Страница 10 из 10
Он тогда летел как сумасшедший. Зол был. Сильно зол на Марианну, на себя. И слабость Марианнину проклинал, заставившую его пойти у нее на поводу. И свою собственную, не сумевшую противостоять. Все проклинал, и даже родителям досталось, которые ему порекомендовали обратиться через десятую голову к одним из знакомых Марианны по вопросу трудоустройства.
Не пошел бы тогда на собеседование, и не было бы ничего. Ни объятий ее навязчивых и липких, ни подарков, закабаливших его, ни сегодняшнего отвратительного вечера. Ох, как тяжел он был для него! Ох, как непереносимо длинен! И тут вдруг это нечаянное столкновение…
– Славик, милый, кушать будешь?
Только Наташка называла его так. Когда-то так звала его бабушка, теперь вот она.
– А что у нас есть покушать, Натуль?
– Блинчики испекла тоненькие, нафаршировала их мясом, – пробормотала Наташа сквозь зевоту. – Картошка в фольге с перцем, как ты любишь. Есть еще селедочка под маринадом.
– Сама делала? – умилился Лозовский, вспомнив, что с двенадцати дня ничего не ел.
– А кто же? – удивилась она вопросу.
Наташа все готовила сама. И пельмени, и блинчики, и пиццу, игнорируя в магазине нарядные фабричные упаковки. За мясом ездила на другой конец города на рынок. Долго бродила вдоль рядов, ворошила мясные развалы длинной острой вилкой, принюхивалась, приценивалась, снова бродила. Потом наконец выбирала. А дома из ее рук выходил очередной кулинарный шедевр, рецептами которых были полны три вздувшиеся общие тетрадки с разлохмаченными страницами. Тетрадки ей отдала мама, когда Наташа решилась переехать к Ярославу.
– Я все это и без записей помню, дочка. – Мама втиснула их в сумку поверх яркого пледа. – А тебе нужно мужа кормить. Вон он какой у тебя худенький.
Ярослав улыбался простоте этой милой женщины, ставшей теперь его тещей. Улыбался и вопреки устоявшейся в миру традиции совершенно не желал ее ненавидеть. Он их обеих как-то сразу полюбил – и дочку, и мать ее.
– Тебе подать, милый?
– Нет, нет, отдыхай! – забеспокоился Лозовский.
Он не хотел, чтобы Наташа поднималась из постели. Не потому, что она могла не выспаться, утром спешить ей было некуда, по его настоянию работу она оставила, а потому, что он не хотел никаких объяснений на сон грядущий. Ими и так был полон целый вечер. Хватит уже.
А с Наташей, если она войдет в кухню, объясняться придется. Она ведь сразу все уловит, все поймет, да и руку пораненную заметит. Станет задавать вопросы, а что он ответит? Что?! Он не мог сказать ей правды, как не мог и соврать. Так что лучше будет, если он сегодня переболеет в одиночку собственное освобождение, которое может обойтись ему очень дорого, случись что…
Утром он проснулся через пять минут после будильника. Надо же, как разоспался, а думал, что и уснуть не сможет после всего, что с ним произошло. А ничего, уснул и даже будильник не слышал. Наташка начала толкаться и бубнить сквозь сон, что он проспит на работу. Пришлось вставать и красться в темноте спальни к выходу, цепляя по пути вещи с вешалок.
На бегу позавтракал, кое-как побрился, все спешил и спешил. Вроде бы не велика потеря в пяти минутах, а из привычного утреннего расписания тут же выбился. Суетился и все ронял без конца, то крышку от геля для бритья, то нож. И суета какая-то эта была маетная, тревожная, не та, когда торопишься и раздражаешься оттого, что не успеваешь. Нет, тут какая-то иная подоплека в этой судорожной утренней спешке имелась. Как предчувствие будто бы чего-то нехорошего…
– Все будет хорошо, – сказал он самому себе в зеркало перед тем, как выйти из дома.
И за пять минут до этого то же самое шепнул Наташке на ухо, когда полез к ней в кровать поцеловать перед уходом.
