Страница 69 из 84
Поднялось солнце, зазолотились верхушки стройных сосен и елей, среди которых еще не проснулись разнокалиберные дачи и дачки. Первый регулировщик, поеживаясь от утреннего холодка, пропустил мою машину и, видимо, сразу же понял: с фронта.
Солнце все выше, и вот уж я увидел впереди сияние кремлевских звезд. Огромное полотнище государственного флага развевалось на куполе Кремлевского дворца.
Привыкший к приволью фронтовых дорог, я сразу же почувствовал себя неуверенно в московской уличной сутолоке. С большим трудом пробирался я к знакомому месту – улице Полины Осипенко.
Иногда подолгу приходилось ждать, когда впереди, по широкой магистрали, регулировщики энергичными жестами прогоняли поток машин. Поторапливали: скорей, скорей!… Едва остановишься, вокруг тотчас же скапливается множество автомобилей.
Миновав центр, «мерседес» покатил по улице Горького. Вот здание Моссовета, затем Белорусский вокзал. Кажется, приехал. Я вылез из машины, хлопнул дверцей. Огромный путь остался позади. Запрокинув голову, посмотрел наверх: здесь, в неприметном, давно обжитом доме, жил Батя, генерал В. И. Алексеев. Последнее время он работал в Москве заместителем начальника Академии имени Жуковского.
В доме этом я бывал много раз. В каждый свой приезд с фронта непременно останавливался у Бати. Знал хорошо всю его семью, и меня у него в доме принимали как своего, близкого человека. Даже потом, когда генерал Алексеев был отозван с фронта, мы не теряли с ним связи и регулярно переписывались. Так и он был в курсе всех полковых дел, и я время от времени получал от него из Москвы весточку. Теперь я входил в подъезд знакомого дома с чувством человека, для которого начинается новый, еще не известный этап жизни. На фронт я больше не вернусь, а на несколько лет останусь здесь, в Москве. Во всяком случае, Батя сообщил мне, чтобы я заранее настраивался на мирный лад, на учебу, на сидение за партой. Кончилась фронтовая жизнь…
На мой звонок открыла дверь Любовь Ивановна, жена Алексеева.
– Господи, приехал наконец!- всплеснула она руками.
Дом генерала Алексеева был всегда открыт для друзей, и к нему в Москву без всякого стеснения заходили все сослуживцы. За великую отзывчивость, за готовность прийти на помощь в любой беде наши летчики между собой звали генерала Алексеева «Скорой помощью». И действительно, стоило обратиться к нему с какой-нибудь просьбой, генерал использовал все свои давние связи, свой авторитет. Мне кажется, ни один из фронтовиков, обращавшийся к Бате, не уходил от него без дружеской поддержки. Старый кадровый военный, генерал Алексеев особенно ценил фронтовую дружбу.
Когда я приехал и позвонил у дверей, генерал Алексеев был уже на службе. Любовь Ивановна захлопотала, встречая гостя. Мыло, полотенце, ванна, затем обильный завтрак.
– А Василий ждет вас,- рассказывала за завтраком Любовь Ивановна.- Говорит, скоро должен быть. Учиться теперь?
– Приказали вот…
– Василий говорил.
Оказалось, направление на учебу я получил благодаря представлению генерала Алексеева. Батя написал маршалу Коневу, и командующий фронтом откомандировал меня в Москву.
– Ешьте, ешьте,- подкладывала на тарелку хлебосольная хозяйка.- Подождите, сейчас чай будем пить.
Все в этом доме было без изменения: радушная, приветливая Любовь Ивановна, неторопливое, с разговорами чаепитие. Хозяйка расспрашивала о последних новостях с фронта, о дороге.
– Куда торопитесь?- уговаривала она, едва я поднялся из-за стола.- Успеете еще.
До Академии имени Жуковского было рукой подать, и я отправился пешком. После долгой дороги было особенно приятно пройтись.
Деревья по Ленинградскому шоссе уже нежно зеленели. Старики с газетами, женщины с детскими колясками грелись на скамейках. Густой толпой шли пешеходы. Москва бурлила, как обычно, жила своей напряженной жизнью.
Скоро показались серые строения стадиона «Динамо», а вот и старинное здание академии. Множество военных толкалось у подъезда и в коридорах. Все наш брат, фронтовик. У ребят во всю грудь ордена и медали.
