Страница 108 из 134
— Ну, как тут у вас, скоро? — осторожно спросил он.
— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, — задумчиво и непонятно пробормотал Петр Иванович, догрызая третью авторучку…
— Нет, эту страницу надо переделать полностью! — решительно произнес Иван Петрович — Все равно это слово никак не укладывается… Извините, молодой человек, может, поможете нам, для ускорения? Сядьте, пожалуйста, за машинку, а мы вам подиктуем. Чем скорее будете печатать, тем скорее мы закончим… Петр Иванович, а вы пока поставьте чайку, пожалуйста, в горле пересохло.
— А у нас машинки сами печатают, с голоса, — сказал Петр Иванович и пошел на кухню.
— У нас тоже, — отозвался пришелец. Поколебавшись минуту, он скинул свой серый пиджак на диван и с обреченным видом уселся за машинку. Пришелец знал, что фантастам, занятым творчеством, противоречить бесполезно. Ну а помощь в качестве машинистки Галактическим Уставом не возбранялась.
Николай ОРЕХОВ, Георгий ШИШКО
ФЕРРАРИТЕТ
— …Прежде всего — выкиньте из головы все эти сказки о машинах времени. Их не было, нет и не будет. Моя профессия? Вообще-то — путешественник во времени, но в ведомости на зарплату стоит более скромная формулировка — «эксперт» Я — филателистический эксперт, апробирую редкие марочные эмиссии, специализируюсь в основном на выпусках Великобритании позапрошлого века. Ну и колонии, естественно.
Нет, эксперт — это вторая профессия Скорее — две стороны одной медали… Как это совмещается? Очень просто! Как я уже вам говорил, машин времени не бывает. Но вот попасть в прошлое — пожалуйста. Я делаю это каждый день с девяти до восемнадцати, исключая субботу и воскресенье.
Моя машина времени — вот она. Справочники, кляссеры с марками, сильная лупа и книги, конечно. Главное — настроиться на эпоху, на то время, когда выпущена марка, когда она оформилась как вещь, как произведение искусства, со всей совокупностью признаков — водяные знаки там, зубцовка, бумага… Вы не филателист, случайно? Ах, собирали в детстве? Ну, все-таки…
Так вот, марка служит горючим для моей машины времени, необходимой затравкой. Если бы вы знали, как много времени накоплено этими крохотными кусочками бумаги! Это — сверхъемкие аккумуляторы времени!
С помощью такого вот аккумулятора, окружив себя книгами о людях той эпохи, о духе времени, я и переношусь в прошлое. И маленькая деталь — может быть, это несерьезно, но я… хе-хе, как бы это вам сказать… останавливаю свои часы! На всякий случай, знаете ли! И помогает, главное, — помогает!
Основное в моей профессии — вжиться в иное время, в образ действий, созвучный иной эпохе. Что? А-а-а, вы заметили! Правильно, и одежда у меня немного… хе-хе… старомодная. Нет, галстук мне врач запретил, дыхание затрудняет, знаете ли… Но помогает, помогает… Вот вчера… но ладно, об этом потом…
Что? Зачем эксперту путешествовать в прошлое? А как же?… Вот, скажем, принесли вы мне «бычью голову», это такой молдавский выпуск, очень редкий, и просите проверить, не новодел ли. Нет, я вам, конечно, сразу скажу, но бывают случаи… да, бывают. И вот тогда я седлаю свою машинку, закладываю в блок питания вашу, простите, «бычью голову», включаю свой микроскоп, и — я в молдавском княжестве середины девятнадцатого века. Конечно, если ваша «бычья голова» подлинна, хе-хе!
Оказывался я и за столом фальшивомонетчика, как же, но это только если очень уж грубая подделка. А бывает, ох, и тонкая же работа! Тогда приходится помучиться, да. То есть, вроде бы и обстановка кругом самая что ни на есть старина, и люди в камзолах да бриджах. И ни радио, ни телевидения. Газеты? Да, на них и год, и числа нужные стоят, но ведь и на марках можно любую дату проставить! Вот и ищешь всякие там несуразицы да нелепицы. Одним словом — анахронизм!..
…Как, монеты? О-о, на них можно далеко уехать, но — тяжело, они же массивные, и чем дальше в прошлое, тем больше. У них и времяемость на единицу массы маленькая; чтобы в древний Рим попасть, это ж сколько талантов надо иметь, целую коллекцию! А вы знаете, сколько он весит, талант-то? То-то же!.. Да и, знаете ли, марки мне как-то симпатичнее. Благодаря им я с такими людьми познакомился! Да вот Феррари! Вы знакомы с ним? Ах, да… Замечательный был человек! И художник… Ренотьер, скажем… Знаете, пожалуй, я вам расскажу…
Это было два месяца назад, в июле. Мне тогда поручили разобрать и оценить одну коллекцию. Марки были серьезные, «тяжелые» — как у нас говорят. Классика там, временные выпуски… Да, и один ферраритет. Голубой Маврикий! Что это такое? О-о-о, голубой Маврикий — величайшая редкость, жемчужина из самых крупных в филателистическом мире.
