Страница 76 из 186
Таким образом, минимализм есть по существу одна из наиболее радикальных практик художественного авангарда, и сам это термин обрел права гражданства в середине XX века, когда возникла потребность в адекватном описании концептуалистских экспериментов в музыке, живописи и скульптуре, театре и кинематографе.
А также и в литературе, ибо, если судить по деятельности поэтов «лианозовской школы» (Я. Сатуновский, Г. Сапгир, И. Холин и др.), по произведениям, принадлежащим к области конкретной и наивной (примитивистской) поэзии, русские авангардисты в то же примерно время пришли к приемам и технике, которые позднее стали интерпретироваться как минималистские.
«Минимализм сегодня, – подчеркивает Владислав Кулаков, – важен не как цельное течение (такового не наблюдается), а как некий спектр актуальных художественных идей, растворенных в воздухе и то и дело проявляющихся – то у одного, то у другого автора». Чтобы показать возможную широту диапазона минималистской эстетики, обычно называют имена двух поэтов. Это Лев Рубинштейн, чьи (отнюдь не короткие) произведения основаны на серийном варьировании, каталогизации «монохромных», то есть предельно нивелированных, стертых речевых клише и формул, а поэтический эффект, по замечанию В. Кулакова, вырастает из контекста, накапливаясь по крупицам, «малыми воздействиями». И это, разумеется, Всеволод Некрасов, более чем кто бы то ни было владеющий техникой «минимальных вмешательств», примером чего может служить центонная миниатюра, где к двум строчкам М. Лермонтова прибавлено всего одно слово, и этого оказывается достаточным для того, чтобы обеспечить шоковый эффект:
См. АВАНГАРДИЗМ; КОНКРЕТНАЯ ПОЭЗИЯ; КОНЦЕПТУАЛИЗМ; НАИВНАЯ ЛИТЕРАТУРА, ПРИМИТИВИЗМ В ЛИТЕРАТУРЕ; ОДНОСЛОВИЕ; ОДНОСТРОЧИЕ; УДЕТЕРОН; ХАЙКУ, ХОККУ
МИСТИКА В ЛИТЕРАТУРЕ
У мистицизма в русской литературе – самая почтенная родословная, чему подтверждение выпущенные в 2004 году антология «Таинственная проза русских писателей первой трети XIX века» в двух томах и трехтомник «Русская мистическая проза», вобравший в себя произведения десятков писателей – от Василия Жуковского и Ореста Сомова до Александра Грина и Михаила Булгакова. А если прибавить к сказанному, что именно Россия дала миру Николая Федорова, Елену Блаватскую, Андрея Белого, Георгия Гурждиева, Николая Рериха и Даниила Андреева с его монументальной «Розой Мира», то выйдет, что эта традиция у нас – из влиятельнейших. Несмотря даже на перерыв в несколько десятилетий, когда Советская власть боролась с мистикой как со своего рода контрреволюционной деятельностью, однозначно квалифицируя ее как мракобесие, поповщину и бесовщину одновременно. Едва ли не единственными прорывами в эту сферу оказались романы «Лезвие бритвы» (1963) Ивана Ефремова и «Альтист Данилов» (1980) Владимира Орлова, успех которых у читателей был памятно оглушительным.
Не удивительно поэтому, что сочинения классиков мистической мысли и мистической литературы с самого начала перестройки стали по популярности конкурировать с антисоветчиной, порнографией и переводными детективами, а такие облеченные в художественную форму катехизисы современных мистиков, как цикл романов Владимира Мегрэ об Анастасии или стихотворные сборники Евдокии Марченко, даже сегодня числятся в ряду самых высокорейтинговых бестселлеров.
