Страница 4 из 9
От этих милых мыслей отвлек звонок в дверь. Для родителей рановато, может, кто из соседей? Я пошла открывать.
На пороге стояла девчонка старше меня года на три. Она окинула прихожую цепким взглядом таможенника и скороговоркой представилась:
– Здрас-сь, Пупкина Катерина, газета: «Новости округа». Интервью бум давать?
Я опешила. С каких это пор у меня берут интервью для газеты? Что ли, я поп-звезда теперь? Я посторонилась, давая Пупкиной дорогу, и рассеяно забубнила:
– Какое интервью? Зачем?
Журналистка смерила меня строгим взглядом, заглянула в блокнот и с сомнением уточнила:
– Лебедева Светлана?
– Да.
– Тебя перевели из восьмого сразу в десятый? Притом в середине года?
Я пожала плечами – действительно странно, но разве это повод для районной администрации насылать на меня журналистов с диктофонами?
– Да ты не стесняйся, – угадала мои мысли журналистка, – просто расскажешь, как училась, как старалась, как ты этого добилась...
Я молча бросила журналистке тапочки и повела ее на кухню. Мне было нечего рассказывать. Учусь я неплохо, но не зубрю всю ночь напролет и никогда не ставила себе цели перейти из восьмого сразу в десятый. К тому же сегодняшняя двойка по истории и прогул... Было стыдно.
Журналистка впрыгнула в тапочки и засеменила за мной. Я усадила ее за кухонный стол:
– Чаю?
Она кивнула и стала крутить на шее фотоаппарат:
– Не обращай внимания. Я хочу показать тебя не только как отличницу, но и как обыкновенную девочку: Светлана Лебедева на кухне помогает маме, – она щелкнула, как я наливаю ей чай, – или вот Светлана Лебедева общается с четвероногим другом...
Крыса вылезла мне на плечо и, не мигая, уставилась в объектив.
– Положи руку на домик с крысятами, – посоветовала журналистка, пусть видят, что домашний любимец у тебя не один.
Я положила, журналистка щелкнула. Мы уселись за стол, она включила диктофон и стала задавать дурацкие вопросы:
– Сколько часов подряд ты занималась, чтобы перейти из восьмого в десятый?
– У тебя, наверное, нет друзей, ведь обучение требует времени, а оно необходимо для учебы?
Я вспомнила о друзьях, и стало еще паршивее. В этом десятом классе все старше меня и все считают меня ботанкой и малявкой. А мои прежние друзья из восьмого наверное теперь будут думать, что я зазналась...
– Ты не стесняйся, – наседала журналистка, – говори все как есть. Так просто у нас из восьмого в десятый класс не переводят.
Я и рассказала все как есть. Что ничего особенного я не делала, просто старалась хотя бы через день готовить уроки, чтобы двоек не получать. Двойки никому не нравятся. Журналистка спрашивала, всегда ли я такая скромная, я говорила, что нет, не всегда, только когда приходится давать интервью для газет. Она вежливо смеялась, а я только пожимала плечами: что за бред, в самом деле?
Она расспрашивала про родителей, природу и погоду, про моих крыс, про всякую ерунду, как будто она просто моя подруга и зашла поболтать. Перед тем как закончить, она глянула на пленку в диктофоне:
– Десять тысяч знаков сделали, закругляемся, – сфотографировала меня на последок за столом над книгой и упорхнула.
Давненько я не была так счастлива, как в тот момент, когда за ней захлопнулась дверь. Как будто с контрольной убежала. Крысята выглядывали из своего домика, умильно растягивая тоненькие черные губки. Я только успела почесать их за ушками, как в дверь опять позвонили. На этот раз папа.
– Здорово Светка, – он ворвался, как всегда – сперва, не разуваясь, на кухню – попить воды и перевести дух, потом – назад в прихожую снять ботинки. Впрочем, сегодня он задержался на кухне, чтобы погладить крысят: – Здорово, братки!
Не знаю, за что он их так прозвал – братки стриженые, толстые, глупые, а крысята вон какие хорошенькие. Хотя у папы все братки – он так называет и друзей, и даже академика Александринского (за глаза, разумеется). Крысята ответили дружным попискиванием. Папа покопался в кармане и высыпал перед ними горсть миндаля:
– Налетай, братва, спешл фор ю!