А она тоже тревоги добавила, обхватила неожиданно его за шею, прижалась щекой к щеке и прошептала:
– Славочка мой… Любимый… Ты ведь не оставишь меня никогда?
– Что ты, родная моя! Что ты!
Ну, чуть ведь слезы не просочились из сердца самого, до такой степени вдруг жалко ее сделалось. А казалось бы, с какой стати?! Все же идет так, как должно идти. А заныло все, застонало внутри.
– Все будет хорошо, Наташенька. Все будет хорошо…
Вышел из дома с тяжелым сердцем. Снова задался вопросом – почему? Радоваться бы, освобождение наконец наступило. Теперь он сможет жить так, как хочет, с кем хочет и сколько хочет. А теребит и теребит, теребит и теребит. Тут еще бабка какая-то масла в огонь подлила, прокаркав ему вслед что-то об Антихристе и скором ответе перед Создателем. В другое бы время и внимания на нее не обратил, а тут обострилось все, каждый нерв стонал натянутой струной.
Лозовский шел по набережной к стоянке машин и морщился, будто от зубной боли.
Что же так противно на душе-то? Что же там так болезненно ворочается и тянет, тянет? Погода еще дурацкая, середина сентября только, а уже ноябрьской промозглостью смердит. Ветер мечется, того гляди с крыши их домика незакрепленный лист шифера сорвет. Так и не успел закрепить его в выходные, стемнело быстро. Оставил все до следующих выходных, понадеявшись на бабье лето, а оно вон как подвело. Быстренько скомкало, собрало в клубок по полям паутину и припрятало до следующего года под каким-нибудь кряжистым дубом. Пробило застарелой ржавчиной золото листвы, пошвыряло все безалаберно под ноги. Река за парапетом горбатилась гигантской стиральной доской, облизывая сизыми волнами бока катера спасателей.
Лозовский отвернулся, поежился и полез в карман за ключами от машины. Но не успел достать, пожарной сиреной взвыл телефон.
Началось!
Звонила секретарша Марианны. На ее номере им был забит этот рингтон. Сейчас начнет сипеть и захлебываться в трубку, что Марианна Степановна гневается, что давно его ждет, что он должен был…
– Да, – недовольно отозвался Лозовский. – Ксения, ты?
– Я! – выдохнула та и вдруг непривычно обратилась к нему на ты: – Ярослав, ты где?
– На набережной, машину забираю, а что?
– Скоро будешь, так?
– Ну, да. А в чем, собственно, дело?
– На твоем месте я бы не торопилась, Ярик.
Ее и без того невыразительный голос как-то моментально потух, лишившись всех звуковых оттенков. И Лозовский тут же представил себе простушку Ксюшу, съежившуюся в секретарском кресле до размеров божьей коровки. Она частенько так сжималась, когда Марианна ее за что-нибудь разносила.
Что сейчас могло случиться?
– Почему? – вздохнул он, тут же поняв, что Марианна, видимо, рвет и мечет.
– Потому что! Ты что, дурак совсем, да?! – и она неожиданно расплакалась в трубку. – Если говорю не торопиться, значит, не торопись!
– Да что случилось-то, Ксюша? Она что там, всех без разбору увольняет?
А она могла! Еще как могла после вчерашнего-то.
– Она не может никого уволить сегодня, Ярик, – чуть успокоившись, пояснила Ксюша.
– Почему?
Он не понял или не захотел понять, черт его знает, сразу вспомнив о гадкой суетливости своей утрешней, сразу не понравившейся ему, показавшейся предвестником чего-то дурного.
– Потому что Марианна Степановна пропала! – уже совершенно твердым секретарским поставленным голосом ответила Ксюша.
– На работу, что ли, не вышла?
– Не валяй дурака, Ярик! Тебе ли не знать, что она никогда не прогуливала, – приструнила его Ксюша. – Марианна Степановна пропала, понимаешь! Отовсюду пропала! Ее нигде нет! А в ее кабинете там… там все в крови, Ярик! И дверца сейфа в крови, и ящик, выдвинутый из стола, тоже. Господи, что теперь будет?!
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.