И более того. Мистика, что всегда удостоверяет витальную энергию того или иного творческого импульса, завоевала масскульт и, говоря шире, нишу досуговой литературы, воплотившись в мистических детективах Алексея Биргера в серии «Мистический триллер», которую с 2004 года выпускает издательство «Наследие», в аналогичных по наполнению сериях «Тайные знаки» (издательство «ОЛМА-Пресс»), «Эзотерический роман» (издательство «Невский проспект») и, наконец, в сакральной фантастике, манифестированной Дмитрием Володихиным и его единомышленниками. И надо отметить, что список тех, кто пустил мистические мотивы в промышленную эксплуатацию, отнюдь не исчерпывается участниками указанных проектов. «Нередко, – говорит Виталий Каплан, – у одного и того же автора в разных произведениях мистика выступает то как технический прием, то как самостоятельный предмет исследования. Например, роман С. Лукьяненко «Ночной дозор», несмотря на сюжетную канву ‹…› сугубо посюсторонен. Вместо Дозоров могли бы действовать спецслужбы или масонские ложи – внутренний конфликт никак не изменился бы. ‹…› Но в дилогии “Искатели неба” главной выступает проблема мистическая, вернее религиозная».
Что же касается литературы, позиционирующей себя в роли качественной, то тут, при всей множественности художественных поисков, монополия на мистицизм, похоже, захвачена Юрием Мамлеевым и учениками, которые не только создали Клуб метафизического реализма, но и выпустили в том же 2004 году составленную Дмитрием Силканом антологию «Равноденствия. Новая мистическая волна» (издательство «АСТОЛ»), причем, – по оценке Д. Вебера, – «эти странные, аутсайдерские, почти юродивые тексты оказываются ближе к нерву нынешней реальности, чем у общепризнанных “актуальных писателей”».
Все это может означать только одно – мистика сегодня в моде, и значит, будут бурно плодиться как соответствующие издательские серии, так и эпигоны, стремящиеся поспеть и за модой, и за коммерческим успехом. Что отнюдь не отменяет уважения, которое у критиков и квалифицированных читателей вызывают такие писатели, как, предположим, Нина Садур или Владимир Шаров, чей глубокий мистицизм рожден талантом, а не стремлением во что бы то ни стало угодить публике.
См.: ДОСУГОВАЯ ЛИТЕРАТУРА; МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА; ПСИХОДЕЛИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА; САКРАЛЬНАЯ ФАНТАСТИКА; ХОРРОР
МИСТИФИКАЦИЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ
Мистификацию обычно понимают как преднамеренное введение читателей (а зачастую и публикаторов, издателей) в заблуждение относительно авторства того или иного произведения. И само собою возникает, естественно, вопрос: зачем же дурят нашего брата?
Причин столько, сколько и литературных подделок. И не исключено, что этот литературный прием еще вызовет лавину диссертаций, научных исследований, где мистификации тщательно инвентаризируют и классифицируют. Во всяком случае, отличную антологию мистификаций ХХ века «Поэты, которых не было» уже выпустил в 1999 году Илья Фоняков, собрав в ней фантомных авторов, «начиная, – как он сам говорит, – со знаменитой Черубины де Габриак, стихами и личностью которой морочили в 1909 году головы тогдашнего литературного бомонда поэт Максимиллиан Волошин (идейный вдохновитель розыгрыша) и поэтесса Елизавета Дмитриева (непосредственная исполнительница замысла). Нашлось в книге место и для англичанина – солдата Второй мировой войны – Джеймса Клиффорда, которого «придумал» советский поэт Владимир Лифшиц, и для сержанта французского Сопротивления Анри Лякоста, «сочиненного» Александром Гитовичем, и для другого француза, из XVI столетия, лихого гуляки и дуэлянта Гийома дю Вентре, чьи сонеты слагали, скрашивая подневольное житье, два советских зэка – Яков Харон (на воле один из лучших звукооператоров нашего кино) и Юрий Вейнерт» («День и Ночь». 2002. №?7–8).
Эти примеры – уже классика. Но и наши современники, Бог им в помощь, нередко балуют читателей (а то и издателей) своими розыгрышами. Как, скажем, переводчица Александра Косс, которая выдала за свой перевод с немецкого и издала книгу «Ослиная кожа. Стихи и проза из тетради в сером сафьяновом переплете, принадлежавшей Генриху Александру Ульсту, драгунскому ротмистру, изданные его дальним родичем» (Л., 1990). Или как журналист Сергей Борисов, в начале 1990-х написавший и опубликовавший в «Книжном обозрении» рассказ «Смерть русского помещика», где Шерлок Холмс и доктор Ватсон находят, что убийцей Федора Павловича в «Братьях Карамазовых» был Алеша. Автором рассказа был заявлен Артур Конан Дойл, а сам С. Борисов значился всего лишь переводчиком.