Крысята благодарно расхватали орехи и укрылись в домике грызть. Папа ускакал в прихожую разуваться. В ту же секунду зазвонил телефон. Я взяла трубку.
– Наташа? – веселый мужской голос. Незнакомый.
– Мама будет позже, – я уже приготовилась повесить трубку. Но голос меня остановил:
– Светик? Погоди, это дядя Саша из Филадельфии. (Он говорил «Филадэлфии», как настоящий американец). Дядю Сашу помнишь?
Ну кто, скажите мне, помнит всех своих дядь, теть, племянников, особенно если объявляются они не на каждый праздник? Дядю Сашу я не помнила вообще. Ни как он выглядит, ни чем занимается. Даже не помнила, чтобы родители о нем говорили.
– Помню, – буркнула я без энтузиазма, чтобы он понял – вру, не хочу расстраивать.
– Ну и ладушки! – обрадовался голос. – Позови папу!
Я позвала. Папа удивился, но трубку взял. Судя по его виду, не очень-то он жаловал этого дядю Сашу и величал его отстраненно – Александр:
– Александр, привет! Нормально Александр, нормально. Что? Да нет, был «жигуленок», Наташка разбила в прошлом году. Да ладно! Шутишь?! За какие заслуги? А, тебе самому без надобности...
Я слушала вполуха – мыла посуду и ничего не понимала. Что за дядя Саша, из какой Филадэ-элфии? Судя по разговору, он приготовил что-то для папы. Папа бросил трубку и упорхнул, ничего не объяснив.
А через час под окнами загудел длинный, как вагон, белый «Линкольн». Я прилипла носом к стеклу. В «Линкольне» сидели родители и махали мне.
Глава VI
Как мы сели не в свои сани
– Это мой двоюродный брательник, эмигрант, – объяснял папа, когда мы все вместе колесили по вечерней Москве, обкатывая новую машину. – За десять лет он мне прислал открытку по электронной почте, потому что бумажная денег стоит. Я думал, совсем американцем стал. А он, оказывается, вернулся, работал тут под боком в представительстве американской фирмы.
– Эмигрант? – переспросила я.
– Ну! Он в начале девяностых уехал в Америку. Мы с матерью – бабушкой твоей, отговаривали, мол, кому ты там нужен, Саня, в своем доме и стены помогают. А он уперся – нет, зачем мне такой дом, в котором не ценятся мои мозги?
– Оценили же, раз он такие машины дарит!
– Оценят они... Подставили Сашку: навесили на него чужие долги. Теперь он опять поедет в Америку, честную фирму искать. А «Линкольн» этот, – папа шлепнул по рулю, – должен был уйти за копейки. Сане, конечно, обидно, что какие-то прохиндеи будут ездить на его машине. Лучше мы поездим, правда? – И папа шутя напялил шоферскую фуражку, которая валялась рядом на сиденье.
Машина шла ровно-ровно, как сани, нет, как игра-бродилка. Буквально не чувствуешь, что едешь, я и не замечала бы, если бы не менялись виды за окном. Сколько же таких «Линкольнов» в Москве? Десять? Двадцать? Ну, хоть бы и пятьдесят, все равно ездить на одном из них – это круто! У Тутси нет «Линкольна». Знаю, знаю, сама видела, как она подъезжает в тачке – близняшке нашей, тоже белой, такой же длинной. Мы с девчонками выследили тот «Линкольн» на стоянке у концертного зала «Россия». Хотели понюхать, какие у Тутси духи, а может, и найти сувенир – заколку или платочек. А водитель говорит: «Че нюхать, у меня там пиво пролито – я вчера свадьбу возил». Наемная оказалась машина. Так-то.
«Линкольн» плыл по ночной Москве, фонарики мигали, папа рулил, мама упражнялась в подъеме и опускании стекол и подлокотников. Нравилось ей.
Папа спросил:
– А как у нас с деньгами?
– С деньгами у нас так, что если мы не купим тебе ту дубленку, то сможем сходить в дорогой ресторан, – отчиталась мама.
Я поняла, что все у нее было решено еще в тот момент, когда мама узнала про дяди Сашин подарок. А то бы зачем она переодевалась-подкрашивалась и брала с собой дубленочные деньги?
– Я вообще-то хотел купить бензина, – признался папа. – Хотя шут с ней, с дубленкой, летом они подешевеют. Давай в ресторан. Если Светку пустят.