Летчики вели себя непринужденно. Стояли группами, смеялись, плыл папиросный дым. Видно было, что многие уже не первый день в Москве: освоились, обрели неуловимо мирный, ухоженный, что ли, вид. У них и форма отглажена и подогнана, и подстрижены они отнюдь не наспех в коротких перерывах между боями. Некоторые отпустили щегольские усики и височки. Но узнавались и такие, что приехали с фронта только что. Они еще осматривались, искали знакомых, пытаясь держаться поближе к тем, с кем приходилось воевать или вместе или же хоть поблизости.
На втором этаже отыскал приемную начальника академии, сообразив, что заместитель по политчасти должен находиться где-то рядом. И не ошибся. Меня встретил адъютант генерала Алексеева и собрался было пойти доложить, но я попросил его не делать этого. Мне хотелось встретиться с Батей запросто, без служебных формальностей.
Вместе с адъютантом мы вошли в просторный кабинет. Батя поднял голову и удовлетворенно улыбнулся: – Приехал? Ну вот и хорошо. Как раз вовремя.
Мы обнялись, поцеловались, и генерал сразу же перешел к делу.
Мне предстояло поступать в Военно-Воздушную академию, которая теперь носит имя космонавта Ю. А. Гагарина. Экзамены должны начаться буквально через несколько дней.
– Поживешь пока у меня,- говорил Батя.- Тебя как – отпустили сразу?
Когда я рассказал, что просил командующего фронтом оставить меня до окончания решающих боев за Берлин, генерал Алексеев сказал:
– Ничего, возьмут без тебя.
День-два Батя дал мне отдохнуть и осмотреться. С утра он уезжал на службу, а я отправлялся бродить по Москве. Прекрасной, невыразимо помолодевшей показалась мне в те дни Москва. Стояли ясные весенние дни, и, казалось, в самом воздухе чувствовалось ощущение близкого конца войны. Я подходил к газетным витринам и подолгу читал сообщения с фронтов. Ведь я сам еще несколько дней назад был там, с войсками, видел пригороды Берлина, и вот уже в Москве, в сквере, читаю скупые газетные строки, чтобы понять и представить себе, как там дела у наших. Как и следовало ожидать, враг защищал свою столицу с ожесточением. Гитлер собрал сюда все силы, которые у него еще оставались. Он не переставал надеяться, что удастся избежать безоговорочной капитуляции. Он все еще верил, что с помощью закулисных дипломатических махинаций ему удастся поссорить западные державы с Советским Союзом, столкнуть союзников лбами и таким образом уцелеть, выторговать себе жизнь.
Кто-то из уцелевших приближенных Гитлера писал после войны о том, какой приступ радости охватил бесноватого ефрейтора, когда в осажденный пылающий Берлин поступило сообщение о внезапной смерти американского президента Ф. Рузвельта. Вся камарилья, управлявшая некогда пресловутым «третьим рейхом», а теперь запертая в подземном бункере имперской канцелярии, воспрянула духом. Перед ними забрезжила возможность избежать суда и веревки. Вспомнилась историческая параллель, когда вот так же, в критический для Германии час, внезапная смена властителя на русском троне помогла агрессору избежать заслуженного наказания. Воистину утопающий хватается за соломинку.
Однако все было напрасно. Верные принятым обязательствам войска союзников и в первую очередь Советская Армия добивали издыхающую фашистскую гадину. Огненный вал быстро приближался к последнему убежищу гитлеровских главарей. Берлин был обречен. Скоро наши доблестные танкисты вышли к каналу Тельтов, охватили южную окраину гитлеровской столицы.
И все-таки Гитлер еще на что-то надеялся. На что? Его многолетний подручный Геббельс кричал по радио, что в руках фюрера скоро окажется грозное, невиданной силы оружие, которое изменит исход войны. Фашистская пропаганда утешала берлинцев тем, что осажденная столица будет деблокирована, что с запада к городу подходят боеспособные части армии генерала Венка, а на соединение с ними пробиваются войска генерала Буссе… Жалкие потуги обреченных, потерявших рассудок людей, которые боялись заслуженного возмездия. Эти люди обрекали на бессмысленную гибель тысячи и тысячи солдат.