Страница 3 из 10
Он отошел от Панова с его шумной компанией подальше, окинул взглядом праздную толпу и со вздохом побрел к дому. Виновник торжества только что направился именно туда, и Сергею очень хотелось поймать его там и с виноватой миной отпроситься домой. Мотив, благо, к тому имелся основательный: Тая с детьми уехала, просила не задерживаться.
Ивана Сергеевича он нашел в гостиной на первом этаже. Тот с кем-то разговаривал по телефону. Новости, видимо, были не из приятных, потому что лицо его, обращенное сейчас к вошедшему Сергею, мрачнело все больше и больше. Когда Терехов опускал трубку, рука его заметно подрагивала.
– Сергей… – начал он медленно с непонятной печальной торжественностью. – Сергей, присядь.
Почему-то Хаустов его моментально послушался, хотя шел с намерением попрощаться и не собирался задерживаться, а тут послушно шлепнулся в кресло. Уставился на хозяина, потом вдруг нервно дернул губами и спросил:
– Что-то случилось, Иван Сергеевич?
– Да, Сергей, случилось, – не стал тот отрицать.
– Что?!
Тая только что звонила ему с домашнего, дети спали, тут он мог быть спокоен, хотя и зашлось сердце в какой-то момент от страха за них.
– Твой брат Алексей… – снова медленно начал Терехов, тут же зажал пальцами глаза и просипел: – Какая нелепость, господи! Какая нелепость!!
– Что с ним?! – прокричал, Сергей, настолько был напуган. – Что с Лешкой, Иван Сергеевич?!
– Он погиб… Его убили! Зарезали в собственной квартире. Мне только что позвонили из управления… Боже, кто бы мог подумать?! Кто?!
– Как зарезали?! Я не пойму! Он же должен был улететь сегодня с Зоей. А она?! С ней что?! – Он орал, как маленький, тонким-тонким фальцетом, зажав кулаки между коленей. – Что с Зоей?!
– С ней? – Тон Терехова мгновенно сделался ледяным. – С ней пока все в порядке. Ее ищут. Она скрылась с места преступления, Сережа. Вот так-то…
Сергей ничего не мог понять, ровным счетом ничего. И долго потом понять не мог, отвечая на вопросы в разных кабинетах.
Как могла Зоя, которая сдувала пылинки с Алексея, как она могла убить его?! За что же она воткнула ему нож под левую лопатку?! Ради денег, которые унесла потом в кожаном кейсе?! Но она ведь ни в чем не нуждалась. У нее и так всего было в достатке. Она не могла!..
Оказывается, смогла. И заранее все просчитала. И паспорт на другое имя себе заранее сделала, как выяснили со временем следователи. И мужа, умного, грамотного банкира заставила взять колоссальную сумму денег со счета. Хотя и неразумно было перед дальним путешествием снимать такую наличность. Она заставила, она! Потом убила его и скрылась с деньгами в неизвестном направлении.
– Вы ее найдете?! – спрашивал Сергей у каждого второго, с кем пришлось общаться в ходе расследования. – Вы найдете ее, ребята?!
– Постараемся, – туманно обещали они, пожимая плечами. – Она объявлена в федеральный розыск, но, сами понимаете… Знаете, сколько бегающих по стране преступников?
Он не знал. И статистика подобного рода его не интересовала. Его интересовал данный конкретный случай. Он очень хотел посмотреть беглой преступнице в глаза и задать один-единственный вопрос:
– Зачем ты это сделала??
Глава 2
Любимая тетка на нее рассердилась. Впервые, кажется, рассердилась, и по-настоящему. Непонимание племянницы, ее природная недальновидность, унаследованная от матери, по мнению Полины Ивановны – так величали любимую тетку Полинки-младшей, ни до чего хорошего довести ее не могли.
– Знаешь, что становится уделом таких вот, будто бы утонченных птичек, как ты?! – воскликнула Полина Ивановна после десятиминутного сердитого молчания, во время которого смолила сигарету за сигаретой.
– Ну почему, теть Поль, «будто бы»? – Полина поморщилась. – Почему «будто бы»? Вечно вы ставите под сомнение мое хорошее воспитание.
– А ты вечно им кичишься, словно и… – Тетка пожевала полными, даже в старости сочными губами, пытаясь подыскать приличное слово, не нашла и брякнула: – Словно и в туалет никогда не ходила, Полинка!
– Тетя!
Полина конфузливо поморщилась. И это не было притворной стыдливостью, вовсе нет. Она и в самом деле не любила, не знала и старалась не слышать вокруг себя нехороших слов, хотя ими был полон окружающий ее мир. Она просто становилась глухой на оба уха, когда кто-нибудь рядом с ней принимался сквернословить. И сама никогда не прибегала к ним – к нехорошим словам, чтобы выразить свое возмущение, к примеру.
А то, о чем сейчас говорила ее тетя, было настолько глубоко интимным, что она даже наедине с собой не решалась об этом рассуждать, не то чтобы произносить вслух. Вот и покраснела, вот и поморщилась. А тетка тут же снова зафыркала, протестуя.
Ох, не дай бог, ей когда-нибудь разболеться, сердилась тетя Полина, как она доктору станет говорить о своих недугах! Это же… это же до неприличия интимно.
– Спаси, господи, душу грешную моей сестрицы, – ткнула очередным бычком в переполненную пепельницу Полина Ивановна. – Надо же было на свет божий произвести такую белую ворону! Была бы ты, Полька, уродиной при таком то убогом воспитании, я бы тебя точно в монастырь спровадила. И даже бровью бы не повела, спровадила! Молилась бы ты там денно и нощно за спасение грешных наших душ. Умилялась бы цветочкам и божьим тварям разным. Грезила бы о новом пришествии, глядя страшненьким своим личиком в божий лик. Была бы ты страшненькой-то, а! А так-то ведь жаль! А ну-ка… А ну-ка пройдись!
– Ну, теть Поля! – взмолилась Полина, беспомощно всплескивая руками.
Она знала, что если тетка прицепится, лучше не перечить. Когда та сердита, когда полпачки сигарет за час выкуривает, когда брови у нее домиком, а губы ломаной линией, лучше с ней не спорить. Лучше действительно встать с ее широченного дивана, занимающего добрую половину гостиной, и пройтись до окна, а потом обратно.
Полина со вздохом, грациозно поднялась с мягких подушек, по привычке провела ладонью по подолу платья, прикрывающему коленки, и медленно пошла. Она двигалась по обыкновению своему, выпрямив спину, чуть приподняв подбородок и ноги ставя именно так, как учат теперь манекенщиц. Только ее не для подиумов учили. Походке ее покойная мать обучила с раннего детства. Еще когда другие десятилетние девчонки сандалиями грязь загребали во дворах, Полина уже тогда гордо несла свою симпатичную головку.
– Женщина должна уметь красиво ходить, это ее и отличает от мужчин и обезьян, дорогая, – учила ее мать, водружая ей на голову мешочек с песком и выталкивая на середину комнаты. – Когда ты подрастешь, то заметишь, как на улицах мало женщин, умеющих красиво ходить. Либо вихляют бедрами, либо горбятся, либо несутся, широко шагая и наклонив корпус вперед, как перед прыжком. Это не есть хорошо, дорогая…
Полина слушала ее, раскрыв рот. Слушала и слушалась, потому что мать была ее единственным авторитетом в жизни, ее единственной подругой, ее единственным родителем. К тому же мать очень часто называла Полину женщиной. И пускай она была еще очень юной, очень несмышленой, очень наивной, но женщиной. И оттого, что мать приобщала ее – совсем юную, несмышленую и наивную – к прекрасному взрослому необузданному племени женщин, у Полины всегда очень сладко ныло в груди и тревожно обрывалось в животе.
– Искалечила тебя моя сестрица, ох, искалечила! – снова заохала тетка, когда Полина, сделав круг по гостиной, снова уселась на диван. – К такой красоте, к такой стати – и такие куриные мозги!
– Тетя Полина! Я прошу вас, ну, пожалуйста! – Полина заломила руки.
Тетка разошлась не на шутку. Сколько же еще придется слушать, что ее племянница глупа и недальновидна?!
– Девочка моя, послушай меня, я прошу! – продолжила тетя. – Ты очень красива, очень! В том, что ты не стала ничьей содержанкой при такой красоте, что ныне весьма ценится, не стала манекенщицей или артисткой, тьфу-тьфу-тьфу, не стала кокоткой, уж прости меня, конечно, в этом есть, есть заслуга моей сестрицы. Она воспитала тебя в строгой нравственности. Упокой, господи, ее грешную душу! Тут спорить не стану, она молодец. И ты тоже молодец, что не скурвилась!..