал понять это патрицию, который кивнул в знак согласия.
— В моем доме, Спартак, ты будешь всегда желанным гостем. — А теперь. — прибавил Катилина тотчас же, обратившись к Требонию и остальным гладиаторам, — разопьем чашу фалернского, если только эта конура может оказать гостеприимство фалернскому вину.
Фалернское вино было вскоре испробовано и найдено довольно хорошим, хотя и не настолько старым, как можно было желать.
— Как ты его находишь, славный Катилина? — спросила Лутация.
— Вино недурное.
Устремив широко раскрытые глаза на стол и машинально вертя оловянную вилку между пальцев, Катилина долгое время оставался безмолвным и неподвижным среди молчавших сотрапезников.
Судя по кровавому блеску, появлявшемуся в его зрачках, по дрожанию руки, по нервным сокращениям всех мышц и по внезапно вздувшейся большой вене, которая пересекала его лоб, в душе Катилины происходила страшная борьба и в мозгу роились грозные замыслы.
— О чем ты думаешь, Катилина? Что тебя так сильно огорчает? — спросил, наконец, Требоний, услышав его вздох, похожий на рычанье.
— Я думал, — ответил Катилина, — что в том году, когда было налито в кувшин это фалернское вино, был предательски убит в портике своего дома трибун Ливии Друз, подобно тому, как за немного лет до этого был убит трибун Луций Апулей Сатурнин, как еще ранее были зверски зарезаны Тиберий и Кай Гракхи — две величайших души, которые были украшением нашей родины. И всякий раз за одно и то же дело — за дело неимущих и угнетенных, и всякий раз одной и той же преступной рукой — рукой бесчестных аристократов.
И после минуты раздумья он воскликнул:
— И неужели написано в заветах великих богов, что угнетаемые никогда не получат покоя, что неимущие никогда не получат хлеба, что человечество всегда будет разделено на два лагеря — волков и ягнят, пожирающих и пожираемых?..
— Нет! Клянусь всеми богами Олимпа! — закричал могучим голосом Спартак, ударив кулаком по столу.
В то время, как происходил этот разговор, в передней комнате шум и крики все усиливались, соответственно количеству вина, которое было поглощено находившимися в ней пьяницами:
Вдруг Катилина и его сотрапезники услышали крики:
— А, Родопея! Родопея!
При этом имени Спартак вздрогнул всем телом. Оно напомнило ему родную Фракию, горы, его дом, его семью. Несчастный! Сколько разрушенного счастья! Сколько сладких и печальных воспоминаний!
— Добро пожаловать, добро пожаловать, прекрасная Родопея! — кричали разом десятка два пьяниц.
Родопея была красивая девушка двадцати двух лет, высокая и стройная, с чистым лицом, правильными чертами, с очень длинными белокурыми волосами, с живыми и выразительными голубыми глазами. Она была одета в синюю тунику, украшенную серебряными каемками; на руках ее были серебряные браслеты, а вокруг головы синяя лента из шерсти. По всему ее виду можно было догадаться, что она не римлянка, а рабыня низшего сорта. Легко можно было понять, какую злосчастную жизнь она принуждена была вести.