Но, знаете ли, были сомнения в подлинности. В тот вечер я взял ее домой. Это запрещается правилами, но если бы вы видели эту марку! Такой маленький двухпенсовый квадратик с надписью по периметру и женской головкой в центре! Нет, ее надо видеть…
В свое время это была целая история. Барнард гравировал марку специально для бала в честь губернатора Маврикия, это остров такой в Индийском океане. В малом количестве, но очень, очень тщательно! Марки клеились на приглашения, да. О, сейчас их осталось очень мало, нашли всего, четырнадцать экземпляров. Мой был пятнадцатым. Владелец уверял, что марка подлинная, но… Вы знаете, уж больно она была настоящей! Кинет на нее взгляд любой знаток — и уже глаз не оторвет: ну все, все говорит о том времени, все признаки, все мелочи… Это меня и насторожило. В тот раз я, как уже говорил, работал дома. Как обычно, включил приборы, приготовил набор светофильтров, ну, и все такое…
Через полчаса я перенесся в прошлое. Место было спокойным; комната, где я очутился, свидетельствовала о безукоризненном вкусе ее обитателя. Гравюры на стенах, стеллажи с книгами — все дышало девятнадцатым веком. Но я уже был в том состоянии, когда самые, казалось бы, непреложные факты только утверждали меня в обратном. Помню, я сразу подошел к окну. Парус, настоящий парус виднелся на горизонте. Треугольный, так называемый «греческий». И море, конечно. Я был в девятнадцатом веке, в Порт-Луи, столице Маврикия, накануне провозглашения майора Гомма губернатором этого английского владения в Индийском океане.
Ну, легенда — это просто. Я — почтовый работник, инспектор из метрополии. При мне Ла Куни подписал разрешение на выпуск, при мне заработала новенькая печатная машина, на наш взгляд, конечно, нелепая и допотопная. Но работала она красиво, взмах за взмахом выпуская в свет листочки праздничных вестников.
Прием у будущего губернатора был домашним. Меня не заинтересовала ни его супруга, в девичестве — Луиза Монкю, совсем еще юная и грациозная блондинка, ни сам майор, высокий и добродушный военный. Гости — вот кого я рассматривал! Дух времени ощущается в незначительных сценах, в обстановке почти камерной. И тут меня познакомили с Ренотьером, Он сам подошел ко мне, он почувствовал… что? Не знаю… Очень живой, экспансивный, как все итальянцы. Такие тонкие усики, близко посаженные глаза… Но эти глаза спрашивали меня, я чувствовал их немой вопрос…
После приема мы поехали к нему. Экипаж остановился возле того самого дома, из окна которого я увидел парус. Те же комнаты, те же картины и книги. Он прекрасно владел кистью, его эстампы восхитили меня. Речь зашла о моей работе, службе почтового инспектора, и я намеренно произнес эти слова — «голубой Маврикий». Ренотьер понял меня сразу. «Виктуар, — сказал он. Меня зовут Виктуаром, — это меня вы ищете здесь»? Я не стал ему возражать «Смотрите, — сказал он. — Я не знаю, кто вы, догадываюсь только. Смотрите на них!»
Кляссер, который он достал из тайника, кожаный, черный, карманного формата, содержал всего пять марок. Нет, я не скажу вам, что это были за экземпляры Любой филателист отдал бы жизнь за обладание хотя бы одним из этих шедевров.
Ренотьер был моим коллегой, поэтому я намеренно исказил era имя. Нет, он не был экспертом. Он был путешественником во времени. Я понял это сразу же, как только он достал из тайника свой черный, кожаный, карманного формата — нет, не альбом — кляссер! Во-первых, марки, которые он мне показал, в девятнадцатом веке еще и на свет не появились. Во-вторых, кляссеры тоже изобрели только в двадцатом веке! В общем, потом выяснилось, что у него испортилось управление, и я подвез коллегу до его времени, в его Париж, начало двадцатого века. О, какой это был необыкновенный человек! Мы проговорили всю ночь. Да; мой Маврикий был его работой, он сам гравировал его по старым образцам, сам отделывал знаки и зубцовку. Его Маврикий не отличался от подлинников, он был лучше их. Ренотьер вложил в него душу!