Страница 40 из 117
Сашенька в свои не такие уж малые годы и знать не знал, что секреты в этом деле бывают. И настоечки всяческие, и прочие секретцы. Светлейший не постыдился, сам с него штаны спустил и цепкими своими пальцами как нажал туда, куда в нужном случае жать надобно, так у Сашеньки все и взметнулось, срам один! Но Светлейший только оглядел, довольный, молвил «Ого!», и императрице послание отписывать пошел. Да со скабрезным рисунком, где это Сашенькино «Ого!» во всей прелести и разрисовал. И самого Сашеньку якобы с секретным пакетом государыне в собственные руки из Крыма в столицу отправил.
Императрица, как сказывал после Светлейший, осторожничая, ответила: «Рисунок недурен, но колорит плох». Но 19 августа 1786 года произвела поручика Дмитриева-Мамонова во флигель-адъютанты. А далее и черед пробовалиц, в существование которых еще несколько недель назад отказывался верить Сашенька Мамонов, настал.
Только ему досталось испытания проходить у Марьи Саввишны Перекусихиной. Марья Саввишна, ни минуты не смущаясь, объяснила будущему фавориту, что он не красная девица и не ухаживать за ней зазван, а должен проявить себя в деле – не подкладывать же невесть кого матушке. И он ох уж осрамиться боялся! Так боялся, что от боязни той чуть было главный конфуз не случился. Тот конфуз, который мог навеки сию стезю перед красавцем флигель-адъютантом бы закрыть. Благо ко времени вспомнил наставления Светлейшего, куда в случае чего жать надобно. Марья Саввишна осталась довольна. И императрице его рекомендовала. Ох как рекомендовала! И ему на ушко шепнуть не забыла, что ежели по какой недоброй случайности он в постели государыни не приживется, что ее, Марьи Саввишны постель для него всегда раскрыта. Она, конечно, не государыня-матушка, но и она полезной молодому офицеру быть может. Еще как может!
На второй день после назначения флигель-адъютантом Дмитриев-Мамонов послал в подарок Потемкину золотой чайник с надписью «Plus unis par le coeur que par le sang» («Соединены более сердцами, нежели узами крови»).
А дальше на молодого флигель-адъютанта пролился золотой дождь.
Конфузов с государыней у него в этом деле, бог миловал, не случалось. Почти не случалось. Те, что были, матушка-государыня списывала на перетруженность его чресел, коим ее любовный аппетит единственная причина. И каждый раз «нездоровье господина Красного Кафтана» подарками искупала. То бриллиантовую трость подарит за 30 тысяч, то орден, то деревеньку-другую с крепостными, то титул графа Римской империи для него у германского императора вытребует.
Но чем безогляднее были милости государыни, тем больше перед каждым походом в высочайшую опочивальню оживал в нем страх – что как не сладится?! Естество мужское неуправляемое. Поди пойми, в какой миг и отчего в штанах вздыбится, а когда, хоть кол туда засовывай, не встает. Раз малохольную на Мойке увидал. И не первой молодости девка, и кособокая. А увидев ее, после в карете до самого дворца меч свой в руках держал, еле до царской опочивальни прикрывшись плащом добежал. Хорошо еще высочайшая любовница в своих покоях была, только что доставленные ящики с камеями герцога Орлеанского разбирать намеревалась. Рассыпались по всему кабинету древние камеи – хорошо что камень не стекло, ущербу не будет.
Государыня в тот раз решила, что ее «господин Красный Кафтан» так от страсти к ней пылает, а он, покачиваясь на дряблеющем императрицыном теле, все ту малохольную вспоминал. Приведи ему кто ту малохольную, коснуться бы ее побрезговал. Но вспоминал же, и в карете, растирая раскалившийся свой меч в ладонях, и после, всякий раз, когда Екатерина уже на свое ложе звала, а у него между ног ничего, кроме конфуза, не имелось и уловки Светлейшего не помогали.
