Страница 63 из 186
КРОССОВЕР
В мире звукозаписывающей и звуковоспроизводящей аппаратуры так называют устройство, разделяющее спектр входного сигнала на несколько частотных диапазонов, а в мире автомобилей – машины, соединяющие качества внедорожников и универсалов с комфортом седанов бизнес-класса. И разумеется, переимчивые и ушлые классификаторы книжного рынка не удержались от искушения адаптировать к своим нуждам и это недавно появившееся словечко, охарактеризовав им произведения, в которых сведены воедино сюжетные мотивы и/или персонажи, взятые из двух (или более) уже известных книг, принадлежащих перу разных авторов.
Образцовые, если говорить о формальных признаках, кроссоверы – это, например, роман Сергея Лукьяненко и Юлия Буркина «Остров Русь», где три былинных богатыря под предводительством Ивана-дурака разыгрывают сюжет «Трех мушкетеров» Александра Дюма, то есть пытаются вернуть Василисе Прекрасной, жене князя Владимира Красное Солнышко, сережки, которые она опрометчиво подарила своему любовнику Кащею Бессмертному. Или – еще один выразительный случай – роман братьев Катаевых об истории русского Интернета «Пятнашки, или Бодался теленок со стулом», где юмористический эффект возникает при скрещивании сюжетных линий книги Александра Солженицына «Бодался теленок с дубом» и классической дилогии Ильи Ильфа и Евгения Петрова про Остапа Бендера.
Оба эти примера – из сферы прикольной литературы, имеющей своей целью всего лишь позабавить вменяемого читателя. Но вполне возможны и кроссоверы, написанные всерьез (или почти всерьез). Так, знатоки зарубежной фантастики легко припомнят романы «Доктор Ватсон и Человек-невидимка» Ноэля Даунинга, «Тоскливой октябрьской ночью» Роджера Желязны, где в мистериальном поединке сил добра и зла участвуют и граф Дракула, и доктор Франкенштейн, и Шерлок Холмс, или роман «Машина пространства» Кристофера Приста, где объединены сюжеты классических «Машины времени» и «Войны миров», да вдобавок еще и сам Герберт Уэллс оказывается в числе действующих лиц. Что же касается любителей отечественной фантастики, то им, помимо романа С. Лукьяненко и Ю. Буркина, на ум приходит разве лишь давняя книга Евгения Войскунского и Исая Лукодьянова «На перекрестках времени», среди персонажей которой опять-таки Шерлок Холмс с доктором Ватсоном, профессор Челленджер и сам Артур Конан Дойл, а также свежий роман Лилии Труновой «Медвежий угол», объединивший, по канонам то ли фэнфика, то ли новеллизации, героев телесериалов «Твин Пикс» и «Секретные материалы». И конечно же (как можно это забыть?), отдельной строкой должна быть выделена повесть-сказка Василия Шукшина «До третьих петухов», начинающаяся фразой: «Как-то в одной библиотеке, вечером, часов этак в шесть, заспорили персонажи русской классической литературы» – и действительно, погружающая читателей в мир, где Обломов обменивается колкостями с бедной Лизой, а от Ивана-дурака требуют справки о том, что он на самом-то деле умный.
Впрочем, если толковать кроссоверную технику расширительно, как один из подвидов пастиша, то перечень приемов и примеров может быть значительно расширен. От многократно переиздававшейся книги Станислава Рассадина и Бенедикта Сарнова «В стране литературных героев», где вновь оживают хрестоматийные персонажи русской и мировой классики, до недавних «Московских сказок» Александра Кабакова, разыгравшего общеизвестные фольклорные и литературные сюжеты на материале сегодняшней постперестроечной жизни. И становится понятно, что у кроссоверов огромный – как познавательный, так и коммерческий – потенциал, лишь отчасти реализуемый современными литераторами. Нет сомнения, что вскоре это будет осознано издателями, и мы еще прочтем что-нибудь соблазнительное о любви Наташи Ростовой к Павке Корчагину.
См. ДВОЙНАЯ КОДИРОВКА; КИНОРОМАН, ТЕЛЕРОМАН; ПАСТИШ; ПРИЕМ ЛИТЕРАТУРНЫЙ; ПРИКОЛЫ В ЛИТЕРАТУРЕ
КУЛЬТОВЫЙ ПИСАТЕЛЬ, КУЛЬТОВЫЕ ТЕКСТЫ
Как заявляет в своей «Арт-Азбуке» Макс Фрай, «смешное понятие “культа” и “культовости” пришло в художественный мир из шоу-бизнеса и стало одновременно синонимом и необходимой составляющей понятия “успех”».
Относительно генеалогии в этой фразе все верно, а вот с трактовкой самого понятия культовости стоило бы поспорить. Скажем, Виктория Токарева или Юрий Поляков – вполне успешные писатели, но никому в голову не придет называть их культовыми. И даже вокруг литературных звезд культовый ореол возникает далеко не всегда – так, вряд ли солдаты срочной службы коллекционируют фотографии Татьяны Толстой, а учащиеся профтехучилищ, переименованных в колледжи, обмениваются друг с другом шутками из произведений Эдварда Радзинского или создают фэн-клубы в честь Виктора Ерофеева. Поэтому разумнее прислушаться к Вадиму Рудневу, который говорит: «Главной особенностью культовых текстов является то, что они настолько глубоко проникают в массовое сознание, что продуцируют интертексты, но не в себе самих, а в окружающей реальности (анекдоты про Чапаева и Штирлица). То есть культовые тексты формируют вокруг себя особую интертекстовую реальность».
Культовыми в этом смысле можно с уверенностью назвать не так уж много авторов. Например, безусловно культовыми для многих наших современников являются Джон Роналд Толкин и братья Стругацкие – их произведения не только постоянно экранизируются, но и ложатся в основу компьютерных игр, имена их героев стали в кругу поклонников нарицательными, а сами поклонники объединяются в группы, клубы и неформальные ассоциации, разговаривая между собою на языке, понятном только тем, кто наизусть знает «Властелина колец» и «Понедельник начинается в субботу». Правомерно говорить о культе Сергея Есенина, Марины Цветаевой, Анны Ахматовой, Владимира Высоцкого, Виктора Цоя, Булата Окуджавы, Иосифа Бродского, чье литературное и бытовое поведение интересует преданных почитателей ничуть не меньше, чем их творчество. Если же ограничиться текстами, то культовыми из них столь же безусловно стали дилогия И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита», книги Николая Носова о Незнайке, цикл сказочных повестей Эдуарда Успенского о Чебурашке и его друзьях, деревне Простоквашино и ее обитателях, ибо знакомство с этими произведениями столь же обязательно в нашей стране, как и знание «Курочки Рябы» или «Евгения Онегина». С большими или меньшими оговорками в перечень культовых писателей, то есть, тех, чьи книги породили интертекстовую реальность и стали средством связи между не знакомыми друг с другом людьми, можно внести Венедикта Ерофеева, Кира Булычева, Эдуарда Лимонова, Бориса Гребенщикова, Виктора Пелевина, Владимира Сорокина. Нет сомнения, что среди читателей гей-литературы культовым ореолом окружено имя Евгения Харитонова, среди приверженцев рок-культуры – имя Александра Башлачева, а довольно значительное число представителей квалифицированного читательского меньшинства готово считать культовой фигурой Сашу Соколова.
Из сказанного явствует, что, во-первых, зона распространения культа может захватить целиком всю страну, а может и ограничиться достаточно узким сегментом культурного пространства (так, имена Андрея Монастырского и Бориса Гройса, вполне культовые в глазах деятелей постомодернистской культуры, ничего не скажут подавляющему большинству читателей). В этом смысле не исключено, что прав был Дмитрий Волчек, заметивший как-то, что «субкультурность предполагает культовость». А во-вторых, что если можно быть выдающимся писателем, но не быть культовым, то можно и наоборот, быть культовым, но отнюдь не выдающимся. «Культовый роман, – как заметила применительно к конкретному случаю Алла Латынина, – это не знак качества. Самым культовым романом в истории русской литературы был “Что делать?” Чернышевского».