В тот самый день, после привидевшейся на улице малохольной девки, Екатерина и подарила ему эту камею из коллекции герцога Орлеанского. Он тогда сам все приобретения с описью, заранее добытой парижским поверенным Екатерины Мельхиором Гриммом сверял. Ящик за ящиком. Первые шесть ящиков были как на подбор. В седьмом нехватка обнаружилась. Недоставало камей любовного содержания – потаенной, но непременной части любой порядочной дактилиотеки, тем более собрания камней фривольных французов. Кто-то увел из-под носа высочайшей покупательницы вдохновленные богом Эросом камеи. Александр Матвеевич намеревался скандал учинить, да Екатерина остановила: «Лучше помолчать об этом. Не хочу, чтобы судачили, что я покупаю то, что продаже не подлежит».
Но кроме нехватки нашелся и перебор – одна лишняя, не описанная ни в «Тезаурусе Палатинской сокровищницы», ни в «Кратком описании древних гемм и медалей из Кабинета покойной Мадам» камея с двумя профилями. Ее Екатерина своему Сашеньке и подарила. Да только вскоре после той камеи вся его вдруг сложившаяся блистательная карьера рушиться и пошла. По его собственной дури рушиться…
Не совпав в страсти любовной, в которой пятидесятивосьмилетняя женщина и двадцативосьмилетний мужчина совпасть вряд ли могли, они совпали в страсти иной, в страсти к этим не броским с виду – не бриллианты! – кускам вобравшего в себя вечность камня.
«Моя маленькая коллекция резных камней такова, что вчера четыре человека с трудом несли две корзины, наполненные ящиками, где заключалось около ее половины; во избежание недоразумений знайте, что то были те корзины, в которых у нас зимой носят в комнаты дрова», – хвалилась императрица. Это после пришли красного дерева с золотой инкрустацией шкафы в сто ящиков, изготовленные первым мебельщиком и механиком века Давидом Рентгеном, способные вместить все то «камейное обжорство», которое не оказалось бы в России, если бы не он, Сашенька Мамонов.
Описание «Кабинета резных камней герцога Орлеанского» было у Екатерины еще в восьмидесятом году, за шесть лет до Сашенькиного воцарения в ее покоях. Но тогда императрица и не думала изображать из себя ценителя и честно признавалась: «Я не любительница, я просто жадная». В возведшем Сашеньку на царское ложе 1786-м она уже объявила себя знатоком: «На старости лет становлюсь антикваром во всей полноте этого понятия». Высочайшая любовница сама признавалась, что ничего не понимает ни в живописи, ни в музыке, а истинную ее страсть составляют резные камни.
Узнав, что знаменитая коллекция камей герцога Орлеанского продается, Сашенька и в ночных утехах, и в дневных речах стал торопить Екатерину с покупкой, уговаривая принять все условия, выставленные Филиппом Элигате, наследником регента Луи Филиппа Орлеанского, лишь бы коллекция не ушла из рук. Императрица на уговоры поддалась. «Если Богу угодно вдохновить Орлеанского освободиться от своих гемм путем продажи, то я, сир, козел отпущения, этими строками уполномочиваю вас вступить в переговоры, сообщить мне цену и для заключения разумной сделки и ждать моих дальнейших распоряжений», – зачитывала она лежавшему в постели Сашеньке свою доверенность французу Мельхиору Гримму. Банкиру Сазерленду были даны указания на оплату сорока тысяч рублей.
Гримм сообщал о конкурентах, то ли и вправду появившихся во французской столице, то ли набивавших цену для наследника регента.
– Откуда старьевщику Милиотти взять сорок тысяч ливров?! – возмущалась не привыкшая отступаться от вожделенного Екатерина, остывая от любовных утех. – Это все штучки, чтобы я заплатила больше. Но меня так просто не обмишулить, – так и не избавившаяся от акцента немецкая принцесса, став русской царицей, с удовольствием выговаривала «вкусные» словечки ее новой родины. – Я сказала, сорок тысяч, и не болшэ! Иначе пусть их коллекцию разбирает кто хочет.
Сашенька нервничал, уговаривая «свою душечку» не скупиться. Но при всем желании угодить фавориту головы эта женщина никогда не теряла.
– Во всей Франции не найдется почитателя камей, способного заплатить больше, чем я. Иначе им придется продавать собрание по частям.
И снова подбираясь к еще не успевшим отдохнуть после прошлой порции любви Сашенькиным чреслам, гулко, по-совиному, ухая, Екатерина хохотала: